X
Когда Кирилла Васильевич вышел из экипажа, Григорий и Шмитц сидели в беседке вместе с княжной. Савельич уведомил хозяев о приезде гостей, и князь Романов вышел в сад, чтобы их приветствовать. Подходя к беседке, он столкнулся на узкой тропинке, выложенной каменной плиткой, с визитёрами: они шли ему навстречу.
— Мы только заметили ваш экипаж, папенька, как сразу вышли вас встречать, — сказала Татьяна.
— Рады, рады, очень рады, — обратился князь к гостям, — кем будете и по какому такому поводу к нам?
Шмитц, стоявший прямо перед Романовым, уже было открыл рот, чтобы представиться, как Апраксин слегка оттолкнул его в сторону, выступил вперёд и сказал:
— Следователь Апраксин. Это мой помощник Шмитц.
— Следователь? — улыбнулся Кирилла Васильевич, — да неужели у вас ко мне какое дело есть?
— Есть.
— И что же за дело?
— А сами не догадываетесь, по какому поводу могут люди из конторы наведаться?
— Да откуда же мне знать, чем вы занимаетесь в этих ваших конторах, — посмеялся Романов.
— О жалобах на вас тоже не знаете?
Смех Кириллы Васильевича прекратился, а сам он, казалось, даже слегка побледнел. На лице же Апраксина не было никаких эмоций — лишь кроткая самодовольная улыбка.
— Стол почти накрыт! — крикнула Анна с крыльца.
— Пройдёмте, — сказал князь, суетясь и уставив глаза в землю.
Гости прошли в залу, где на столе уже стояли блюда и были разложены приборы на семь человек: Савельич всегда ел с Романовыми за одним столом.
Уже за ужином князь поведал гостям, как повстречал свою супругу Ольгу, и по ходу своего рассказа называл княгиню «душенька», «ангельчик» или «голубчик», чем очень радовал её; следом он упомянул о своей несложившейся карьере в департаменте, а закончил тем, каким хорошим человеком был Илья Сергеевич — друг его с юношества. Шмитц слушал с особым интересом, всё время поглядывая на Татьяну. Анна же бросала быстрые, резкие взгляды на Григория, который по-прежнему был угрюм.
— Вот каков был Илья Сергеевич! — восклицал князь. — Увы, стоит признать, мало таковых осталось… мужчин! Способных всё всегда взять в свои руки. Показать, что именно он хозяин своей судьбы!
— Ты о чём, папенька? — спросила княжна.
— О том, что повсюду остались лишь трусы! Слабохарактерные, дрожащие, без стержня! Счастье тебе будет, если удастся найти жениха достойного, а таких, как я уже сказал, осталось немного. Знай: это большая удача.
Слова князя обидели Татьяну и Шмитца.
— Не будь же так категоричен, — обратилась княгиня к мужу.
— И в самом деле, почему вы такого мнения? — спросил немец.
— Да хоть потому, что сам не раз был свидетелем. Да и за примером далеко ходить не надо. Вспомните-ка, какая история приключилась с Ветринскими — слышали ведь?
— Конечно, слышали-с, — ответил Шмитц.
— Так что же это по-вашему как не трусость? Струсил ведь молодой, да и сбежал! Вы не верьте тому, что народ говорит — я лично с генералом Ефимовым разговаривал, дочь ему всю историю как есть рассказала. Проснулась, говорит, только глаза открыла, как служанка по дому ей и объявляет, что жених-то её убежал да конверт только и оставил. Рассудите же сами: разве это не подлость? Разве Ветринский после этого не подлец?
— А не подлость ли говорить о своих приближённых в таком дурном тоне, пока они этого не видят и не слышат? — сказал Апраксин с акцентированной неприязнью.
— Что вы такое говорите? — вскрикнула княгиня.
— Я прекрасно знаю, что Кирилла Васильевич и Ветринские состоят в очень близких отношениях, можно даже сказать, в дружеских, — продолжал Апраксин. — Так скажите, неужели такие высказывания, какие позволяет себе князь, допустимы?
— Вы хотите выразить несогласие с моим мнением? — гордо обратился к Григорию князь.
— Я лишь хочу, чтобы вы в моём присутствии не позволяли себе оскорблять моих приятелей, — отрезал Апраксин.
