Глава 2
Беспокоить пациентов во время погружения в транс не рекомендовалось никому. Даже гипнотерапевту. Специалисту полагалось послушно следовать за фантазиями и воспоминаниями подопечного. Всевозможные императивы давно считались дурным тоном. Но случай Сары отбросил всю психологическую псевдонауку в лице Игнатия на полтора столетия назад, к истокам, к Месмеро и Шарко. Пациентка грезила наяву, и грезы порой не покидали ее после выхода из транса. Еще они были слишком сложны и изощренны для недалекой инстаграмщицы. Она попросту не обладала достаточными знаниями, чтобы сконструировать столь мощный и запутанный поток оккультных архетипов. Кто-то хорошенько промыл мозги девчушке, загрузив туда сжатый архив, вмещающий весь спектр тайных библиотек: от хранилища Ватикана до фиванских свитков, от Гермеса Триждывеликого до наших дней. Не стоило сбрасывать со счетов и другую версию: будучи склонной к истерии, Сара вовсе не так глупа, а попросту демонстрирует педоморфное поведение, искусно изображая ветер в голове.
Ветер в голове. В буквальном смысле. Она не притворялась. В ее мире был только ветер. Впервые погрузившись в транс, Сара не поняла, куда вообще попала. Ни звезд, ни неба, ни тверди. Лишь обжигающе теплый ветер носился над водой. Воды, впрочем, тоже не было. Паника быстро уступила место девичьему любопытству. Это ее мир. Она может сотворить в нем все, что угодно. Не так. Она может сотворить мир. Разве не этому ее пытался научить красный ангел, приносящий восходящее солнце на своих стальных крыльях? Она Сарра.
И сотворила Сарра бескрайнюю пустыню. И назвала эту пустыню Сарратогом. Алый песок шелестел, гонимый предвечным ветром, покалывал ладони, босые ступни и обнаженную спину. И тело Сарры переполнилось ощущениями. И почувствовала Сарра, что это приятно.
— Можете просыпаться.
— Ой.
Игнатий всегда сидел спиной к загипнотизированным пациентом, боковым зрением увидел, как девушка поспешно и смущенно отдергивает руку от паховой области. Сама по себе попытка мастурбации, даже столь эмоционально насыщенной, не была чем-то из ряда вон выходящим. Аннушкина испугало другое. Он заметил, как на самой границе зрительного поля от обоев словно отслаивается не то бумажный, не то картонный человеческий силуэт и, планируя, скрывается под кушеткой.
Психика гипнотерапевта дала упреждающий артиллерийский залп, отгоняя далекое опасное воспоминание. Повинуясь смутному порыву, мышцы Игнатия приготовились бросить его ниц к гипнотическому ложу, но тут же были сведены судорогой. Другой, гораздо более древний и могущественный инстинкт быстро просчитал последствия: смерть, мгновенная, но мучительная. Можно случайно заметить, но нельзя видеть. Не смей туда смотреть. Не смей проверять, не лежит ли под кушеткой кто-то или что-то.
Маленький Дима лежал под кроватью, пока бабушка перестанет кричать на маму и кто-то из них спустится к нему.
— Дима, ты опять все вещи разбросал?
— Мама, это не я, это...
— Опять? С меня хватит. Мы идем к врачу.
— Ну маааам! Я уже выздоровел.
— Никаких мам. Если ты выздоровел, то зачем опять спрятался под кроватью? Ну что ты молчишь? Не вздумай плакать! — Лена встала на колени у кровати. — Ты уже взрослый мальчик, поэтому должен понимать. Наша бабушка уже старенькая, она немного не в себе. Ты обязан помочь своей маме в непростой жизненной ситуации, а не отсиживаться под кроватью. Согласен?
— Да...
— Ты же настоящий мужчина. Ты будешь защищать маму?
— Наверное.
— Спасибо, Дима. А теперь ответь, зачем ты снова туда залез?
Зачем, вот зачем человек снова и снова лезет в свое бессознательное? Написано же: не влезай — сойдешь с ума! Где написано? В любой истории болезни. Истории болезни не только пациента, но и врача. Плох тот пациент, который не мечтает втянуть терапевта в свой психоз. Объединив усилия, эти медвежатники эпохи романтизма могут часами самозабвенно вскрывать психический сейф с помощью топора и шпильки. Масса удовольствия, но имеются и риски.
— Лера! Почему нельзя рассматривать психику пациента как сейф?
Очень кстати под руку попалась стажерка, прикованная к ресепшену и копающаяся в смартфоне.
— Потому что пациент может спроецировать на вас свою личность. Придет с топором на прием и попытается вскрыть черепной сейф: но не свой, а врача.
Нет, ну это уже наглость. Правильно отвечать на вопрос, почти слово в слово цитируя вчерашнюю лекцию, не отрываясь при этом от телефона.
— Какой еще опасный вид клиентов часто к нам приходят?
— Кроме агрессивных медвежатников бывают еще археологи. Проблемы или явного запроса не имеют. Приходят с целью превратить психическую помойку в археологическое капище. Получают удовольствие от процесса копания в руинах своей памяти.
— Перспективы?
— Практически нулевые. Если повезет, на пятом году терапии отроют чей-нибудь аппетитный череп, — тык-тык-тык по экрану. — Будут страстно делиться с врачом своими ощущениями по поводу находки.
И снова правильно. Ах, бедный Йорик, бедный я, бедное сверх-я, бедные родственники... Ну хорошо. Вопрос с подвохом.
— А о бедном специалисте кто подумает?
Лера зависла. К столь сложным этическим дилеммам жизнь ее не готовила.
— То-то. Никто обо мне не подумает, — пожаловалась Света бобровому воротнику и покинула здание центра.
Озёрская выбрала свою любимую тропинку, которая петляла по всему парку, огибая замерзшее озеро. Да, именно так психологический центр получил своё название. Не в честь же себя нелюбимой его называть, право слово.
