***
В просторной комнате светло. Через большую открытую створку проникает яркий солнечный свет, теплый ветерок колышет длинные тканевые жалюзи, задувая с улицы. Окно непривычно не зарешеченное — Хитоши давно уже не пытался что-то с собой сделать и, видимо, заслужил хоть каплю доверия. Или им просто стало наплевать.
Пахнет свежескошенной травой и, немного, чем-то сладким и цветочным. Хитоши не очень разбирается в запахах, но ему кажется, то, что так пахнет, должно быть красным. Или желтым, может быть. Наверняка очень красиво.
Ножки койки, на которой он сидит, плотно привинчены к полу, она жесткая и неудобная, но он давно к таким привык. На часах позднее утро, и вокруг подозрительно тихо и спокойно, это даже сбивает с толку — таких подарков судьба ему давно не преподносила.
Дверь в кабинет открывается с тихим писком электронного замка, и Хитоши поворачивает голову на звук. Вошедший молодой мужчина выглядит не очень впечатляюще: светлые волосы почти идеально уложены, на белом халате не видно ни одной складочки, на лице дежурная доброжелательная улыбка. Не за что зацепиться, прямо эталон врача. Совсем ничего особенного. Словно вызывающая доверие глянцевая картинка из журнала — с рекламой клиники и надписью: «Приходите к нам, мы поможем».
Может, так и есть?.. Хотя откуда Хитоши знать, журналы ему не дают — бумага слишком плотная, можно порезаться. Он как-то пытался, с тех пор и не дают.
«Картинка» проходит к стоящему напротив койки столу, аккуратно кладет туда стопку больших цветных папок, достает из кармана ручку. Вытаскивает из закрытого на ключ ящика пухлый блокнот в кожаной обложке — Хитоши замечает какой-то оттиск с внешней стороны, но никак не может рассмотреть подробнее. Присев на стул напротив, мужчина закидывает ногу на колено и разворачивается к нему.
Хитоши ловит на себе внимательный изучающий взгляд и смотрит в ответ спокойно, даже отрешенно. Получается легко — он уже третьи сутки не спит, а таблетки у него отобрали — говорят, организму нужна передышка, иначе перестанут действовать. Веки тяжелые, будто свинцовые, и ему совершенно все равно, кого там в очередной раз прислали в качестве лечащего врача. Сколько Хитоши таких уже видел за свою жизнь — не хватит пальцев на руках и даже на ногах, чтобы пересчитать.
— Привет, — произносит тот. Голос у него тоже нейтрально-приятный, ничем не выделяющийся. Не выраженный бас, не визг и не писк — уже хорошо, потому что Хитоши его еще слушать и слушать. А он и так терпеть не может чужие голоса.
Хитоши без особого стеснения разглядывает врача. У того приятное, симпатичное лицо, но уголки больших голубых глаз немного опущены вниз, и это придает ему странное, гротескно насмешливое выражение. Будто этот глянцевый эталон самим своим существованием смеется над чем-то грустным. Как печальный клоун в цирке. А цирки всегда казались Хитоши особенно жутким местом, хотя он в них почти не бывал.
— Здравствуйте, — после долгой паузы медленно выговаривает он в ответ. Язык еле ворочается, во рту пересохло, Хитоши даже моргает через силу. В последнее время он не решается смотреть на себя в зеркало — догадывается, что не увидит там ничего хорошего, а синяки под глазами, наверное, уже могут самостоятельно поглощать свет. Но спать пока нельзя. Ни в коем случае.
— Давай познакомимся и, пожалуй, сразу упростим, если ты не против... — бурчит себе под нос врач и заглядывает в толстую папку, которую раскрыл на столе — ищет имя, понимает Хитоши. — Шинсо-кун? Так будет нормально?
— Да, — равнодушно отвечает он.
— Отлично. Я — Монома Нейто, твой новый психотерапевт. Приятно познакомиться лично.
Врач дружелюбно улыбается, и Хитоши сверлит его взглядом, немного наклонившись вперед. Не отвечает — ему, по сути, все равно, какое имя у очередного болванчика, светила науки. Они все одинаковые. Хитоши нужны от него только таблетки — заветное разрешение, чтобы, наконец, снова отправиться в крошечную комнату-одиночку за белой дверью с маленьким решетчатым окошком, спать на чуть менее неудобной, чем эта, койке.
