10
Откуда-то притащили лестницу, на чердак влезли все трое, перерыли вуглах, перетрясли паклю, забрали винтовки. Пока двое занимались обыском,пленные под автоматом третьего стояли в стороне у дымохода. Сотников, поджав босую ногу, прислонился к дымоходу и кашлял. Теперьуже можно было не сдерживаться и накашляться вдоволь. Как ни странно, ноон не испугался полицаев, не очень боялся, что могут убить, - его оглушилосознание невольной своей оплошности, и он мучительно переживал оттого, чтотак подвел Рыбака да и Демчиху. Готов был провалиться сквозь землю, толькобы избежать встречи с Демчихой, имевшей все основания выдрать обоим глазаза все то, на что они обрекали ее. И он в отчаянии думал, что напрасно ониотзывались, пусть бы полицаи стреляли - погибли бы, но только вдвоем. С грубыми окриками их толкнули к лестнице вниз, где возле раскрытойдвери в избе всхлипывала Демчиха и за перегородкой испуганно плакал малой.Рыбак слез по лестнице скоро, а Сотников замешкался, сползая на однихруках, и тот старший полицай - плечистый мужик угрюмого бандитского вида,одетый в черную железнодорожную шинель, - так хватил его за плечо, что онвместе с лестницей полетел через жернова наземь. Правда, он не оченьударился, только сильно потревожил ногу - в глазах потемнело, захолонулосьдыхание, и он не сразу, ослабело начал подниматься с пола. - Что вы делаете, злодеи! Он же ранен, али вы ослепли! Людоеды вы! -закричала Демчиха. Старший полицай важно повернулся к другому, в кубанке. - Стась! Тот, видно, уже знал, что от него требовалось, - выдернул из винтовкишомпол и со свистом протянул им по спине женщины. - Ой! - Сволочь! - теряя самообладание, сипато выкрикнул Сотников. - За что?Женщину-то за что? Взрыв гнева, однако, вернул часть его сил, Сотников как-то вскарабкалсяпод стеной и, весь трясясь, повернулся к Стасю. В этот момент он неподумал даже, что его крик может оказаться последним, что полицай можетпристрелить его. Он не мог не вступиться за эту несчастную Демчиху, передко горой оказался безмерно виноват сам. Однако ловкий на подхвате Стась,видно, не собирался пока стрелять, он только ухмыльнулся в ответ и точным,заученным движением вдел шомпол в винтовку. - Будет знать за что! Сотников понемногу совладал с собой, справился с дыханием и началуспокаиваться. Все было просто и слишком обычно. Если не пристрелят сразу,начнутся допросы и пытки, которые, конечно же, закончатся смертью. Накакое-нибудь спасение он уже не рассчитывал. В сенях их обыскали: выгребли из карманов скудные пожитки, патроны,ременными супонями туго скрутили руки - Рыбаку сзади, а Сотникову спереди- и усадили на шершавый глиняный пол. Затем старший пошел в избу кДемчихе, а другой, которого звали Стасем, остался на пороге их караулить. Морозный воздух сеней обжигал больную грудь Сотникова, в голове у неготошнотворно кружилось, пощипывало на стуже примороженные уши - пилотку онпотерял где-то, наверное на чердаке, и теперь сидел с всклокоченнойнепокрытой головой. Мерзла и потому еще больше болела раненая нога. Коленораспухло, он с трудом сгибал его, босая стопа отекла и сделаласьбагрово-синей. Наверно, надо было попросить принести бурок, но он,представив, как больно будет надеть его, решил: черт с ним! Теперь уж всеравно - пусть отмерзает нога, скоро она будет не нужна. Сидя на полу и всекашляя, он поглядывал на конвоира - молодого, ловкого парня в чернойфорсистой кубанке: на его красивом, с породистым носом лице порой мелькалаживая, неожиданно человеческая улыбка. За этой улыбкой чудилось что-топо-молодому прямодушное и даже знакомое, солдатское, что ли, - может,потому, что тот был в армейском бушлате и справных хромовых сапожках, вкоторые были заправлены черные штатские брюки. На одном плече он держал наремне винтовку, другим прислонялся к косяку и, поплевывая белой шелухойтыквенных семечек, поглядывал куда-то на улицу - ждал транспорт. Нотранспорта пока не было, и он, недолго потоптавшись, уселся на пороге,зажав между ног винтовку. С малого расстояния пристально и как будтобеззлобно, скорее насмешливо, осмотрел обоих. - За паклю залезли, ха! Как тараканы! Рыбак