Света тихо ненавидела столицу. Ни за что бы не переехала. Зная ее потребность в социальной изоляции, настойчивые и благодарные клиенты немного скинулись на строительства небольшого барского имения в самом сердце лесопарковой зоны. Помимо нескольких зданий, в собственности "Озера" находился кусок земли, откушенный от Тимирязевского леса. Охраняемый рай, отгороженный от внешнего мира бетонной стеной. Отсюда не слышно шума машин, не видно огней города. Вековые сосны и бесконечное белое безмолвие. Снег, великий небесный уравнитель земных дорог.
К планировке озерных зданий господа пациенты тоже подошли с особой тщательностью властных конспирологов. Система комнат ожидания, двойных выходов, взаимное расположение кабинетов — и никаких тайных подземных ходов не нужно, чтобы уйти незамеченным. Хотя поговаривали о Тимирязевских подземельях, тянущихся на север и запад, но это были всего лишь слухи. Также на территории центра недавно появилась парочка вертолетных площадок: элита, к радости московских водителей, наконец-то массово переместилась поближе к небесной тверди.
Озеро появлялось всегда внезапно. В какое бы время суток, каким бы маршрутом ни прогуливалась Света, водоем был сюрпризом. Деревья даже не думали расступаться, тропинка не совершала никаких резких поворотов. Просто в какой-то момент под ногами снежный покров сменялся слоем льда неизвестной толщины.
Не склонная как-то ценить здоровье или жизнь — по собственным меркам, слегка затянувшуюся — Светлана побрела напрямик. По ее специальному указанию поверхность водоема регулярно очищали от снега. Вода здесь также поддерживалась в относительной чистоте, поэтому можно было любоваться прозрачной ледяной коркой, отделяющей наш мир от тихого омута. Сотрудники привыкли к легкому эстетическому самодурству начальницы, поэтому без лишних слов и задних мыслей выполнили бы приказ полировать замерзшую поверхность. Светлана была недалека от подобного решения, потому что прямо посреди озера красовалась жирная трещина, портившая всю картину.
Психотерапевт подошла к сердцу водоема и разрывалась между желанием устранить трещину или рискнуть, расширив ее масштабы до фрактала Коха. И будь, что будет. Утяжеленный каблук с зимними шипами занесен...
— Жить кому-то надоело? — принес черт Игнатия.
— Давно уже. Я думала, ты в курсе.
— Да я не возражаю. Но ты же не хочешь, чтобы вызванная твоим водоизмещением волна смыла весь центр?
— Игнатий! — укоризненно протянула старшая по неврозам. В такие моменты этических упрёков Светлана была похожа на печально известную ламу, пусть и без шляпки. — Что за дешевые шпильки?
— У меня была достойная учительница.
— Хорошо, что я научила тебя молчать погромче в тряпочку, когда клиенты рассказывают о своих проблемах. От такой статистики самоубийц даже ты не отмылся бы.
— Я бы свалил все на тебя.
— Игнатий!
— И приложил видео, как ты пытаешься утопиться в самодельной проруби.
— Игнатий! — Озерская поспешила выбраться на береговую линию. — Что там с твоим особым случаем? Ты прописал ей антипсихотики, как я тебе советовала?
— Не будем торопиться. Мне хочется посмотреть, что же она там такое нарисует. Глядишь, и психоз закончится, обретя предметное воплощение.
— Экспериментатор недоделанный. Ты понимаешь, чья она дочь? С нас дважды шкуру спустят.
— Ну и хорошо. Нас с тобой как раз двое.
— Игнатий! Я серьезно. Тебе необходима супервизия.
— Еще мне необходима нормальная уборщица. Пусть уборщица разберется с пылью под кушеткой.
— Достал ты со своей кушеткой. Весь пол в кабинете до блеска надраили.
— Кто тебе сказал?
— Лерочка.
— Брехливая фанерочка.
— Игнатий! Она твоя коллега. Мне самой проверить?
Аннушкин представил, как бочонкообразная Света лезет под кушетку, закатывается туда и застревает. Начальница по-своему поняла маниакальную улыбку гипнотерапевта.
— Ты одержим своей пациенткой. Перспектива открыть новую форму безумия притупила профессиональную осторожность, которой ты всегда славился. Поосторожней с гипнозом. Я смотрю на тебя и не понимаю, кто из вас кого гипнотизирует.
— Ой, да брось, Светлана Александровна. Что такого может произойти?
Действительно. Что может произойти, если уже произошло? Сарра сотворила свой мир. Она была абсолютно здорова: и телесно, и психически. Крылатый психоз не смог затмить собой реальность, да и не планировал. Он стал полноправным элементом этой реальности. Об этом красноречиво свидетельствовал расцарапанный дубовый паркет, раскиданные по углам дрейдлы и нанесенная прямо на новые обои грунтовка.
— Я у тебя тут немного посамовыражаюсь, ты ведь не против, — вопросительно предупредила Сара свою сверстницу и соратницу по тусовкам, Лизоньку Турбину, у которой постоянно пряталась от материнского надзора.
— Выражайся, — девушка оглядела превращенную в сарай спальню. — Комнат много. Но они скоро закончатся, если ты будешь так усердно творить.
— Спасибо, Лизон. Мне просто нужно хорошенько вырисоваться, чтобы крылатый глюк наконец отстал.
— А он отстанет?
— Ну наверное.
— Наверное или точно?
— Ну наверное точно.
— И ты наконец-то перестанешь устраивать погромы в моей квартире!
— Не исключено...
Соколова разглядывала грунтовку, обострившимся зрением извлекая из микротрещин парейдолические откровения.
— И?
— Что и?
— Рисуй давай!
— М? А! Не, Лизка, днем бесполезно. Перед рассветом накатит так, что меня от стены не оторвешь. Сколько время?
— Пятнадцать тридцать.
— Окей, я погнала к мозгоправу. И нужно не забыть на обратном пути затариться пойлом. Не люблю ничего на сухую.
— Скажи, когда нарисуешь. Хочу посмотреть, как выглядит твой внутренний мир, когда тебя им не выворачивает на мой диван.
— Мир? Я не буду рисовать свой мир! Мой мир меркнет.
— Что?
— Забей. Там нечего рисовать. Ветер и песок.