— Знаешь, Шинсо-кун... — начинает тот, так и не дождавшись никакой реакции. Его тон очень мирный, даже вкрадчивый — таким наверняка можно уговорить продать душу. У Хитоши нет души, зато он знает кучу других, заблудших — и их бы он, пожалуй, обязательно продал за бесценок. — У тебя очень интересный случай. Твои галлюцинации не проходят, врачи постоянно меняются, везде на документах стоит пометка «без улучшений». Думаю, ты понимаешь, что это значит — никто не хочет брать бесперспективного пациента. Но я тут новенький и все-таки хочу попробовать помочь. Позволишь?
Хитоши равнодушно кивает. Что угодно за таблетки. А потом можно забыть и имя, и соглашение — все равно он знает, чем все это кончится. Ничего не изменится.
— Отлично, буду рассчитывать на твое сотрудничество. Давай начнем с малого. Как давно ты здесь находишься?
«В карте все есть», — неприязненно думает Хитоши, но вслух отвечает:
— Здесь — почти год. Лечусь с детства, — отвечает заранее на незаданный вопрос.
Врач удивленно приподнимает брови, словно первый раз слышит. Наверняка ведь заранее изучил его историю болезни, сам же только что об этом сказал. Хитоши не понимает, к чему эта ложь.
— А когда все это с тобой началось, ты помнишь?
Хитоши помнит, но рассказывать в сотый раз не хочет. Если бы только не таблетки.
— Мне было пять. Моей навязчивой галлюцинацией, — выплевывает он, будто что-то мерзкое, — была мертвая девочка с соседней улицы.
— Вы дружили ранее? До того, как начались видения? — интересуется врач. В его глазах одно сплошное участливое любопытство, и Хитоши от этого немного противно.
— Да, — отвечает он, отворачиваясь. — До того, как она умерла.
— Ты знал, что она умерла, так?
— Сначала — нет... — хмурится Хитоши. — Кажется, не сразу. Потом узнал, да.
— Сколько ей было?
— Девять лет...
— Как она умерла?
Хитоши удивляется. Странный вопрос, этим редко интересуются, обычно больше расспрашивают о внутреннем состоянии и о том, что происходило непосредственно с ним, чем о событиях вот так, в виде фактов. Особенно на первой встрече.
— Попала под машину, вроде...
— Ты не помнишь?
— Помню.
— Тогда почему «вроде»?
— Потому что мне она говорила, что ее убили, — мрачно отвечает Хитоши. Происходящее нравится ему все меньше.
— Правда? Как?
Этот Монома Нейто слишком любопытен, решает Хитоши. А еще ему, наверное, столько же лет, сколько и самому Хитоши — это настораживает. Молодые специалисты всегда самые приставучие, в них слишком много энтузиазма и амбиций. Надо быть осторожнее, чтобы снова не наговорить лишнего и случайно не ухудшить себе условия содержания, думает Хитоши. Он еще только-только привык к своей уютной одиночке и не готов с ней расставаться.
— Я бы не хотел это обсуждать... — тихо произносит Хитоши сквозь зубы. Сжимает в кулаках грубую ткань больничных штанов. На его лице, он надеется, отражается болезненное напряжение — должно сработать с этим особо рьяным врачом. Им нельзя слишком на него давить, нельзя допускать срывов и провоцировать ухудшения — Хитоши это прекрасно известно.
— Послушай, Шинсо-кун, это важно. Я хочу понять, с чего все началось, тут имеет значение каждая деталь. Пожалуйста, постарайся отвечать максимально честно. Это ни на что не повлияет, обещаю. У нас вводная беседа, я даже записи не веду, как видишь, — разводит руками врач.
Хитоши бросает беглый взгляд на стол, быстро фиксируя детали — знакомая синяя папка с его историей болезни закрыта и отложена на дальний угол. Не то чтобы это что-то действительно значило, но этот врач, по крайней мере, не врет прямо сейчас, хотя бы пытаясь быть с ним деликатным. Хитоши поморщился бы, если бы его лицо еще способно было выражать что-нибудь кроме усталости. Будет втираться в доверие, значит. Таких Хитоши особенно не любит — очень опасный и приставучий тип.
— Она говорила, что ее убили, — продолжает он неохотно. — Отец и раньше иногда ее бил, но ей никто не верил. В тот раз он... «переборщил». Он был заслуженным офицером полиции и, насколько я помню, это дело замяли, обставив все как какую-то аварию.
— Занятно, что ты все помнишь так детально, — удивляется врач. — Но девятилетние девочки не умеют так складно врать, ты же понимаешь. Да и тебе было всего пять, чтобы такое самостоятельно выдумать. Наверное, ты где-то услышал все эти предположения — может, в новостях, от родных или по телевизору? Твой мозг сохранил и преподнес тебе информацию в таком виде, такое бывает.