— Но позвольте, — вступила Анна, которая только и ждала повода заговорить с Апраксиным, — стало быть, вы поддерживаете поступок Ветринского?
— Выходит, что так.
— И вы не находите его отвратительным?
— Нет.
— Что же, по-вашему, жених может сбежать от невесты и не быть за это осуждённым или наказанным? — самодовольно спросил князь.
— По-моему, каждый имеет право сам выбирать, чего он хочет, а чего — нет.
— Как странно вы рассуждаете: стало быть, если человек захочет, может делать что угодно? Захотел — осрамил свою же невесту, захотел — ограбил, захотел — убил. Так что ли получается, Григорий Тимофеевич?
— Вы значительно преувеличиваете мои слова.
— О, нет. Я понял вас совершенно верно: вы сами сказали…
— Ничего такого я не говорил! — перебил Апраксин. — Подумайте же сами: если человек не имеет никакого желания жениться, разве может этот брак принести ему счастья, которого он ищет? Или для вас не в одном только счастии дело?
— Нет, друг мой, мы совсем не понимаем друг друга.
— А хоть бы и так, от слов своих я не отрекусь, — вскрикнул Апраксин, с каждым словом повышая голос. — Вопреки всем предубеждениям он взял и отрезал! Не побоясь ничьих грязных речей, он сделал так, как считал нужным. Так не взял ли он всё в свои руки? Не смелость ли это, князь, которую вы так яростно давеча восхваляли в самом себе?
— Не забывайтесь, сударь, вы как-никак у меня в доме, — сказал князь с сильным ударением на «меня», явно намекая, что Григорий утомил его своим спором и ещё одно его слово, и он тут же выйдет вон.
— Полно, оставим эти пустые разговоры, — уже спокойным голосом сказал Апраксин, — я ведь к вам по делу пришёл, Кирилла Васильевич…
— Ах, точно, по делу… — вспомнил князь, смягчился и побледнел.
— Времени уже седьмой час: поскорее всё обсудим, и я благополучно покину вас.
— А оставайтесь у нас ещё! — вдруг сказала Анна. — Хоть на пару недель можете остаться — дядюшка не будет возражать. Так ведь, дядюшка?
В глазах Григория что-то сверкнуло.
— Чего уж возражать, — уныло сказал князь, — если гости хотят, то почему бы им и не остаться.
— А, пожалуй, что и хочу! — ответил Апраксин, не отводя глаз от Анны. — Что скажешь, друг Ганс? Останемся у этих прекрасных людей?
— А… хм… почему нет… конечно, — замешкался Шмитц. В душе же он был только рад такому раскладу.
— Вот и славно, а теперь, Кирилла Васильевич, не изволите ли проводить меня в свой кабинет. Нам точно есть, что ещё обсудить, — и князь со следователем покинули общую залу.
Повисло долгое молчание. Никто не знал, что сказать и что в таких случаях говорят. Савельичу стало так не по себе от этой тишины и только что минувшего спора, что он, поблагодарив хозяев за ужин, вышел из-за стола.
— Мне показалось или… ваш друг немного вспыльчив, — робко спросила Татьяна у Шмитца.
— Ох, нет, нет, нет, Гриша совсем не такой. Он сегодня не в духе, я это ещё с самого утра заметил… Молчит весь день да вопросы странные задаёт. Вообще он очень приятный человек. Вы это у любого знакомого его спросите — вам все так же ответят.
— Не в духе, говорите? — сказала Анна, — от чего же?
— Да… я как-то… и не знаю даже, мне он ничего совсем не говорит. Работы разве что много, устал, может. Но а если так подумать… В доме, может, у него что случилось. С Анастасией Дмитриевной, пади, повздорили — это жена его.
— Так он женат? — отрывисто спросила Анна.
— Да-с, женат. Вот уже пять лет как женат.
— И вы говорите, повздорили?
— Да откуда ж мне знать, случилось ли у них чего или нет — мне-то он ничего не говорит. Однако живёт уже у меня недели две как. Квартирка-то у меня просторная, обустроенная, ремонту только разве что не хватает.
— Он сам к вам изволил?
— Сам. Я уж, было, спросил, не случилось ли у него чего, да он не ответил.
— А вы с ним давно знакомы? — обратилась к немцу княжна.