Алый песок и ветер, со свистом тонущий в барханах. Караван, груженый каббалистическими свитками. Ракетный поезд колесит по российским степям, тундрам и глухим лесам, чтобы никто не смог обнаружить оружие возмездия. Если и обнаружит, то через полчаса ему придется искать снова. Сарра заимствовала этот способ спрятать тайное знание и от самой себя, и от красного ангела, и от человека в белом, идущему наперерез каравану. Когда в твоем мире нет ничего, кроме песка и ветра, ты быстро заметишь вторжение чужеродного образа. Кто ты, странник? Почему вместо тени за тобой следует картонный силуэт? Почему ты плачешь? Почему твои слезы маслянистые и черные, как аравийская нефть? Почему алый песок плавится под ними, а идущие вглубь коры тонкие шрамы не затягиваются? Почему караван послушно меняет курс и идет тебе навстречу? Почему верблюжий вожак останавливается, запутавшись в колючей проволоке?
— Потому что я изолировал источник безумия. Теперь она хотя бы не галлюцинирует в самый неподходящий момент. Это позволит мне выиграть время и детально изучить бредовый сюжет.
— Ты в своем уме? Она под гипнозом придумала небольшой мир и разделила его надвое забором из колючей проволоки. Что это, если не символизация психического распада?
— Да не бойся, мозг у нее не треснет.
Трещина в озере понемногу расползалась.
— Не треснет. Но и пользы от ваших совместных фантазий никакой. Как это вообще может повлиять на органическое течение болезни?
— И тем не менее, как-то повлияло. Я до конца не уверен, что здесь вообще замешана органика.
— Игнатий! Органика не может не быть замешана. Мозг твоей пациентки проспиртован насквозь, если уж на то пошло.
— Если ты про алкоголь, то он стабилизирует Сару. Напиваясь, она демонстрирует устойчивое компенсаторное поведение, выражающееся в творческой активности. Рисует.
— С ее слов.
— Ты сама учила меня безусловно верить клиенту, какую бы лапшу он не вешал.
— Еще я учила вовремя снимать лапшу с ушей. Ты не слышишь или не хочешь слышать тревожного звоночка.
— Это не звоночек. Это рингтон. Слушаю.
Звонок от пациентки поздним вечером был не слишком желательным явлением. Поколебавшись, Аннушкин решил-таки ответить. Случай с подкроватным чувством вины показался ему подозрительно простым. Ему теперь все случаи казались подозрительно простыми.
— Я не поздно? — раздался в динамике бодрый голос. Слишком бодрый. С маниакальными нотками.
— Добрый вечер. Не очень.
— А я вам из-под кровати звоню!
— Откуда?!
— Из-под кровати! Да вы не пугайтесь. Я просто решила проверить, насколько помогла ваша терапия.
— И насколько же?
Прятки под кроватью вряд ли можно было считать терапевтическим эффектом.
— На все сто! Ни страха, ни стыда, ни совести, — пациентка истерично хихикнула. — Спаси...
Последние слова она практически просвистела, поэтому Аннушкину показалось, что в конце вместо «спасибо» вдруг образовалось «спасите». Но, во-первых, трубку клиентка уже положила. Во-вторых, терапевт должен быть терапевтом только внутри кабинета. В-третьих,..
— Загулялся я тут с тобой. У моей благоверной особые представления о финитности супружеского долга. Взыскивает получше любых коллекторов.
— Коллекторы взыскивали с тебя супружеский долг? Травматический опыт, сочувствую.
— Светлана Александровна! Что началось-то?
— Я не знаю, что у тебя в голове началось, если ты с телефонными хулиганами так мило беседуешь. Просто не отвечай на звонки, и он отвяжется.
— Кто?!
— Тебе не звонили? Странно. Всех моих знакомых донимает. Ты неправильно смотришь, ты неправильно смотришь. Потом матом кроет. Чего это тебя перекосило?
— Я...
— Светка! Ох, дремучий корень, еле нашел. Добрейшего, товарищи!
Из-за деревьев к озеру выбежал бодрый дедушка в заячьем тулупчике и с рацией.
— Здравствуйте, Семен Леонтьевич, — хором откликнулись мозгоправы.
— Тут такое дело. Над нами вертолет завис. Запрашивает посадку и срочную психологическую помощь.
— Кто-то из постоянных?
— Нет. Наоборот. Нормальный мужик, порядочный. Оборонку нашу поднял. Ты о нем поди слышала.
Вообще-то рабочий день, а также вечер и кусок ночи давно закончился, но Света никогда не торопилась к домашнему очагу. Его пламя давно не грело душу, а медленно ее вымораживало. Долго раздумывать не пришлось.
— Пусть приземляется и ждет в моем кабинете. Я скоро.
— Ударница ты, Светлана Александровна. Не бережешь себя, — неумело изобразил сочувствие Игнатий, когда смотритель парка скрылся между соснами.
— Завидуешь, — мгновенно догадалась Озерская.
— И не говори. Вместо отдыха меня ждут очередные скачки. Устал, как...
— Собака, — бормотал во сне Янковский.
Озёрская искоса посмотрела на спящего в кресле пациента. Запрашивать срочную психологическую помощь только для того, чтобы выспаться. Пожалуй, такого в ее практике еще не было. Впрочем, если клиент оплачивает посадочное место, то почему нет? Пусть отдыхает, раз уж приземлился в хвосте расписания. Пора перевести часть специалистов на ночную смену, когда из бессознательного на охоту выходит
— Собака.
Ну хотя бы и собака. Спящий пациент был знаком Светлане по выпускам новостей. Янковский, кажется. Ему принадлежал весь рынок военной микроэлектроники. Точнее, он заменил собой этот рынок. У Станислава отменный олигархический нюх, которому позавидует
— Собака.
Именно она и позавидует. Янковскому бы многие позавидовали. В агрессивной бизнес-среде обитания у него почти не осталось естественных врагов. Либо надежно рассажены по российским тюрьмам, либо не менее надежно уложены по российским же канавам. В политику Станислав демонстративно не лез, что существенно продлевало ему жизнь. Не менее важным источником долголетия и процветание служило тотальное недоверие к посредникам и управленцам. Никаких топ-менеджеров, личных водителей, консультантов, советников, охранников. Наймешь хорошего человека с опытом, квалификацией, понтами, связями, а как дойдет до кризисной ситуации, так окажется, что это и не человек вовсе, а самая настоящая
— Собака.
