Часть вторая
I
Погода за окном была великолепна. День был солнечным и тёплым; снег на улице понемногу таял, хоть на календаре ещё только кончался март; на улицах было много луж, но никто не обращал на них внимания, ведь все радовались солнечному теплу, которого так не хватало в холодную зиму. День этот был особенным: наконец-то должна была состояться долгожданная встреча.
Ефремов приехал к Полонскому чуть раньше назначенного времени. В большом красивом доме было так ухоженно, что всякий бы догадался, что хозяин ждёт важных гостей. Ефремов был в приятном предвкушении; он уже несколько раз пытался вообразить эту встречу, но у него это никак не получалось. Наконец раздался стук в дверь — и Полонский сам чуть ли не вприпрыжку рванул отворять её. Она вошла в дом — и Ефремов был впечатлён. Но что его так поразило? Прекрасные черты её лица? Чрезвычайно красивая фигура? Её легкая, воздушная походка? Он сам не знал, что разглядел в ней. «Неужели и вправду ангел?» — промелькнуло в его голове. Елена остановилась перед Ефремовым и протянула ему руку.
— Так это вы Иван Андреевич? Очень приятно. Я так о вас наслышана. Господин Полонский мне не раз про вас рассказывал.
— Он и мне не раз рассказывал… про вас…
Полонский был очень доволен в эту минуту. Ему было так приятно, что удалось свести двух этих прекрасных людей вместе. Между Еленой и Ваней начался разговор, и такой лёгкий, непринуждённый, будто эти люди давно знали друг друга. В голове её вдруг пронеслась мысль: «Неужели и правда он… лучше…» В эти мгновенья что-то промелькнуло между ними; что-то неуловимое, но предельно ясное. Они оба чувствовали, что близки друг другу, и оба испугались этого чувства, и потому не соглашались с ним. А Полонский ничего не замечал: он был непомерно счастлив.
II
Елена была сама не своя следующие несколько дней. Ей не хотелось ничего; она не выходила из своей комнаты, только вяло расхаживала из угла в угол и о чём-то серьёзно думала. Соня заметила невесёлое состояние своей сестры и попыталась выяснить, в чём причина такой глубокой задумчивости и печали. Но Елена не отвечала. А причина была проста: она поняла, что Ефремов уж больно запал ей в душу. Она в первые часы знакомства разглядела его чистую, доверчивую натуру и так оказалась очарована. Но что же Полонский? Разве он чем-то хуже? Нет! он так же чист, доверчив и благосклонен, как и его друг. Но почему сердце больше тяготеет именно к Ефремову? В чём дело? Елена пыталась отвечать на все вопросы, которые так волновали её теперь — но не находила ответов.
Прошло ещё пару дней, и Елена уже оставила все мучившие её вопросы. «Это сущая случайность, — говорила она себе теперь, — всё это, быть может, просто показалось. Ох, я так виновата… Если бы он только мог знать, о чём я думала все эти дни, то я бы сгорела перед ним со стыда!» Но к несчастью Елены, как только её мысли успокоились, их снова взбудоражило неожиданное письмо. Письмо от — Ефремова!
«Здравствуйте, дорогая Елена. Признаюсь, я был под большим впечатлением от нашего знакомства. Да что тут говорить, после того дня я много времени провёл в раздумьях. Я вспоминал вас, ваши речи, ваши взгляды. Ох, если бы вы только знали, что я чувствовал в тот момент (но я уверен, вы знаете; я уверен — вы заметили). Мне не доводилось прежде испытывать чего-то подобного. Я знаю, вы особенный человек в моей жизни, и встреча наша особенна. Прошу, не откажите мне в возможности увидеть вас снова! Я буду, буду ждать вас в четверг 30 марта в Вознесенском парке!
Надеюсь, дождусь!
И.А.Ефремов»
Елена всё осознала. Это письмо, написанное рукой страдающего от страсти человека, ясно говорило о жгучей любви лейтенанта к Елене. Она поняла, что и сама его любит. И ничего не было бы для неё так желанно в эти минуты, как это письмо.
III
Ефремов действительно был под большим впечатлением. И последующие дни после того свидания казались ему сущим кошмаром. Он чувствовал всё, что только мог бы: и жгучую любовь к этой прелестной девушке, и осознание того, чем по-настоящему это дивное создание было прекрасно, и жуткое раскаяние перед Полонским. Но ничего он не мог поделать с собой. Спустя несколько дней душевных мучений он не выдержал и написал письмо Елене. И все мысли, так тревожащие его, в один миг исчезли. Ему стало так легко, так свободно на душе, но в то же время и тревожно.