Хитоши опускает глаза, равнодушно рассматривая свои руки. С внешней стороны кожа бледная и чистая, но внутри, от запястья до локтя, вся испещрена светлыми полосками шрамов, вдоль и поперек, разных: аккуратных и рваных, длинных и коротких, толстых и тонких. Он множество раз пытался избавиться от себя — или избавить их от собственной невольной компании, тут как посмотреть.
Ни разу не удалось.
Каждый сеанс все одно и то же, этот тоже не поверит. Хитоши и сам себе давно не верит, просто принимая все как должное и стараясь сохранять нормальное лицо, когда вокруг начинает разверзаться ад.
— Скажи, Шинсо-кун, — снова зовет его врач, отвлекая от рассматривания блеклых линий, — а когда твои галлюцинации начали рассказывать тебе о будущем?
Хитоши вздрагивает. Никто не разделял его глюки подобным образом. Что-то врачи считали более реалистичным, что-то — менее, но каждый из них они называли порождением его собственного мозга, плодом больного сознания, выдумкой. Пытались найти исходную причину, не считали их чем-то стоящим, настоящим. И чем страшнее были его видения наяву, чем громче наперебой шептали голоса о страшных событиях из внешнего мира, тем более сильные таблетки ему назначали.
Совсем овощем Хитоши быть не понравилось. С этой темой придется быть очень осторожным.
— Я уже давно таких не видел и не слышал, — начинает он, в голос невольно прорывается раздражение, — но в первый раз это произошло лет в семь-восемь, примерно тогда же я и попал к врачам. Все это есть в карточке, Монома-сан.
Они разговаривают до окончания отведенного часа, и Хитоши кажется, что врач за эти пару десятков минут успевает задать ему не менее сотни не относящихся к делу вопросов. Он неохотно отвечает на каждый, пока тот вежливо докапывается с очередными «почему и когда».
— Хорошо, — наконец, улыбается врач и захлопывает свой блокнот, явно довольный результатом. — Давай сегодня на этом закончим. Думаю, мы поладим. К следующему разу я ознакомлюсь получше со всей историей твоей болезни, чтобы ничего не забывать. Уверен, что смогу тебе помочь, если будешь мне содействовать.
Он выписывает обычное снотворное вместо привычных таблеток, когда Хитоши просит, но это лучше, чем ничего — по крайней мере, он сможет спать, а днем можно и потерпеть.
Хитоши смотрит на улыбчивого ровесника, сосредоточенно записывающего распоряжение, и думает, что, возможно, его новый психотерапевт не так уж и плох. Относительно, конечно — просто бывало и хуже.
***
Они встречаются ежедневно уже две недели, и все это время Хитоши пытается понять, чего Монома пытается от него добиться: их разговоры кажутся ему все более похожими на какие-то праздные беседы, чем на терапию, и на бессмысленные рассуждения вслух о том, чего никогда не было или никогда не произойдет. Хитоши уже привык к странным и неожиданным расспросам и пронизывающему взгляду голубых глаз, внимательно улавливающему каждую реакцию. Ни одно его слово еще не аукнулось плохо, хотя иногда Хитоши кажется, что он ведет себя не слишком сдержанно — любой другой уже дал бы ему фигурального воспитательного пинка.
В последние несколько дней ему снова не спится, голоса прорываются даже сквозь снотворное, мешающее проснуться, и по ночам Хитоши барахтается между сном и явью, пытаясь добиться хоть какого-то подобия нормального состояния.
Они постоянно тревожно твердят одно и то же на разный лад, будто пытаются предупредить о чем-то, но он не хочет и не собирается прислушиваться — все равно все это неправда, его собственные выдумки. Реакция на раздражители.
Хитоши расслабленно сидит на кушетке, разглядывая белый потолок и рассказывая о позднем детстве, когда на грани слышимости появляется тихий гул. Остановившись на полуслове, он встряхивает головой, пытаясь избавиться от усиливающегося давления в ушах, но это не помогает. Хитоши сглатывает.
Сначала это ощущается неприятным зудом где-то в затылке, сдавливает перепонки, потом переходит на звук — похоже на белый шум и ультразвук вместе взятые. Знакомое ощущение. Опять начинается. А ведь все это время было так тихо, что он уже даже отвык и поверил, что терапия действительно помогает.
— Я еще об этом не спрашивал, но тут написано, что иногда твои видения приобретают вид «монстров». Какие они, расскажешь? — любопытствует Монома, листая синюю папку и не обращая внимания на внезапное молчание. — Они могут с тобой общаться, что-то говорят? Пытаются навредить?