Пусть будет собака, хотя Станислав предложил бы ряд более выразительных слов для предателей и трусов. Больше всего на свете он ненавидел измену, трусость и обман. Несмотря на свои польские корни и три десятка лет жизни в Европе, Станислав оставался беззаветно предан России, ее ВПК и своему бизнесу. Верность он понимал по-своему, на свой восточно-европейский манер. В лучших традициях польских магнатов, олигарх видел источник державного величия в промышленном процветании. Он свято верил, что никто — кроме него — не способен организовать производство сложнейших пьезокерамических элементов, дронов, низкочастотного вооружения, средств наведения...
Эта фанатичная вера в себя, в свою миссию, в собственную исключительность однажды заставила его фанатично вгрызться в военную промышленность и ни на миг на ослаблять хватку. Там, где другие выискивали лакомые куски мякоти, Янковский перемалывал самые крепкие кости и хребты. Как настоящая бойцовая
Ну вы поняли.
Многие разговаривают во сне. Безгрешное и приятное занятие. Никто не перебивает, не переспрашивает, не требует ответить за базар. Среди спящих попадаются настоящие ораторы, которые из нечленораздельного бормотания отливают монументы красноречия.
Содержание сонного монолога не обязано соответствовать сюжету сна. Вроде человек только что разбудил свою благоверную пламенной речью о всемирном заговоре машин, французов и пингвинов. А снились ему гонки на кенгуру по пересеченной местности.
Спящий беспомощно улыбался, дыхание было ровным и мечтательным. Мысли о судьбах отечества не терзали его в эти редкие часы.
Станислав имел полное моральное право на отдых.
Над страной сгущались тучи революции. К весне ожидались обильные посадки. Камеры были готовы, майор Белкин и его брат-по-оружию Воронец приведены в состояние повышенной грозовой готовности. Оставался один маленький, чисто технический, вопросик. Кого сажать? Ответ был по-топорному прост. Всех. И своих, и чужих. И ближних, и дальних. И народных активистов, и невезучих министров. Всех, кроме Янковского. Без него вся оборонка рухнет. Олигарх-патриот — товар редкий, штучный. Кроме Станислава, России повезло еще с двумя семействами, чьи фамилии и друзья, и недруги часто с придыханием повторяли.
— Храбровы. Две штуки: угрюмый брат-мракобес и неугомонная сестренка. Янковский. Одна штука. Дочери старушки Розы. Две штуки. Сама почтенная Альтберг. Та еще штучка, единственная и неповторимая. Паровой котел скоро рванет. Все здравомыслящие толстосумы разбежались, успев урвать кусок гниющей плоти Фатерлянда. Зачем вы остались? Победить или возглавить? — бритвенно острые треугольные зубы сжимали тлеющую аргентинскую сигару, источающую аромат розового масла. — Кем вы себя возомнили? Спасателями? Или спасителями? И ведь один из вас предаст. Обязательно предаст. Кто?
Закованная в манжет черной рубахи лапа сжимала веер карт Таро, где почти все роли были щедро розданы представителям политической, интеллектуальной и финансовой элиты.
— Янковский? Слишком верный. Но что-то меня беспокоит. Что?
На столе-левиафане появился аркан царя. Закованный в латы Станислав, на коленях АК, срез кабины вертолета превращен в трон, визор вместо короны, герб Вазови с переставленными в порядке российского триколора цветами.
— Кто владеет технологиями, владеет страной. По факту вы уже кайзер. Но, к счастью, вашему разуму не хватает смелости это осознать. Ваш предок когда-то сидел на Российском престоле. Официально, под присягой, с одобрения семибоярщины. Тридцать лет сохранял титул Московского князя. Но благоразумно решил не вкладывать свою жизнь в рискованные активы и занялся проблемами Польши. Тоже укреплял военную промышленность, боролся с властью недобросовестных олигархов. Вы даже похожи. Только тот Ваза был мордатый, усатый, бородатый. А вас, пан Янковский, иссушила внутренняя тотальная война. Нарезаете круги над столицей, поблескиваете бритым тотенкопфом, птиц пугаете. Пока вы безопасны, но кровь не обманешь. Генетическая память в любой момент может заявить права на трон. И тогда я буду бессилен, потому что вы, пан, окажетесь более легитимным, чем все местные недоделанные курфюрсты. Значит, нужно заранее обезвредить все спусковые крючки в вашем унбевусстесе. Пусть психика отстреливается в холостую.
Фройд мог бы назвать сновидения холостыми выстрелами психики. Мог бы. Но почему-то воздержался. Вместо этого снам отводилась скромная функция иллюзорного и безопасного исполнения вытесненных желаний. Светлана продолжала регулярно видеть сны, но уже давно ничего не желала. Может, и было одно желание — чтобы все оставили ее в покое — но покой ей даже не снился.
Она созерцала снегопад. Белые хлопья мстили политикам за их грязь, устилая пространство чистым незапятнанным ковром. Озёрская мягко, в такт своим тягучим мыслям, постучала по оконному стеклу.
Тук.
Звук нагло воспользовался повисшей тишиной и ворвался в акустическую жизнь кабинета тревожным набатом. Света медленно отвела руку от окна, из которого ничего уже не было видно, кроме белого безумия.
— Собака.
Терапевт обернулась. Пациент проснулся, напряженный и встревоженный, сидел в кресле прямо, словно аршин проглотил. Его руки хаотично меняли положение, то оказываясь сложенными на груди, то падая на бедра, то цепляясь за подлокотники. Озерская дождалась, когда Яновский успокоится.
— Вам снилась собака?
— Ещё какая, — с показной небрежностью бросил пациент и посмотрел на часы. — Что? Всего сорок минут прошло? Я обычно дольше сплю. Вы меня специально разбудили?