взглянул на него и снова опустил голову. - А теперь вас помоют-побанят и того, мало-мало подвесят. Посушиться,ха-ха! - засмеялся полицай так добродушно и естественно, что Сотниковневольно подумал: "Веселый, однако, малый!" Но смех этого малого как-товраз оборвался, и уже совершенно другим тоном полицай разразился матом: -Такие-сякие немазаные! Ходоронка убили? За Ходоронка мы вам размотаемкишки! - Не знаем мы никакого Ходоронка, - уныло сказал Рыбак. - Ах не знаете? Может, это не вы ночью стреляли? - Мы не стреляли. - Вы или не вы, а ребра ломать вам будем. Поняли? Стась посерьезнел, глаза его угрожающе похолодели, и все точеловеческое, что молодой добротою лежало на его лице, как-то сразуисчезло, уступив место злой, бездушной решимости. Рыбак негромко спросил: - В армии служил? - В какой армии? - Красной хотя бы. - С... я хотел на вашу армию, понял? - вдруг еще пуще вызверилсяполицай, по-страшному округляя свои выразительные глаза. Затем его лицокак-то постепенно преобразилось, смягчаясь, и на нем появилась все та жеподкупающая улыбка. Отставив в сторону ногу, он подошвой сапога размереннопошлепал по земляному полу сеней. - А бушлат? - Ах, бушлат! У одного жидка комиссара взял. Тому не понадобится, -сказал полицай и, продолжительно посмотрев на Рыбака, спокойно добавил: -Твой полушубочек тоже приберем. Будила возьмет, его очередь. Вот так.Понял? - А не подавитесь? - едва сдерживаясь, тихо сказал Сотников. Стась вскинул голову. - Что? - Не подавитесь, говорю? Полушубочками, и вообще? - Это зачем нам давиться? За нас Германия, понял, ты, чмур? А вот вамточно - капут! Будьте уверены, в бога душу мать! - свирепо закончил Стась. Что ж, и это было просто и понятно, на другое нечего было ирассчитывать. Рыбак сделался унылым, опустил голову. Сотников, полулежа набоку, осторожно попробовал шевельнуться - деревенело бедро, узкаясыромятная супонь резала кисти рук. Наконец полицай пригнал двое саней, одни остались на улице, а другие соскрипом и лошадиным топотом подъехали под самое крыльцо. Стась поднялся спорога. Первым он втолкнул в розвальни Рыбака, затем сильным рывком заворот поднял с земли Сотникова. Кое-как Сотников добрался до саней и упална сено возле товарища; сзади в розвальни влез полицай. Возчик -староватый, напуганный дядька в рваном тулупе - осторожно приткнулся впередке. Замерзшую босую ногу Сотников, преодолевая боль, подтянул подполу шинели. Ему опять становилось скверно, казалось, сознание вот-вотоставит его, огромным усилием он превозмогал немощь и боль. Из избы почему-то не возвращался старший полицай, за ним пошел тот, чтопригнал сюда сани. Вскоре оттуда послышались голоса и плач Демчихи.Сотников с тревогой вслушивался - оставят ее или нет? Минуту, похоже было,там что-то искали: постукивала о перекладину лестница, плакали дети, азатем отчаянно, запричитала Демчиха: - Что вы надумали, сволочи? Чтоб нам до воскресенья не дожить! Чтоб высвоих матерей не увидели! - Ну-ну! Живо, сказано, живо! - На кого я детей оставлю? Гады вы немилосердные!.. - Живо! Сотников взглянул на Рыбака, сидевшего к нему боком; заросшее щетинойлицо того скривилось в страдальческой гримасе. Было от чего. По той самой тропинке, возле ограды, они выехали на дорогу и свернулиза кладбище. Сотников втянул голову в поднятый ворот шинели, слегкаприслонился плечом к овчинной спине Рыбака и беспомощно закрыл глаза.Розвальни дергались под ними, полозья то и дело заносило в стороны. Стась,слышно было, все грыз свои семечки. Видимо, их везли в полицию или в СД.Значит, спокойного времени осталось немного, надо было собраться с силамии подготовиться к худшему. Разумеется, они им правды не скажут, хотя того,что пришли из леса, по-видимому, скрыть не удастся. Но только бывыгородить Демчиху. Бедная тетка! Бежала домой и не думала, не гадала, чтоее ждало там. Сейчас она что-то кричала сзади, ругалась и плакала,свирепый полицай вызверялся на нее отборным, бесстыжим матом. Но и Демчихастаралась не остаться в долгу. - Звери! Немецкие ублюдки! Куда вы меня везете? Там дети! Деточки моиродненькие, золотенькие мои! Гэлечка моя, как же ты будешь?! - Надо было раньше о том думать. - Ах ты погань несчастная! Ты меня еще упрекаешь, запроданец немецкий!