И вот он стоит у ворот Вознесенского парка и желает лишь одного: увидеть снова тот дивный образ, что приходит ему по ночам. И вдруг — видит его. Она идёт к нему, именно к нему. Их взгляды снова встретились! Они всё понимали, всё чувствовали. Ох, бедный Полонский!..
IV
И почему только так устроен мир, что любовь не всегда может быть взаимна? Почему одно сердце вынуждено страдать и довольствоваться пустыми мечтами и страстями, пока другое испытывает абсолютный холод и равнодушие, тем самым причиняя глубокую боль? Зачем только дана человеку любовь, если к нему не проявлено ответного чувства? Что же это: обман, издевательство или чья-то жестокая шутка? или всё сразу? Почему же тогда любовь называют самым великим чувством, если она в большинстве своём только обрекает людей на страдания? Может, уж лучше вовсе не любить? Это чувство делает людей слабыми, уязвимыми и несчастными. Если ничем не дорожить, то и терять ничего не страшно. Стало быть, человеку не будут знакомы и тяжкие душевные муки? Сплошные вопросы, ответы на которые только печалят.
Полонский без ума влюблён в Елену и, конечно же, счастлив от этого чувства. В его голове столько мечтаний, столько мыслей. И не знает, несчастный, что обманывает самого себя. Откуда ему знать, что происходит у него прямо под носом — он далеко в мечтах, а самые дорогие ему люди скрывают от него свой самый страшный секрет. Елена чувствовала любовь Владимира к себе и, может быть, была бы рада ответить взаимностью — но не могла, ведь любит другого. Что же поделать? Все вокруг не лучшего мнения о Полонском, но есть в этом мире два человека, что очень ценят его. Но и эти люди не совсем чисты перед ним. Леночка видела в Полонском замечательного человека и хотела бы помочь ему, избавить его от всей лжи, в которой он погряз, но очень боялась вычеркнуть из его души всё самое прекрасное. И Ефремову было тяжело. Он привык принимать и прощать людей, но нынче он сам испытывал сильное чувство вины. И зачем только всё сложилось именно так?
V
С каждым днём Владимир Аркадьевич всё больше и больше забывался в своих мыслях. Его теперь совершенно не волновали те особо важные дела, по которым он так хлопотал прежде, и вокруг которых крутились большие деньги — его мысли занимала лишь она одна. Он в большой тоске проводил часы разлуки с Леночкой, но, когда встречал её, с безграничной страстью в глазах следил за каждым её движением. Он был всё так же скромен и стеснителен с ней, как прежде, но чувствовал, что становился к ней ближе. Однако видеться с Леночкой он стал гораздо реже, но не по своей воле. И чем дольше были перерывы между их встречами, тем больше Полонский погружался в свои мысли и влюблялся в неё.
Елена чувствовала свою вину перед Полонским. Всё складывалось, как она считала, неправильно. Ефремов чувствовал то же самое. Они любили друг друга, они всякий раз были рады друг другу, но не чувствовали себя счастливыми. Чувство вины перед другом мучило Ефремова, но он не решался обо всём рассказать Владимиру.
VI
Перед отъездом в Саратов Ефремов успел побывать в доме Трубецких, где приняли его очень радушно. Елена представила Ваню как своего очень близкого друга (она не стала говорить, что он товарищ Полонского, так как в её семье к Владимиру относились с большим недоверием и очень его недолюбливали).
Ефремов был гораздо решительнее Полонского в своих действиях и речах. Он не казался скованным, в отличие от своего друга, и потому сразу приглянулся Соне. Сонечка увидела в нём человека очень открытого и душевного. Конечно же, она не ошиблась. «Этот Ефремов просто чудо, — говорила она после своей сестре, — такой ласковый, внимательный, обходительный. С ним так приятно проводить время! не то, что с этим твоим Полонским». Алексею Семёновичу Ефремов тоже понравился. В его глазах Ефремов не выглядел странным, как Полонский, а очень серьёзным, взрослым человеком, хоть и немного легкомысленным, и это вопреки тому, что состояние Полонского было гораздо больше. «Как ни крути, а всё-таки я ведь люблю своих детей и точно знаю, что никакие богатства мне их не заменят. Потому я знаю по себе, что деньги не сделают их счастья. Уж пусть моя дочь будет с небогатым, но приличным воякой, нежели с состоятельным чудаком» — так размышлял старый отец Трубецкой. Одним словом, в доме Елены Ефремов очень понравился всем без исключения.
Пару дней спустя Ваня уехал на службу в Саратов.
VII
Приятели Ефремова вели прежнюю разгульную жизнь, но молодой лейтенант до сих пор их ни в чём не подозревал. Пустословский и его шайка по-прежнему обманывали людей, предлагая тем сыграть в игры и играя, что говорится, грязным способом. Они узнали от самого же Ефремова, что друг его — очень состоятельный чиновник, не знающий счёта деньгам. Конечно же, в головах мошенников сразу возникла мысль надуть Ефремова, и надуть по-крупному.