— Нет. Я просто постучала по стеклу. Сама не ожидала, что получится громко, — честно призналась врач-психотерапевт высшей категории.
— Понятно. Я от этого звука в детстве часто просыпался и плакал. Меня прадед успокаивал. Разве я вам не рассказывал про свое детство?
— Вы мне вообще ничего не успели рассказать. Сразу уснули.
— Здесь хорошие условия для сна, — сознание Янковского пыталось экстренно прервать поток воспоминаний с помощью нейтральных фраз.
— Вы пришли ради сна?
Пациент ещё молчал, но уже не хотел молчать.
— Память мучает, — отмахнулся олигарх. — Детство. Неприятные, мутные, нищие годы. Советский союз, Польша под пятой коммунистов. Ни жить в совке, ни к родственникам уехать. Так и металось мое семейство. Отца расстреляли, когда мне было три. Я помню только, как мы с пугающе спокойной матерью куда-то едем в поезде. Потом еще поезд. И еще поезд. Кое-как добрались до маленького поселка, где мой прадед жил. Да только он нас сам чуть не расстрелял.
— Прадед?
— Прадед, — руки Янковского снова занялись изучением ближайшей поверхности. — Он обитал в старом домишке. Всё, что осталось у него после раздела Польши. А ведь клан Янковских управлял настоящей промышленной империей, пока усатый с припадочным не сговорились. Все заводы остались на востоке, в руках большевиков. Но прадед загодя перебрался в неприметный поселок, к западу от новой границы. Там и переждал всю войну спокойно.
— Не воевал?
— Нет. Отказался. Вот его сын, то есть мой дед, погиб, сражаясь в рядах Крайовы.
— Просто взял и отказался?
— Сослался на возраст. Никто не знал достоверно, сколько ему лет. Но он и тогда уже был далеко не молод, если верить рассказам. На него махнули рукой. Немцы не знали, что в бой идут одни старики. Нацистов больше интересовали наши семейные предания. Очень повезло, если язык повернется назвать это везением, что наш клан оказался на территории Рейха. Сталин не верил ни в бога, ни в черта, а НСДАП выделяла миллионы на изучение всякой мистики.
— Боюсь, я немного не поспеваю за вашей мыслью.
— Мне просто кажется, что я всё это вам уже рассказывал. Разве нет? — Озёрская покачала головой. — Нет?! Значит, мне все это снилось. Ну точно. Я ведь здесь спал? — Озёрская кивнула. – Спал?! Всё смешалось. Эти сны. Они такие подробные, такие невыносимые.
— Невыносимые, потому что реальные?
— Да. Меня затягивает в прошлое. Со страшной силой. Я забываю, что делал час назад, но детские сцены вижу ясно. Зачем мозг заставляет меня переживать все это снова? Неужели так люди и сходят с ума?!
— Если бы вы сходили с ума, то друзья порекомендовали бы вам не меня, а Игнатия. Поверьте, безумие не задает лишних вопросов. И никогда не отвечает. Если психика дала трещину, то можно только замедлить или сгладить распад личности. Это в лучшем случае. Как правило, врачам остается только наблюдать, изучать, писать статьи, делиться опытом. Безмолвие.
За окном воцарилось белое безмолвие.
— Тогда что со мной?
— Вы сами ответили: память разбушевалась. Теперь это новая норма для всей страны. Мы все в заложниках у прошлого.
— И что будем делать?
— Уже делаем. Разговариваем. Освещаем темные углы памяти, выметаем оттуда всю пыль, грязь, кровь, снег.
— Нда. Снега к ночи будет много. Вот такая же зима была, когда мы к прадеду приехали.
— Которого нацисты очень ценили?
— Побаивались. Ходили легенды по всей Польше, что Янковские с лесной жутью знаются, поэтому и живут на отшибе, у самой границы дремучего леса. Да только ерунда все это! До раздела страны все Янковские жили в крупных городах и управляли... Про промышленную империю я уже говорил? Говорил. Прадед впервые увидел лесную чащу только в 1939-м. Нацистских любителей мистики он охотно кормил всякими байками в обмен на продукты, одежду, инструменты и дрова. Морочил оккупантам головы и правильно делал.
— Новой власти тоже морочил?
— Коммунисты как-то его потеряли из виду. Может, забыли. Может, старые связи помогли. В общем, мы оказались в маленьком поселке, почти на самой границе Украинской ССР и Польши. Никому не нужные, никому не интересные. Но живые. Самый старый и самый молодой.
— А мать?
— Мать он выгнал.
— Выгнал?
— Не признал. Едва нас увидев, прадед схватился за ружье. Помню, как он кричал что-то про ведьму и гнилую кровь. И больше я мать не видел.
— Она умерла?
— Для меня — да. Когда архивы открыли, я по своим каналам собрал всю информацию. У нее половина городского исполкома в любовниках ходила. Да и сама она была ярой коммунисткой. Когда пошла новая волна охоты на врагов народа, она быстро уловила суть: брак с выходцем из семьи польских промышленников... Надо было отрекаться как минимум. Или как максимум... Вот она и пошла по максимуму. Вы меня слушаете?
— Да. Я пытаюсь посчитать, какой это был год. Сталина вы застать не могли, а там Хрущев, оттепель.
— Оттепель невозможна без заморозков. Оттепель всегда сопровождается заморозками, неотличима от заморозков, чревата заморозками. Развенчание культа одной личности развязывает руки всем остальным, кхм, личностям. Шестидесятые годы, братские республики из Варшавского Договора захотели свободы. Само по себе преступление. Так! — Янковский посмотрел на часы. — Вьюга утихла. Нужно лететь, пока есть возможность. И так рассказал слишком много.
— Или слишком мало.
— Для меня достаточно на первый раз. Или вы думаете, я так перед каждым встречным выбалтываюсь? Да обо мне самые близкие за всю жизнь узнали меньше, чем вы за час. Сколько?
Нужная сумма отсчитана, но Озерская чувствовала опасную незавершенность. Обычно клиенты сами сообщают наиболее важную информацию, уже стоя на пороге кабинета. Но иногда нужно их к этому подтолкнуть.