Что я сделала вам? - Бандитов укрывала. - Это вы бандиты, а те как люди: зашли и вышли. Откуда мне знать, чтоони на чердак залезли? Что я, своим детям враг? Гады вы! Фашистыпроклятые! - Молчать! А то кляп всажу! - Чтоб тебя самого на кол посадили, гад ты! - Так! Стась, стой! - послышалось с задних саней, и они остановились,не доезжая двух тонких березок, стывших в кусте за канавой. Рыбак и возчик обернулись, а Сотников весь съежился в ожидании чего-тоустрашающе-зверского. И действительно, Демчиха вскоре закричала, забиласьв розвальнях. Скрипнул хомут, и даже лошадь беспокойно переступила наснегу. Потом все стихло. Стась было соскочил с розвальней, но скоро опятьудовлетворенно завалился на свое место. - Хе! Рукавицу в глотку - не кричи, бешеная баба. Сотников с усилием повернул голову и очутился лицом к лицу с конвоиром: - Палачи! Истязатели! - Ты, заступник! Отверни нюхалку, а то красную жижу спущу! - заоралСтась, сделав страшное выражение лица. Но Сотников уже знал, с кем имеет дело, и с полным безразличием отнессяк этой его угрозе. - Попробуй, гад! - Ха, пробовать! Да знаешь, я тебя сейчас шпокну и отвечать не буду.Это тебе не Советы! - Шпокни, пожалуйста! - А то слабо? - Полицай в показной решимости схватился за винтовку, нолишь ткнул его стволом в грудь и выругался. Сотников не моргнул даже - он не боялся этого выродка. Он знал, что наего вызывающее хамство надо отвечать точно таким же хамством - эти людипонимали только такое обхождение. - Женщина ни при чем, запомни, - сказал он с расчетом на Рыбака,намекая тем, как надо отвечать на допросах. - Мы без нее залезли начердак. - Будешь бабке сказки сказывать, - закивал головой Стась и опустилвинтовку. - Небось Будила из тебя дурь выбьет. Подожди! - Плевать мы хотели на твоего Будилу! - Скоро поплюешь! Кровью похаркаешь! "Какого черта он задирается?" - раздраженно думал Рыбак, слушая злуюперебранку Сотникова с полицаем. Их везли дорогой, которой утром они тащились в деревню, только теперьполе не казалось ему таким длинным и уныло равнинным, лошадка бодроперебирала ногами, постегивая по саням жестким на морозе хвостом. Рыбак срастущей досадой думал, что едут они слишком уж быстро, ему изо всех силхотелось замедлить езду. Чувствовала его душа, что это последние часы насвободе, с которыми быстро убывала возможность спастись - больше такой небудет. Он проклинал себя за неосмотрительность, за то, что так глупозабрался на тот проклятый чердак, что за километр не обошел той крайнейизбы - мало ему было науки не соваться в крайнюю, куда всегда лезли инемцы. Он не мог простить себе, что так необдуманно забрел в этузлосчастную деревню - лучше бы передневали где-либо в кустарнике. Да ивообще с самого начала этого задания все пошло не так, все наперекос,когда уже трудно было надеяться на удачный конец. Но того, что случилось,просто невозможно было представить. И все из-за Сотникова. Досада на товарища, которая все времяпробивалась в Рыбаке и которую он усилием воли до сих пор заглушал в себе,все больше завладевала его чувствами. Рыбак уже отчетливо сознавал, что,если бы не Сотников, не его простуда, а затем и ранение, они навернякадобрались бы до леса. Во всяком случае, полицаи бы их не взяли. У них быливинтовки - можно было постоять за себя. Но если уж ты дал загнать себя начердак, а в избе куча детишек, тогда и с винтовкой не шибко развернешься. Рыбак коротко про себя выругался с досады, живо представив, какнетерпеливо их ждут в лесу, наверно, давно уже подобрали последние крохииз карманов и теперь думают, что они гонят корову и потому такзадерживаются. Конечно, можно бы и корову. Можно бы даже две. Разве онприходил когда-либо с пустыми руками - всегда находил, доставал,выменивал. Достал бы и сейчас. Если бы не Сотников. С Сотниковым он сошелся случайно неделю или дней десять назад, когда,вырвавшись из Борковского леса, отряд переходил шоссе. Там они тожезапоздали, вышли к дороге по-светлому и столкнулись с немецкойавтоколонной. Немцы открыли огонь и, спешившись, начали их преследовать.