4
Как только дверь за ним затворилась, хозяйка бросилась к порогу. - Ой, божечка! Куда же он его? Ой, за что же он? Ой, господи! - Назад! - хрипло выдавил Сотников и, не поднимаясь со скамьи, вытянулногу, преграждая путь к двери. Женщина испуганно остановилась. Она то всхлипывала, то смолкала,напряженно прислушиваясь к звукам извне. Сотников плохо уловил смыслнедавнего здесь разговора, но то, что дошло до его затуманенного горячкойсознания, давало основание думать, что Рыбак, наверное, пристрелитстаросту. Но шло время, а выстрела не было. Закрывая рот уголком платка, женщинавсе охала и причитала, а Сотников сидел на скамье и стерег, чтобы она невыскочила во двор - не подняла бы крик. Чувствовал он себя плохо. Донималкашель, очень болела голова, возле горячей печи его бросало то в жар, то вхолод. - Сынок, дай же я выйду! Дай гляну, что они там... - Нечего глядеть. Женщина слепо кидалась в полумраке избы, все причитая, наверно, чтобыразжалобить его я прорваться к двери. Но ничего не выйдет, он не поддастсяна эти ее причитания. Он очень хорошо помнил, как прошлым летом егочрезмерная доверчивость к такой же вот тетке едва не стоила ему жизни. Ита с виду тоже сама простота, с благообразным лицом, в белом платочке наголове. Выйдя из леска, он сразу заметил ее среди свекольной ботвы на огороде иподумал: вот хорошо! Она укажет, как попасть на тропу через болото ЧерныеВыгоры, которое, как сказали ему вчера, можно перейти, лишь разыскавединственную тропку, берущую начало вот от этой деревни. Он выбрался из мокрого кустарника и вдоль полоски рослой конопли, никемне замеченный, близко подошел к ней, сосредоточенно колупавшейся вгрядках. До сих пор его глазам видится ее подоткнутая темная юбка, белые,незагоревшие икры ног и какая-то поношенная куртка с заплаткою на плече.Женщина ломала ботву и не сразу увидела его. Он сдержанно поздоровался, иона, к удивлению, не испугалась, только пристально вгляделась в него,слушая и будто не понимая его такой простой просьбы. Потом она все очень толково объяснила - и как попасть на тропинку иперейти кладки, и по какую руку оставить хвойный грудок, чтобы не угодитьв трясину. Он поблагодарил и хотел уже идти дальше, как она, оглянувшись,сказала: "Погоди, наверное же, голодный", - торопливо сложила в подолботву и повела его по меже на усадьбу. И надо же было ему согласиться! Ноон и в самом деле, как весенний волк, был выморен голодом и покорно пошелза ней, радостно предвкушая сытный деревенский завтрак. Пока они шли, она так же ласково обращалась к нему "сынок" и еще,помнил, раза два назвала его "горотничком" - был он небритый, как исейчас, неумытый, мокрый по колени от росы и вообще весьма жалкий на вид.Разговаривать по-здешнему тоже не умел и скрыть свое явно армейскоепроисхождение не мог - сразу было видать, кто он и откуда. Оружия в товремя у него никакого не было - лишь накануне чудом удалось избежатьсмерти, когда уже не оставалось малейшей надежды спастись... Старостиха тем временем все не могла успокоиться, металась по избе иплакала. - Сыночек, ну как же это? Он же его застрелит! - Надо было раньше о том думать, - холодно сказал Сотников, стараясьприслушаться к звукам со двора. - А, деючка, разве я не говорила, разве мало просила! На какое же лихоему было браться? Были которые помоложе. Но хорошие сами не хотели, анедобрых люди боялись. - А его не боятся? - Петра? Ай, так его же тут все знают, мы же тут весь век свой живем,нашей вон родни полсела. Он же старается ко всем по-хорошему. - Так уж и по-хорошему! - Может, и не совсем так. Может, и правда твоя, сынок, - не выходит ковсем по-хорошему. Его же заставляют: то хлеб сдай, то одежку какую собери,то на дорогу приказывают выгонять снег чистить. А он же где возьмет -людей надо принуждать. Своих же обирать. - А вы как думали? На то и оккупанты, чтоб грабить. - Грабят. А как же? Чтоб их бог ограбил! Приехали на машинах, побралисвиней. А у нас телку забрали. Говорят: сын в Красной Армии, так чтоб винусгладить перед Германией. Чтоб она ясным огнем сгорела, та их Германия! "Проклинай, но не очень я поверю тебе", - сонно думал Сотников, неубирая вытянутой ноги. Помнится, та тоже говорила что-то про Германию,пока собирала ему на стол и резала хлеб. Несколько раз выбегала в сена засалом и молоком в кувшине, а он сидел на скамье у стола и, глотая слюну,дожидался, дурак, угощения. Правда, однажды ему послышалось, будто в сеняхкто-то тихо отозвался, потом долетел коротенький шепот, но тут же он узналв нем сонный голос ребенка и успокоился. Да и хозяйка вернулась в избуспокойная и по-прежнему ласковая, налила ему кружку молока, нарезала сала,и его, помнится, почти что растрогала эта ее доброта. Потом