У Хитоши начинают дрожать руки. Гул усиливается, занимает пространство, словно большой гибкий пузырь, создавая помехи в разуме, в восприятии. Реальность плывет, теряя свой мирный облик, и краем глаза он замечает, что светло-желтая стена за спиной у сидящего за столом Мономы идет бурыми пятнами и течет вниз, плавясь, словно мягкий воск. Противный чавкающий звук заползает в уши. Хитоши отводит глаза, стараясь не смотреть. Но навязчивый шум никуда не пропадает — омерзительное хлюпанье становится все громче, пробирая болезненным беспокойством, и ощущение присутствия заставляет его бросить быстрый взгляд в ту сторону. Он невольно содрогается — над светлой макушкой Мономы уже нависает нечто, сползшее со стены. Темно-бурая густая масса, в которой угадываются маленькие, будто игрушечные, части человеческих тел, моргает сотнями глаз, растекаясь основанием по полу вокруг стола.
Ужас притуплен усталостью, но волосы на затылке все равно встают дыбом. Мурашки пробегают по коже, сердцебиение частит, дыхание становится быстрым и прерывистым, и белая больничная футболка неприятно липнет к спине от холодного пота. Дрожат колени. К этому невозможно привыкнуть. С самого детства, за все двадцать лет кошмара, он так и не сумел — каждый раз ему страшно, как впервые. Хитоши только повторяет про себя мантру: «Тебе это только кажется, это все неправда, не по-настоящему, этого не существует», — а сам не может отвести взгляд, будто приклеившийся к огромному нечто.
Кажется, он уже видел это в клинике. И в прошлый раз не так близко, осторожно и издалека. Тварь еще неуверенно осматривается, быстро и несинхронно обводя глазами комнату — она пока не видит его, и это дает робкую надежду. Если бы только она его не нашла... но они слишком близко, это практически невозможно. Стоит ему только выдать себя, как чудовище увидит, вычислит его, и ему снова грозит сгореть в Инферно собственного разума. Такие твари еще никогда просто так не уходили.
— Шинсо-кун? Все в порядке? — напряженно спрашивает Монома. Хитоши замечает его расширенные почти на всю радужку зрачки и бисеринку пота, стекающую по виску. Видит, как крепко сжались пальцы на небрежно раскрытом на коленях блокноте. Монома ведет носом, шумно втягивая воздух, будто принюхиваясь, и выглядит до странного... взбудораженным. Хитоши думает: наверное, он боится. Наверное — его, потому что, несмотря на все их полудружеские беседы, Хитоши — все еще психически больной, в перспективе буйный и нестабильный пациент, и сейчас он, должно быть, очень странно себя ведет.
— Все нормально, — еле выдавливает он севшим голосом. Просто чтобы что-то сказать.
— Ты что-то видишь или слышишь? Прямо сейчас? — спрашивает Монома, нервно постукивая ручкой по кожаной обложке. Ерзает. Ему явно некомфортно.
— Нет, — мотает головой Хитоши.
— Это ведь неправда? Выглядишь напуганным.
— Я не...
— Скажи мне. Не надо лгать. Что ты видишь? — давит Монома. В его интонации пробирается приказной тон, и Хитоши невольно реагирует. Неподчинение ничем хорошим не заканчивается — это он давно усвоил.
— Монстра, — выдыхает он, зажмуриваясь и сдаваясь. Взгляд каждого из сотен глаз сосредотачивается на нем, замирает — Хитоши чувствует это кожей, и мерзкая бурая тварь довольно булькает, признавая данное обозначение. Монстр, чудовище — все верно, и она, кажется, смеется над ним, Хитоши физически ощущает исходящие от нее вибрации удовлетворения. Попался, признал ее существование. Теперь она от него не отстанет.
Открыв глаза, Хитоши видит, как одна из множества кукольных рук тянется к врачу. Тварь кладет маленькую ладонь на плечо, перебирая пальцами по белой ткани халата, словно паук. Монома передергивается, но скорее от того, что Хитоши на него слишком пристально пялится — не может же он видеть порождение чужого больного мозга у себя за спиной?
Надо перестать и начать уже вести себя естественнее, понимает Хитоши. Если он не хочет снова превратиться в сопливого дебила, привязанного к койке. Но эта тварь слишком огромная, он таких не видел уже давно, тем более так близко, и первобытный страх мешает сосредоточиться и подумать хоть о чем-то, кроме желания немедленно сбежать. Доверчиво открытое окно в этом случае кажется особенно привлекательным. В комнате столько предметов, которые могли бы помочь ему сбежать...