Чтобы оторваться от фашистов, командир оставил заслон - его, Сотникова иеще одного партизана по фамилии Гастинович. Но долго ли могут устоять троеперед несколькими десятками вооруженных пулеметами немцев? Очень скоро онистали пятиться, слабо отстреливаясь из винтовок, а немецкий огонь всеусиливался, и Рыбак подумал: хана! Как на беду, придорожный лесоккончался, сзади раскинулось огромное снежное поле с кудрявым соснякомвдали, куда торопливо втягивались потрепанные остатки их небольшогоотряда. Мудрено было уцелеть на том поле под огнем двух десятков немцев, иРыбак с Гастиновичем, нерасторопным пожилым партизаном из местных,короткими перебежками припустили по полю. Сотников же открыл такой частыйи мелкий огонь по немцам, что те по одному начали залегать в снегу.Наверно, он подстрелил нескольких фрицев. Они же с Гастиновичем темвременем добежали до кучи камней в поле и, укрывшись за ними, тоже началистрелять по кустарнику. Минут пять они торопливо били туда из винтовок, тем самым даваявозможность отбежать и Сотникову. Под автоматным огнем тому как-то удалосьпроскочить самый опасный участок, добежать до камней, и, только упав, онпогнал их дальше. Хорошо, что патронов тогда хватало, Сотников вскореподстрелил еще одного не в меру прыткого автоматчика, выскочившего впередидругих и густо сыпавшего по полю трассирующими очередями; у остальных,наверно, поубавилось прыти, и они стали сдерживать бег. Тем не менеекакая-то пуля все-таки настигла Гастиновича, который как-то странно сел наснегу и повалился на бок. К нему бросился Сотников, но помощь тому ужебыла без надобности, и Сотников с винтовкой убитого пустился догонятьРыбака. Оставшись вдвоем, они залегли за небольшим холмиком, тут былобезопаснее, отдышавшись, можно было бежать дальше. Но вдруг Рыбаквспомнил, что у Гастиновича в сумке осталась горбушка хлеба, которой тотразжился вчера на хуторе. Всю неделю они голодали, и эта горбушка такзавладела его вниманием, что Рыбак, недолго поколебавшись, пополз кубитому. Сотников выдвинулся повыше и опять взял под обстрел немцев,прикрывая тем Рыбака, благополучно проползшего сотню метров, отделявшую ихот Гастиновича. Они тут же разломали горбушку и, пока догоняли своих,съели ее. Тогда все обошлось, отряд осел в Горелом болоте, и они с Сотниковым,хотя еще мало что знали друг о друге, стали держаться-вместе - рядомспали, ели из одного котелка и, может, потому вместе попали на этозадание. Но теперь конец, это точно. Не важно, что они не отстреливались -все-таки их взяли с оружием, и этого было достаточно, чтобы расстрелятьобоих. Конечно, ни на что другое Рыбак и не рассчитывал, когда вставализ-за пакли, но все же... Он хотел жить! Он еще и теперь не терял надежды, каждую секунду ждалслучая, чтобы обойти судьбу и спастись. Сотников уже не имел для негобольшого значения. Оказавшись в плену, бывший комбат освобождал его отвсех прежних по отношению к себе обязательств. Теперь лишь бы повезло, исовесть Рыбака перед ним была бы чистой - не мог же он в такихобстоятельствах спасти еще и раненого. И он все шарил глазами вокруг с тойсамой минуты, как поднял руки: на чердаке, потом в сенях, все ловилмомент, чтобы убежать. Но там убежать не было никакой возможности, а потомим связали руки, - сколько он незаметно ни выкручивал их из петли, ничегоне получалось. И он думал: проклятая супонь, неужели из-за нее придетсяпогибнуть? А может, стоило попытать счастья со связанными руками? Но для этогонадо было более подходящее место, не ровнядь, а какой-нибудь поворот,овражек с кустарником, какой-либо обрыв и, разумеется, лес. Тут же, набеду, было чистое поле, пригорок, затем дорога пошла низиной. Однаждыпопался мостик, но овражек при нем был совсем неглубокий, открытый, втаком не скроешься. Стараясь не очень вертеть головой в санях, Рыбак темне менее все примечал вокруг, высматривая хоть сколько-нибудь подходящеедля побега место, и не находил ничего. Так шло время, и чем они ближеподъезжали к местечку, тем все большая тревога, почти растерянностьовладевала Рыбаком. Становилось совершенно очевидным: они пропали.