— Летать не боитесь?
— Конечно боюсь. И не верьте когда говорят: nie straszny mrok i mgla, nie straszny wiatr, co dmie, jestesmy od Ikara medrsi o tysiace lat. Но куда деваться? Это каждому мелкому чиновнику по тридцать две мигалки положено. Из моей свиты с голубым огоньком ездит только смерть. Радоваться надо, что вообще живой. Да если бы и была мигалка. Дороги чистить кто будет? Бастующие коммунальщики? Или мигранты, которых разогнали малолетние нацики, внезапно осмелевшие и организованные в отряды? Kamienista nasza droga, а я напрямик, по небу. Военный вертолет стоит сущие копейки.
— Военный?!
— Акула. С полным боекомплектом. На всякий случай. Простите, что не предлагаю прокатиться. Он одноместный.
— Ничего, ничего, — облегченно вздохнула Света, панически боявшаяся высоты. — Но вы завтра обязательно прилетайте.
— Не уверен, что выдержу еще одно погружение в прошлое.
— Какая из выловленных амфор больше всего вас впечатлила?
— Да все они какие-то фейковые, — пренебрежительно хмыкнул Янковский, но на пороге обернулся. — Только ваш стук настоящий. Помню, как в детстве просыпался от стука в окно. И прадед меня успокаивал. Я это говорил? Говорил. Но я в упор не помню, кто же стучал в окно. Мы жили на отшибе, вокруг ни души. И ведь не ленилась, приходила каждую ночь и долбилась в стекло какая-то
— Собака, — после долго раздумья закончила чужой рассказ Светлана и мягко ударила по стеклу. — Тук.
Звук достиг Янковского на пути к вертолету. Нет, после визита к мозгоправу бояться собственного прошлого попросту стыдно. Обернулся. Никто его не преследовал. Никто не таился в тени сосен. Страх сменился холодным презрением. Олигарх с вызовом бросил в лесную тьму:
— Собака! —
Ира сломала очередной ноготь, пытаясь откупорить новенькую перьевую ручку.
— Тише, фрау. Не нужно звать спящую собаку. Лучше чертыхайтесь.
Вау. Это действительно вау. Уже лет пять к Храбровой не осмеливался вот так запросто подсесть ни один мужчина. О ее остром языке и небольшом хобби — смешивать людей с грязью силой слова — ходили легенды. Пришла пора отвести душу. Нужно только выяснить, что это вообще за пижон в белом пиджаке с алым подкладом.
— Вы аккредитованы?
— Вроде умная Mädchen, а задаете dumme Fragen. Если я попал на закрытую и хорошо охраняемую пресс-конференцию, то это может означать две вещи. Либо у меня есть аккредитация, либо она мне не нужна.
«Совершенно кошачья рожа!» – подумала Ирина, вглядываясь в своего неаккредитованного собеседника.
– А я вас не знаю, – сухо сказала она.
– Откуда ж вам меня знать!
— И что вы от меня хотите? Чтобы я оценила ваши дешевые понты?
— Не берите грех на душу. Мои понты оценят потомки. Вы для этой задачи исторически близоруки.
Он самоубийца, чтобы так с ней разговаривать? Или слишком самоуверенный нахал? В любом случае Ирине ситуация нравилась. Она уже забыла, когда с ней флиртовали в таком тоне.
— Вообще-то я собирался мирно сидеть в сторонке и никого не трогать, — так она ему и поверила. — Но увидел вас со спины и не мог пройти мимо. Вам очень идут узкие офисные юбки. Не слишком короткие, чтобы скатываться в пошлятину. Не слишком длинные, чтобы не скрывать от восхищенной публике ваши рельефные аппетитные икры. Мы в восхищении.
Смело. И вполне искренне. Ира посмотрела в глаза собеседнику, чтобы убедиться: зрачки расширены от возбуждения настолько, что радужки не видно.
— Теперь перейдем к делу.
Как интересно! У этого шпика еще и дело к ней есть.
— У вас пять минут.
— Осторожнее с подобными ограничениями. Иначе рискуете превратить окружающих вас мужчин в скорострелов. Вы начали разговор с глупых вопросов, позвольте и я задам парочку. Что это за пресс-конференция? Почему все такие раздавленные? Кого-то хоронят?
Нестандартный флирт скатывался в банальный допрос.
— У вас так много свободного времени, чтобы шляться без аккредитации по закрытым мероприятиям, даже не зная их тематики.
— Могу себе позволить, — отрезал мужчина и спросил почти угрожающе. — Так кого нынче схоронили?
— Мишу Вагнера, — покорно выдала она служебную информацию.
Бархатный рык перепрыгнул через логические и статусные барьеры и вцепился в неприкрытую филейную часть женского бессознательного. Хозяйка медиа-империи вдруг сама захотела срочно кому-нибудь подчиниться. И раз уж кроме странного гражданина никого рядом не было...
— Позвольте! — воскликнул гость. — Какого Вагнера? Лучшего наемника?
— Ну явно не композитора, — грустно подтвердила Ира. — Обезглавлен исламистами в декабре. Сегодня утром в храме Христа-Спасителя голову покойного стащили из гроба.
— Дурной знак, — протянул мужчина. — Зачем же устраивать по этому поводу собрание журналистов и раздувать скандалище?
— В соцсети уже просочились фотографии безголового трупа. Мы пытаемся минимизировать ущерб.
— Как? Пресс-конференцией?
— Мероприятие закрытое. Все материалы мы отсмотрим, часть изымем, что-то пропустим в СМИ.
— Контролируемая гласность? — неаккредитованный гость поморщился. — Ну-ну. Тогда скажите, а нет ли среди приглашенных репортеров Юльки Латунской?
— Как же ее может не быть? Вот она. Видите, в четвертом ряду с краю стог рыжих волос торчит.
Больше мужчина ничего не спрашивал, всматриваясь в гриву Латунской. Ирина невольно заревновала.
— Вы, как я вижу, боитесь этой Латунской? И правильно делаете. Она любого политика может разделать под орех. Ее безумно ценит оппозиционная публика.