Хитоши никогда не понимал, откуда они берутся и чего хотят, но в психлечебницах и простых больницах их обычно появляется больше, чем на улицах или в жилых домах. Конечно, он не так уж много времени проводил вне клиник, но все же какую-то статистику составить смог. Хитоши многое видел из того, чего не существовало для других — людей, животных, насекомых, непонятных существ без четких очертаний, и омерзительных тварей, которых могло придумать только воспаленное психозом сознание. Постоянно слышал голоса и звуки. Стоило ему только случайно кому-нибудь ответить, перепутав с реальностью, дать знать, что слышит и понимает, как они набрасывались с утроенной силой, выворачивая его мозги наизнанку, что-то бесконечно рассказывая на ухо — шепча и крича, плача и смеясь, угрожая и умоляя.
Им было что-то нужно. Им всегда было что-то от него нужно.
Голоса превращались в адскую неумолкающую какофонию, устраивая ему личный ад каждой ночью, стоило только закрыть глаза и провалиться в сводящий с ума кошмар. Нормальных сновидений Хитоши не видел никогда. И не увидит.
Бурая тварь не приближается, продолжая ощупывать Моному конечностями. Она вязкая и липкая даже на вид, но почему-то совсем не оставляет следов на безупречно белом халате, хотя должна бы пятнать его грязными отпечатками. Хитоши цепляется за эту деталь, она помогает балансировать, подстраивать восприятие под самовнушение.
Ничего этого на самом деле нет. Ему все это только кажется. Кажется.
— Шинсо-кун, — обеспокоенно зовет его Монома, — посмотри на меня, пожалуйста. Ты сейчас со мной в комнате, и больше тут никого нет, слышишь? Все в порядке, ты в безопасности. Монстров не существует.
Хитоши дергано кивает. За все это время он даже умудрился запомнить фамилию и имя, будь неладен этот Монома. Они сидят тут уже достаточно долго, очередная странная беседа длится уже больше привычного отведенного часа, и Хитоши чувствует себя совсем не в своей тарелке — уже можно закончить? Можно же?
Он целый год умудрялся прятаться от всей действительно пугающей и крупной мерзости, шляющейся по окрестностям клиники или закоулкам его сознания — он не знает точно, — и ни одна из них ни разу не вламывалась так прицельно в комнату, чтобы вывести его из равновесия. Хитоши не уверен, на что его разум так среагировал — на длительные новые впечатления, психотерапевта, оказавшегося ровесником, на травмирующий вопрос или еще на какую хрень, это совсем не его ума дело. Он находится здесь, чтобы его лечили, так пусть пытающийся втереться к нему в доверие Монома этим и занимается, а не задает странные вопросы. И не пытается, черт возьми, его успокаивать, пока липкое нечто смыкается на его шее...
— Ты слишком напряжен, я помогу, — продолжает Монома, как ни в чем не бывало, и Хитоши стискивает зубы, нервничая еще сильнее. Он никак не может перестать дрожать и смотреть на эту штуковину, которая переливается с отвратительными шлепающими звуками вокруг стола, то прикасаясь к сидящему на стуле Мономе, то что-то неприятно булькая. Угрозы Хитоши не чувствует, но это только пока — он уверен, стоит ему остаться наедине с этой тварью или на секунду отвести взгляд, как та обязательно попытается сделать что-нибудь мерзкое. От этого у Хитоши по спине бегут мурашки.
Монома встает со своего места с тихим вздохом, убирает в карман халата свой странный блокнот, с которым никогда не расстается, закрывает папку и подходит в упор. Боковым зрением Хитоши замечает, как тот немного наклоняется, и вся пугающая картинка внезапно пропадает. Прохладная сухая ладонь ложится на глаза, закрывая обзор. Хитоши непроизвольно вздрагивает, сжимая руками колени, чтобы оставаться на месте. Замирает, прислушиваясь, весь обращаясь в один большой оголенный нерв, но — ничего страшного не происходит. Пока. Только бульканье и гул усиливаются, становясь громче. И, кажется, приближаются.
Хитоши понимает, что ему начинает не хватать воздуха.
— Дыши, — произносит Монома, будто читая его мысли, — слушай только меня. Здесь только ты и я.
Его голос звучит жестче, чем до этого. Увереннее. Перебивает заполняющий комнату плотный шум, издаваемый тварью, разрезая его на части, словно острым скальпелем. Хитоши пытается сосредоточиться на нем, абстрагироваться, но получается не очень.
— Сейчас я уберу руку, — продолжает Монома, — не открывай глаза. Попробуй довериться мне в этом. Сможешь?
Хитоши шумно сглатывает, зажмуриваясь. Он не хочет, но выбора у него особо нет.
— Я... попробую.
— Главное — не открывай глаза. И слушай мой голос. Хорошо?
— Да.