Само собой лейтенант не подозревал ни о чём. Он, как всегда, видел в людях только хорошее. Многие позавидовали бы такой способности, но не в этом случае.
Ефремов получал много писем от своей Леночки и много писал в ответ. В письмах Лена рассказывала о своих регулярных встречах с Полонским и о том, что с каждым днём ей всё тяжелее и тяжелее. Ефремов пытался подбодрить и успокоить Леночку, уверял, что всё решится, когда он вернётся в Петербург.
Двадцать четвёртого мая, за день до отъезда Вани из Саратова, Пустословский назначил встречу Ефремову в одном из самых малоизвестных трактиров города. В этот же день Ефремов получил письмо от Владимира, в котором тот просил друга первым делом навестить его, когда у того появиться возможность; и в этот же день случилось странное событие. По дороге на назначенную встречу Ефремов встретил Милёхина — солдата, с которым служил он в одном полку.
— Признаюсь, дорогой, — неуверенно говорил Милёхин, — я давненько за вами поглядываю, и, может, вам покажется это неприемлемым. Я знаю, что у вас сегодня назначена встреча с Пустословским. Я нарочно хотел увидеть вас сегодня, чтобы предупредить: люди, с которыми вы связались, самые настоящие плуты. С ними держать ухо в остро, да и только. Вы должны быть аккуратнее, а лучше вообще перестаньте иметь с ними хоть какое-то дело.
— Что вы такое говорите! — прервал Ефремов своего собеседника, не понимая, как таких замечательных, как ему казалось, людей можно принимать за мошенников. — Они прекрасные люди. Откуда у вас к ним такое недоверие? Вы их очень мало знаете, из-за чего делаете поспешные выводы. Вы должны уметь доверять, хотя бы самую малость.
Милёхин пытался переубедить Ефремова, но тот не хотел и слушать. Иван быстрым шагом продолжил идти по улицам, и через четверть часа был уже в назначенном месте.
VIII
Неприятная, притворная улыбка не сходила с лиц его приятелей. Первым делом они протянули какую-то бумагу с просьбой подписать.
— Что это? — спросил Ефремов.
— Это договор о возмещении ущерба здешнему заведению в случае чего-нибудь, — отвечал Пустословский. — Его подписывает каждый посетитель, и мы в том числе.
На самом же деле такую бумагу никто не подписывал; Ефремов подписал.
— А не выпить ли нам? — ехидно сказал Холодов. — Подайте нам пару бутылок рому.
Ефремову было неудобно отказываться от угощения, поэтому он тоже пил. За двумя бутылками последовали ещё и ещё.
— А не сыграть ли нам во что-нибудь? — предложил Горбачёв.
— Точно! С этого ведь и нужно было начинать, — подхватил Пустословский. — Предлагаю в бильярд.
— Нет, в бильярд не хочу: я не умею, — начал отговариваться Ефремов.
— Ну, если же не умеете в бильярд, то могу предложить карты, — настаивал Пустословский, — в карты ведь всякий дурак играть умеет. — Его уже было не остановить. Солдаты расселись за круглым столом и раскинули карты. — Господа, думаю, играть просто так никому нет интереса. Предлагаю начать с мелких ставок. — Он вынул карманные часы и положил на стол. Горбачёв и Холодов тоже сделали свою ставку. Ефремову ничего не оставалось, как поставить что-то на кон — своё кольцо, которое он носил на указательном пальце. Игра началась очень задорно, и Ефремов даже выиграл несколько раз. По ходу игры официанты приносили всё больше бутылок.
— Это было весело, — сказал Пустословский с какой-то тайной в голосе, — но что насчёт покера, Иван Андреевич? Вы умеете?
— Умею.
— Так почему же нам не сыграть?
Игроки переместились за другой стол. Ставки поднялись. Игра началась. Сперва Ефремову всё удавалось, но потом словно повалилось из рук. Ставки росли и росли, а Ефремов только проигрывал и проигрывал. Конечно, его соперники мухлевали, но он этого не замечал. Как только Пустословскому наскучила эта игра, он тут же остановился и объявил Ефремову, что тот проиграл сто тысяч рублей. Ефремов уже хотел было вступить в спор, но ему сразу же напомнили о бумаге, которую тот подписал, как вошёл в трактир. Оказалось, это было обязательство выплаты Пустословскому ста тысяч рублей — ровно той суммы, которую проиграл Ефремов.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Иван Андреевич возвращался в Петербург в плохом расположении духа: он чувствовал свою вину перед Полонским, перед Еленой, перед самим собой.