он с жадностьюел хлеб с салом, запивая его молоком, и так, наверное, пропал бы ни зачто, если бы какой-то инстинктивный, без видимой причины, испуг незаставил его взглянуть в заслоненное цветами окно. И он обмер врастерянности: по улице быстро шли двое с винтовками, на их рукавах белелиповязки, а рядом, объясняя что-то, бежала маленькая, лет восьми девочка. Жаль, у него тогда отнялся язык и он ничего не сказал той ласковойтетке, - он только оттолкнул ее от двери и бешено рванул на огород, череззабор на выгон, в овраг. Сзади стреляли, кричали, ругались. Уже, наверно,в овражке он расслышал среди других голосов крикливый, совсем непохожий напрежний голос той женщины - она показывала полицаям, где он скрылся вкустарнике. А теперь вот и эта - "сынок", "деточка"... Старостиха не слыша ничего страшного со двора, немного успокоилась иприсела перед ним на конец скамьи. - Деточка, это же неправда, что он по своей воле. Его же тутошниемужики упросили. Он, как же он не хотел! А тут бумага из района пришла -старост на совещание вызывали. А у нас, в Лясинах, еще никакого старостынету. Ну, мужики и говорят: "Иди ты, Петро, ты в плену был". А он ивзаправду в ту, николаевскую, два года в плену был, у немца работал. "Так,- говорят, - тебе их норов знаком, потерпи каких пару месяцев, пока нашивернутся. А то Будилу поставят - беды не оберешься". Будила этот тоже изЛясин, плохой - страх. До войны каким-то начальником работал, по деревнямразъезжал - еще тогда его мужики боялись. Так он теперь нашел место вполиции. Влез как свинья в лужу. - Дождется пули. - И пусть, черт бы по нем плакал... Так это Петра, дурака, и уговорили,пошел в местечко. На свое лихо, на горюшко свое. А теперь разве емухочется немецким холуем быть? Каждый день божий грозятся, кричат да ещенаганом в лоб тычут, то водки требуют, то еще чего. Переживает он, не дайбог. Сотников сидел, пригревшись возле печи, и, мучительно напрягаясь,старался не уснуть. Правда, бороться с дремотой ему помогал кашель,который то отставал на минуту, то начинал бить так, что кололо в мозгу.Старостиху он слушал и не слушал, вникать в ее жалобы у него не былоохоты. Он не мог сочувствовать человеку, который согласился на службу унемцев и так или иначе исполнял эту службу. То, что у него находилиськакие-то к тому оправдания, мало трогало Сотникова, уже знавшего ценутакого рода оправданиям. В жестокой борьбе с фашизмом нельзя былопринимать во внимание никакие, даже самые уважительные, причины - победитьможно было лишь вопреки всем причинам. Он понял это с самого первого боя ивсегда придерживался именно этого убеждения, что, в свою очередь, вомногом помогло ему сохранить твердость своих позиций во всех сложностяхэтой войны. Спохватившись, что дремлет, Сотников попытался подняться, но его такповело по избе, что он едва не ударился о стену. Хозяйка, самаиспугавшись, кое-как поддержала его, и он подобрал с пола винтовку. - Фу, черт! - Сынок, да что же это с тобой? Да ты же больной! Ах божечка! В жарувесь! Тебе же лежать надо. Вон как хрипит все в груди. Подожди, посиди, язелья скоренько заварю... Она с искренней готовностью помочь, юркнула в запечек, зашумела тамчем-то. И он подумал, что, наверно, и впрямь его дело дрянь, если такзабеспокоилась эта тетка. - Не беспокойтесь, мне ничего не надо. Ему и в самом деле не хотелось уже ни пить, ни есть и ничего не нужнобыло, кроме тепла и покоя. - Как же не надо, сынок? Ты же хворый, разве не видно? Я давно ужепримечаю. Если, может, некогда, то на малинки сухой, может, заваришьгде-либо, попьешь. А это вот зельечко... - Ничего не надо. Она совала ему что-то из мешочков, которые достала с печи, а он нехотел ничего брать. Он не желал этой тетке хорошего и потому не могсогласиться на ее сочувствие и ее помощь. В это время в сенях застучали,послышался голос Рыбака, и в избу заглянул староста. - Идите, товарищ зовет. Он встал и с гулом в голове, шатаясь от слабости, выбрался в темныесени. Сквозь раскрытую дверь на снежном дворе был виден Рыбак, у его ноглежала на снегу темная тушка овцы, которую тот, кажется, собирался поднятьна плечи. - Так. Ты иди, - ровным, без недавней неприязни голосом сказал Рыбакстаросте, - и прикрой дверь. Нечего глядеть. Староста, похоже, хотел что-то сказать, да, наверно, раздумал и молчаповернулся к дому. Сенная дверь за ним плотно закрылась, потом слышнобыло, как стукнула дверь в избу. - Что, отпускаешь? - сипло спросил Сотников, когда они вдвоем осталисьпосреди двора. - А, черт с ним. Рыбак сильным рывком забросил на плечо овцу и шагнул за угол сарая,оттуда свернул по целине к знакомому гумну, кособокие постройки котороготемнели невдалеке на снегу. Сотников потащился следом.