За опущенными веками становится светлее, ладонь исчезает, и Хитоши чувствует слабое дуновение воздуха, когда Монома разворачивается и отходит, снова оставляя его наедине со страхами. Хитоши слышит, как тот делает несколько тихих шагов по мягкому ковролину в сторону стола, и с каждой прошедшей секундой все больше напрягается.
Почему-то прикосновение успокаивало, дарило твердое ощущение надежности реальности, а теперь липкий страх ожидания чего-то ужасного возвращается с новой силой. Шум снова окружает его со всех сторон, чавканье становится оглушающе громким. Хочется зажать себе уши, закричать и забиться куда-нибудь, чтобы не слышать этого, если фокус с окном все-таки не удастся и просто сбежать не получится.
— Шинсо-кун, — спокойный голос Мономы пробивается сквозь усиливающийся гул, — сейчас я буду зачитывать тебе выдержки из статей по психиатрии, по памяти. Можешь не воспринимать, главное слушай меня, и ничего больше. И не открывай глаза. Понял?
— Да, — шепчет Хитоши пересохшими губами.
Монома начинает неторопливо рассказывать о типах и видах галлюцинаций, о симптомах и болезнях, сопровождающих их, и Хитоши невольно прислушивается, переключаясь — гул отходит на задний план, остается только размеренный ровный голос. Монома говорит и говорит, не меняя интонаций, погружая его в подобие транса, успокаивая и завораживая.
Вместе с тем шум будто пытается вытеснить его, становясь все громче, и в какой-то момент достигает пика, переходя сначала в визг, а потом в дикий, душераздирающий вой. Нечто кричит сразу несколькими нечеловеческими голосами, шипит, и от него во все стороны распространяются волны боли, которые Хитоши может ощутить даже с закрытыми глазами.
Оно умирает, внезапно кристально ясно понимает Хитоши. И это, наверное, хороший знак. Хотя все, что Хитоши может сейчас чувствовать наверняка — это ужас. Такого с ним еще не происходило. Безумно хочется открыть глаза, взглянуть — все его инстинкты вопят о настоящей опасности прямо перед ним, но Монома продолжает говорить, и Хитоши только зажмуривается сильнее, опуская голову и до боли сведя вместе колени, вслушиваясь в каждое слово.
В какой-то момент крик прерывается, и с последним хрипом монстра наступает благословенная тишина. Хитоши выдыхает так облегченно, что не заметил бы только глухой. Его больничная одежда, кажется, насквозь мокрая, а сердце колотится как безумное, но он даже не обращает на это внимания.
Все закончилось. Он больше не чувствует чужого давящего присутствия — и это невероятно, одуряюще хорошо.
Хитоши не сразу понимает, что Монома тоже замолк. Он прислушивается и, наравне с шелестом жалюзи и звуками с улицы, слышит тихое шуршание халата и странный неприятный хруст.
— Мне лучше, — начинает Хитоши осторожно, — могу я открыть глаза?
— Нет, — с секундной заминкой отвечает тот. Хитоши кажется, что его голос звучит иначе, как искаженная запись на покореженной пластинке. Тревожно. — Я скажу, когда будет можно. Еще рано. Вдохни глубоко, задержи дыхание.
Хитоши вдыхает и терпеливо ждет. После всего произошедшего он чувствует себя эмоционально выпотрошенным, будто большая дохлая рыба на кухонном столе, и усталость берет свое. Адреналин постепенно растворяется в крови, ветерок из приоткрытого окна забирается под футболку, охлаждая влажную кожу. Кажется, если он просидит с закрытыми глазами еще хоть немного, то вырубится прямо сидя. А этого ему точно не хотелось бы — очередной кошмар, от которого он наверняка с воплями проснется без своих таблеток и снотворного, точно заставит достаточно терпеливого, как выяснилось, Моному закатать его в смирительную рубашку и вколоть слоновью дозу успокоительного.
Хитоши думает, что проходит вечность, но на самом деле — не больше нескольких секунд. Когда темнота и тихие шепчущие голоса на краю сознания начинают заполнять разум, а реальность отходит на второй план, Монома, наконец, говорит:
— Выдыхай, Шинсо-кун. Все закончилось.
Распахнув глаза, Хитоши моргает, осматриваясь и пытаясь привести зрение в порядок. В комнате ничего не изменилось, все на своих местах. Нигде нет ни следа, ни единой бурой кляксы, и он тихо радуется этому про себя. А еще тишине — никакого шума или гула. Только реальность.
Монома сидит на стуле, закинув ногу на ногу, и улыбается, покачивая в воздухе носком белого кроссовка. Хитоши переводит взгляд, и ему мимолетно кажется, что радужки голубых глаз стали ярче, чем были до этого. С этой довольной, совсем не дежурной улыбкой Монома выглядит еще моложе, и это придает ему почти ангельский вид. Если бы не странное насмешливое лицо, ему не хватало бы только нимба над головой — для полноты образа.