— Знаю-знаю, лучший ваш агент под прикрытием. Так вот учтите, фрау, она не только у вас под прикрытием. Проследите за ней хорошенько. Иначе будет утечка информации.
— Утечка? С дешевыми понтами вы все-таки переборщили. Очень жаль. Испортили первое впечатление, — Ира наконец-то избавилась от иррационального интереса к собеседнику. — Второго шанса его произвести у вас не будет.
— Заблуждаетесь, фрау, заблуждаетесь.
— Прекратите фарс. Как я сразу не поняла? Вы обычный посредник. Новенький, по всей видимости. Даю бесплатный инструктаж. Все намеки, угрозы и советы от спецслужб нужно направлять не мне, а нашей внутренней службе безопасности на электронную почту. Не забудьте в теме письма указать "спам".
— Спецслужбы? Не имею к ним почти никакого отношения. У меня чисто научный интерес к происходящему в вашей стране.
Мозг Ирины опять дал сбой, пытаясь выбрать, к какому слову прицепиться: интерес, вашей стране, происходящее, почти никакого. Результат лотереи оказался несколько непредсказуемым.
— Научный? Вы ученый?
— Так точно.
Женский взгляд соизволил таки совершить полный цикл блуждания по собеседнику и остановился на нагрудном кармане, из которого выглядывало несколько сигар. Ира втянула носом воздух. Горький миндаль. Нотки розового масла. Язык присох к небу. Мысли спутались.
— Ученый... И какой же вы специализации?
— Вот скука-то. Нет у меня никакой специализации. Так, игра в случайные события. Например, какова вероятность внезапного исчезновения собеседника из небольшого зала, полного людей? Ба! Что Юлька ваша творит! — собеседник вылупил глаза, указывая куда-то в область четвертого ряда.
Ирина повернулась туда, но ничего особенного, кроме рыжих волос известной журналистки, не обнаружила. Тогда она обернулась к странному ученому, желая получить объяснение его нелепому поведению. Но давать это объяснение было некому: таинственный собеседник Ирины Сергеевны исчез. Козел. Как и все остальные. Ира быстро сунула руку в сумочку и извлекла смартфон.
> Кажется, теперь я тебя понимаю. Мне уже мужики с черными глазами мерещатся.
Набранный текст Ира собиралась отправить Саре, но в последний момент передумала.
Сара собиралась звонить Ире, но в последний момент передумала. О своем отсутствии на важном мероприятии нужно предупреждать заранее, а не в самый разгар оного. Да и кому она там нужна?
— Ты уже все? Покажешь рисунок?
— А?! — девушка вжалась спиной в дверь.
— Сарух, ты чего? Еще не отошла от творчества? — в прихожей стояла встревоженная Лиза. — Можно?
— Не ходи туда! — прохрипела художница-подвижница, неподвижно загораживая проход. — Там ад.
— Успокойся. Комнату ты разнесла еще неделю назад. Что там может быть такого страшного?
— Твое прошлое.
Моргнули и погасли лампы. Тьму разгонял только смартфон Сары.
— Третий раз за неделю! Вы издеваетесь? Что еще?
Тихий, но настойчивый раскат грома.
Над раскладом Таро скрючился в приступе мигрени хозяин Ховринской больницы. Грозовые разряды смешивались с тяжелым ароматом розового масла и вонзались в гипофиз миллиардами гарпунов. Сигара выпала из сведенных судорогой острых челюстей.
— За что, отец небесный? Смилуйся. Зима на дворе. Откуда гроза? В русских летописях о таком безобразии упомянуто всего четыре раза. Вероятность события ничтожна. Боги, боги, за что вы наказываете меня? Почему, о, одноглазый громовержец, твой сын обрушивает молот именно на мою многострадальную голову? Разве я недостаточно усердно тружусь?
Раскат грома шваркнулся о ледяную корку московских озер, прорываясь сквозь треск русских морозов, и не осталось ни вопросов, ни летописей, ни причитаний — все растворилось в боли, потонуло в жирном розовом аромате.
Светлана чихнула. Кто-то из сотрудников начал пользоваться новыми духами без ее разрешения. Страдающая аллергией, одышкой и мигренью Озерская строго следила за тем, чтобы коллеги блюли ее ароматический кодекс и не приносили в здание центра посторонние резкие запахи. С клиентами было проще. Чем богаче становилась элита, тем бесповоротней теряла вкус. Мажоры и гламурки не имели никакой индивидуальности: одинаковые бренды, одинаковые часы, одинаковые парфюмы. Приторно сладкие тяжелые шлейфовые ароматы Света научилась игнорировать. На их фоне горькие миндальные нотки звучали вызовом и угрозой все омертвелой политической реальности. Что-то еще, кроме миндаля? Пожалуй. Принюхиваться не хотелось. Вот окно открыть — другое дело.
Не помогло. Стены продолжали давить, а незнакомый аромат утюгом разглаживал извилины. Бегом на улицу!
Юрко, насколько позволяла бочонкообразная комплекция, Света наполовину нырнула в стенной шкаф. Балансируя на цыпочках, она стянула с вешалки зимнюю доху. Но даже такое безопасное занятие, как добыча верхней одежды, не обошлось без приключений. Женщина заметила, как от потолка отслаивается большой лист картона и, играя углами, аккуратно вылетает в распахнутое окно.
— Светлана Александровна?
Под тяжестью шубы, внезапности, постбальзаковского возраста и лишних килограмм, лучшая психотерапевт страны рухнула. К счастью, с высоты ее роста падать было абсолютно безопасно.
— Лера? – врач недоуменно посмотрела на стажёрку из-под шубы. — Ты еще здесь?
— Ну, я подумала, — потупила глаза серая мышка. – Присутствие здесь само по себе очень полезно для обучения.
Ясно. Еще кое-кто не торопился домой. У девочки есть все шансы стать хорошим специалистом и махровым мизантропом. Поначалу Светлана, как и все ее коллеги, не желали брать человека практически с улицы. Но у Леры имело рекомендательное письмо. Автор... Шансов отвертеться от кадрового подарка не было никаких. Оставалось только догадываться, как отцу девушки — уважаемому священнику, сосланному в тьмутараканский приход за свою принципиальность — удалось заручиться поддержкой столь зловещего рекомендателя, который молился совсем другим богам.