— О, да-с, уж больше семи лет, — и здесь Шмитц начал рассказывать о своём знакомстве с Апраксиным, о своей службе в армии, как попал в контору и проч., проч. Анне, само собой, это было ни коем образом не интересно, и она вышла из-за стола.
Разговор между Григорием и Кириллой Васильевичем проходил в неприятной, напряжённой обстановке, однако из кабинета не доносилось ни звука. Прежде чем Апраксин вышел (перед этим, разумеется, всё разъяснив с Романовым), князь обратился к нему с просьбой:
— Могу ли я вас просить, уважаемый Григорий Тимофеевич, чтобы наш сегодняшний разговор остался исключительно между нами?
— Просить, конечно, можете, князь, но в этом деле, сами понимаете, я не в полной власти, — ответил следователь и вышел из кабинета. Перед самой дверью стояла Анна.
— Скажите, — шёпотом обратилась она, — у дядюшки что-то случилось? Из конторы просто так не приезжают (Анна, как и отец её, совершенно ничего не знала о долгах Романова, ибо, как уже было сказано, князь держал это дело в строжайшем секрете и даже с близкими об этом не распространялся).
— Так, пустяки. Немного времени, и князь во всем разберётся.
Григорий сделал пару шагов от Анны.
— Куда же вы? — спросила она.
— К остальным.
— А, может, к чёрту остальных, — сказала Анна, подойдя с Апраксину ближе, — не хотите выйти в сад, прогуляемся.
— Спасибо, сударыня, но в ожидании Кириллы Васильевича я уже успел там побывать и даже всё тщательно рассмотреть.
— Возможно, но меня не было рядом с вами.
— Как вы уже поняли, я останусь у вас ещё на некоторое время. Если вы так желаете, прогуляемся в другой раз.
— Но я настаиваю сейчас, Григорий Тимофеевич — будьте так любезны.
Апраксин многозначительно посмотрел на неё, улыбнулся и ответил:
— Хорошо, как вам угодно. Но только и с моей стороны будет просьба.
— Что вы хотите?
— Не утомите меня этой прогулкой.
В ответ Анна улыбнулась.
Они вышли в сад и провели там около двух часов.
Приезжим отвели одну комнату, не очень просторную, однако прилежно обставленную. Было всё, что нужно для полного удобства: две кровати с чистым бельём, небольшой стол у самого окна, круглого, прикрытого красными сторами из плотной ткани, две тумбы и шкаф, куда гости могли сложить свои вещи, и печь в самом углу. Кровати были расположены по обеим сторонам от стола, одна напротив другой. В десятом часу Григорий и Шмитц уже лежали под одеялами. Лежали молча. Оба что-то испытывали, что-то очень похожее, и, казалось, оба понимали это — поэтому не могли сказать ни слова. Но Григорий прервал это молчание:
— Будем честны, друг Ганс: мы ведь оба хотим это сказать, но не решаемся. И мы прекрасно понимаем друг друга. Можете больше не скрывать. Скажите, вам ведь понравилась княжна.
Шмитц растерялся: он никак не ожидал, что Апраксин спросит об этом так прямо.
— Ты заметил это?
— Тому, кто тебя давно знает, это трудно не заметить. Ты ведь весь вечер не отводил от неё глаз.
Шмитц не знал, что и ответить на это. Апраксин продолжал:
— Боюсь, всё это глупость, друг мой. Глупость, которую стоит поскорее оставить, ибо дальше будет только хуже — поверь мне на слово.
— Да почему же ты так думаешь?
— Я просто знаю это, — ответил Григорий и повернулся на бок, лицом к Шмитцу. Немец, окончательно сконфузившись, под предлогом своего расписания, которого, по его словам, никогда не нарушает, пожелав своему другу хорошей ночи и отвернувшись от него к стене, лёг спать, таким образом, избежав продолжения неприятного разговора. Григорий остался лежать с открытыми глазами. О чём-то думал он и что-то хотел сказать. Но, увы, Шмитц этого не понял — иначе бы выслушал своего друга. А Григорию очень хотелось говорить. Так хотелось, что он не выдержал, поднялся, зажёг свечу, достал из своей сумки уже известный читателю журнал и принялся, уже было, писать в него. Но только он мокнул перо в чернильницу, как подумал: «Да что же это я делаю? Опять за старое. Да в своём ли я уме!» Он бросил перо, сложил журнал, задул свечу и лёг на кровать, но заснуть у него долго не получалось.