Через окно вдруг залетает странного вида бабочка. Хитоши не сразу ее замечает, но ему кажется, что это наверняка галлюцинация — насекомое слишком большое, не меньше ладони, и его крупные крылья необычного фиолетового цвета. Он таких раньше никогда не видел. Несколько секунд Хитоши наблюдает за ее рваным полетом, но сразу же переключается на Моному, когда тот подает голос.
— Как себя чувствуешь? У тебя был приступ? — спрашивает тот участливо.
— Я видел большую... — он осекается, подбирая слово, боковым зрением отмечая быстрые цветные взмахи. — Тварь. И она точно не разговаривала, если вам интересно.
— Понятно. На самом деле, я ожидал, что это произойдет немного раньше. Больше ты ее не видишь?
— Нет. То, что вы сделали, помогло. Спасибо.
— Отлично, — улыбается Монома, — теперь, раз уж мой метод помогает, я уверен, что мы сработаемся. Думаю, я даже смогу полностью тебя вылечить. Это будет замечательно, правда? Выпишешься, заживешь нормальной жизнью...
Хитоши не успевает ответить — бабочка подлетает близко, так близко, что он может рассмотреть темный узор на крылышках. Она садится на его скулу, и Хитоши даже не морщится, чтобы не выдать себя — он сегодня уже достаточно неадекватности показал, уж этот безобидный глюк как-нибудь потерпит. Бабочка перебирает мохнатыми лапками, подбираясь ближе к уху, щекочет усиками кожу, и Хитоши слышит шепот — кажется, принадлежащий ей. Тихий голос, похожий одновременно и на детский, и на женский, переливается, меняясь, и повторяет одно и то же:
«Он тебе лжет».
Хитоши переводит взгляд на довольного Моному, который молча с любопытством разглядывает его, как часто делает, когда чего-то от него ждет, и легонько встряхивает головой, пытаясь согнать приставучее воображаемое насекомое. Оно все повторяет этот бред, как заведенное, слова сливаются в одно, и голос только шепчет и шепчет, без перерыва:
«Он тебе лжет. Он тебе лжет. Он тебе лжет...»
— Шинсо-кун, тебе нравятся бабочки? Не боишься их? — неожиданно спрашивает Монома.
Хитоши ошарашенно дергается. Он тоже ее видит? Это что, ему не кажется? Она настоящая?
— У тебя на щеке, — тихо смеется тот, продолжая, — не мешает?
Шепчущий голос затихает, когда Хитоши неловким движением руки сбрасывает бабочку с себя. Видимо, мозг снова играет с ним, присваивая несвойственное поведение даже насекомому. Хитоши знает, что такие галлюцинации тоже бывают. Он вообще знает все о галлюцинациях, ему даже учебник уже не нужен. Потревоженная бабочка взлетает, поднимаясь под потолок и оставаясь кружить там.
— Ты думал, что это тебе тоже кажется, да? — спрашивает Монома, нахмурившись.
— Да, — честно отвечает Хитоши. Нет никакого смысла это скрывать, когда поведение уже выдало его с головой.
— Хм... ясно, — задумчиво произносит Монома, отводя взгляд. — Думаю, на сегодня мы закончили.
Он достает телефон и набирает номер, быстро тихо переговариваясь с кем-то.
— Сегодня пусть тебя проводят до комнаты, хорошо? Я беспокоюсь.
Хитоши мрачнеет — ему не нравятся местные медбратья. Совсем.
— Не смотри так, — извиняющимся тоном произносит Монома. — Обещаю, только в этот раз, чтобы с тобой ничего не случилось по дороге. Просто мне кажется, что ты еще не отошел. Пусть проводят.
Промолчав в ответ, Хитоши думает только о том, что гораздо больше шансов, что с ним что-то случится по дороге, когда его будут вести эти мордовороты. И хорошо, если это «что-то» будет просто неласковым обращением.
Когда Монома встает, чтобы открыть дверь своей ключ-картой, из его кармана случайно выпадает тот самый блокнот. Раскрывается, ударяясь об пол корешком, и из него рассыпаются бумажки. Хитоши с любопытством разглядывает рисунки: странные схематические изображения геометрических фигур с надписями — круги, треугольники, квадраты с вписанными внутрь буквами и символами. На другой странице обнаруживаются пометки, написанные по всей странице под разными углами, и приклеенная цветастая закладка с номером — для врача у Мономы неожиданно хороший почерк, ровный и красивый, такой же аккуратный, как он сам, но Хитоши тактично старается не вчитываться. Все-таки сегодняшняя терапия ему немного помогла, а, кроме хорошего поведения, отблагодарить Моному ему все равно нечем.
Он наклоняется, чтобы помочь поднять рассыпавшиеся бумаги, и у него в руках оказывается маленькая сложенная газетная вырезка. Монома замечает это и как-то резко выдергивает ее у него — Хитоши даже не успевает ничего прочитать. Заголовка не видно, он с другой стороны, а на этой только черно-белая фотография, на которой Хитоши замечает закованного в наручники мужчину, садящегося в полицейскую машину.
Там же ничего такого нет, думает Хитоши, и недоверие в такой мелочи неприятно колет. За всеми этими улыбками он иногда как-то забывает, кто здесь кто.
— До завтра, Шинсо-кун, — нервно говорит Монома. — Помни, что монстров не существует, ладно?
— Хорошо, — растерянно отвечает Хитоши. — До завтра.
Монома собирает все с пола, кладет на стол и провожает Хитоши на выход. За дверью уже ждет медбрат, и перед тем, как она полностью закрывается и Хитоши уводят, что-то заставляет его обернуться и еще раз взглянуть на отвернувшегося Моному. На мгновение кажется, что контуры тела расплываются, превращая того в зыбкое светлое пятно, но Хитоши моргает, и все исчезает. Все-таки, Монома был прав и знает свое дело — приступ еще не закончился. Хитоши еще не до конца отошел.
Всего этого не существует. Ему только кажется.
***
Дверь закрывается, и Нейто возвращается к своему блокноту, лежащему на столе. Вертит в пальцах газетную вырезку, разворачивает ее, рассматривая в сотый раз. В заголовке написано: «Преступление раскрыто спустя двадцать лет. Отец убил собственную дочь и ушел от ответственности».
Хорошо все-таки, что Шинсо не успел ничего увидеть.
Теперь Нейто уверен, Шинсо Хитоши — то, что ему нужно. Он долгое время пытался найти зацепку, пока случайно не напоролся на историю о мальчике, которому мертвая девочка рассказала о своей смерти. Таких историй, конечно, вообще было полно, и он долго и усердно копал, перебрал кучу пустышек и настоящих психов, пока, наконец, не нашел этого парня с фиолетовыми волосами и способностью видеть в богом забытой клинике, в городе на другом конце страны.
Поднявшись, Нейто прохаживается вдоль стола и легким молниеносным движением ловит раскрытой ладонью летающую по комнате бабочку. Произносит вслух задумчиво:
— Хорошо все-таки вас видеть и знать, что не сошел с ума. Жаль, что это так недолго работает.
Он с силой сжимает кулак — цветастые крылышки сминаются с тихим шелестом, с беззвучным хрустом ломаются мохнатые лапки. «Лжец», — слышит Нейто последний тихий всхлип и мечтательно прикрывает глаза, прислушиваясь к себе. Смятая бабочка в его ладони теряет очертания, рассеиваясь и превращаясь в белесый дымок, и он подносит руку к лицу, втягивая его через рот.
Шинсо, конечно, не так сильно болен, как думает. Даже удивительно, насколько вменяемым он остался после всего пережитого лечения. Работать с ним одно удовольствие, но отпускать его теперь, когда, наконец, нашел настоящего Слышащего, Нейто не собирается. На таких, как он выяснил за две недели, слетаются все сущности — и мелкие, и крупные, как сегодняшняя. Словно мотыльки на огонек. А для Нейто это значит только одно — много полезной неосвоенной энергии, которая сделает его сильнее. Поможет понять и изучить явление изнутри. Знания и сила — единственное, к чему он стремится с детства, с того самого момента, когда впервые почувствовал присутствие и смог поглотить навязчивого призрака в «проклятом» доме.
Не зря он потратил столько времени на поиски. Теперь все усилия не кажутся потраченными впустую — по крайней мере, Нейто знает наверняка, что не один такой «особенный».
Довольно выдохнув, он садится за стол и задумчиво постукивает ручкой по обложке синей папки. Сомневается. Затем, наконец, открывает ее и выводит на новой странице для записей ровное аккуратное: «Без улучшений». Пожалуй, лучше оставить все как есть — здесь ему будет удобнее наблюдать. Шинсо ведь как магнит, который легко избавит его от бесплодных поисков и вручит ответы на блюдечке. Придется им обоим потерпеть.
Он улыбается — да, так однозначно будет лучше. Шинсо-куну на свободе все равно делать нечего, его «болезнь» не лечится.
А тут уж Нейто сможет за ним присмотреть.