— Для обучения, говоришь? Тогда напомни мне, какую функцию выполняет сновидение?
— Сновидение это зашифрованное исполнение желания. Бывают исключения. Например, повторяющиеся сны о травмирующих событиях.
— Это по Фрейду они исключение, а у Чибисова фигурируют как самостоятельное систематическое явление.
— Я помню. Комплекс Хроноса. Но вы сказали туда не лезть.
— Правильно. Не лезь в эту ересь. Мы пока делаем вид, что не признаем эти новшества. Дождемся, когда автор благополучно упокоится, тогда можно будет и признавать, и нахваливать. Итак, сон возникает как галлюцинаторное исполнение желания. А фобия?
— Фобия возникает как следствие неудачного вытеснения амбивалентного объекта и его дериватов.
— Теперь по-русски, чтобы ты сама понимала.
— Есть объект, к которому человек испытывает противоречивые чувства: и привязанность, и неприязнь. Психика не может справиться с этим противоречием и пытается утопить объект в бессознательном. Не получается. Объект возвращается снова и снова. Тогда человек начинает физически бегать от объекта, а затем и от всего, что похоже на этот объект.
— Хорошо. Теперь соедини два блока информации и ответь: почему людям снятся кошмары? Какое желание исполняется в страшных снах?
— Человек одновременно и избегает, и желает встречи с фобическим объектом. Избегание наяву уравновешивается регулярными встречами во сне.
— Аналогия из жизни дикарей?
— Тотем. Его боятся, ему поклоняются. С тотемным животным всячески тетешкаются, чтобы на праздник принести в жертву и скушать всем племенем.
— Правильно. Применим на практике. Человек боится собак, но во сне каждую ночь зовет собаку. Какой вывод?
— Несколько вариантов. Во-первых, травматический опыт общения с какой-то конкретной собакой: в детстве покусала или родители не разрешили дома оставить. Во-вторых, семья с прибабахом, поклонялась собачьему тотему и ребенка заставляла. В-третьих, попытка бессознательного самостоятельно справиться с фобией.
— Все?
— Ну есть еще мысль, но она не научная. Вам не понравится.
— Давай я сама буду решать. Говори.
— Человек любит собак и мечтает завести питомца. А боится он не собаку, а кого-то, очень похожего на собаку.
Озерская исподлобья посмотрела на ученицу и задумчиво засопела. Недооценила девочку. Потенциал определенно есть.
— Тогда последний вопрос. Чувствуешь запах?
— Не чувствую.
— Либо у меня старые глюки, либо у кого-то из наших новые духи. Не у тебя?
— Я не пользуюсь парфюмом.
Ну и зря. Современные клиенты уступают своим столетним предшественникам в плане когнитивных навыков. Юнгу было достаточно своими словами пересказать парочку египетских мифов, чтобы пациентки забились в экстазе. Сейчас логика и слова вытесняются чистыми ощущениями. Обстановка кабинета и личность терапевта должны активизировать все модальности клиентского восприятия. Голос, ароматические масла, выверенная мимика. Лере будет сложно с ее безжизненным личиком, небрежным выбором одежды и невзрачной внешностью.
Кто бы говорил? Уж не ты ли, Светлана? Видок у светила мировой психотерапии был не очень. К сорока пяти годам на нее свалился снежный ком из диабета, раннего климакса, проблем с поджелудочной и семейных конфликтов. Зато у Светы – Имя. И клиенты, которые впервые пришли к ней на прием еще в далеких девяностых. Скоро эта клиентская база будет сметена ходом времени или случайной политической бурей. И всё. Никаких новых пациентов у Озерской не появится. Если она сама доживет до этого момента. Но сейчас – Имя. И клиенты. Большего не требуется.
— Светлана Александровна, а можно я тут на ночь останусь? — Озёрская вернулась из своих раздумий в реальность, с брезгливостью обнаружив там Леру, стоящую на том же самом месте в той же позе. — Замело...
— Если не боишься ночевать в пустом доме, то сколько угодно, — Света умела казаться дружелюбной, чем в последнее время приходилось активно пользоваться.
Стажерка коротко тряхнула головой, как лошади отмахиваются от назойливых мух и дурацких вопросов. Не то, мол, у неё образование, чтобы темноты бояться. Ну-ну. Молодая еще, наивная. Дура, хоть и умная.
— Умная ты, Елена Генриховна, хоть и дура.
— За такие комплименты, пан Станислав, можно и по сусальным тестикулам коленом схлопотать.
— Весьма польщен, Елена Генриховна, да продлятся ваши дни.
Заклятые друзья дружно взоржали.
— Ладно, колись, Сташескес, где ты ум разглядел?
— Ты предложила посмотреть в множественное лицо страха. Врачиха до такого не додумалась.
Верные псы режима стояли посреди лохматой своры более свободных и жизнерадостных псов. Мать Лены, старушка Роза, по возвращении в Россию вздумала заняться разведением венгерских лохматых овчарок с дредами. Чтобы пастушьи собаки не скучали без дела, здесь же было организовано разведение черномордых овец. Знали ли водители, проезжающие по Рублево-Успенскому шоссе, что в нескольких километрах от дорожного полотна раскинулось настоящее пастбище?
Янковский с улыбкой наблюдал, как по лугу перемещались забавные живые не то стога, не то метелки. Большие, черные, лохматые, как в его снах, командоры не вызывали никакого беспокойства. Одним страхом меньше.
— Слушай, а чего они черные?
— Все претензии к маман. Ей взбрендило в голову разводить именно черных, наплевав на стандарт породы. Не удивлюсь, если с ее легкой руки стандарты несколько подкорректируют. Маман в последнее время совсем с бигудей слетела. Что я только в свой адрес не услышала. Она меня обвиняет во всех смертных грехах. Я запугиваю сына. я рисую страшные картины, я наняла телефонного пранкера.
— Так это твоих рук дело.
— Очень смешно. Мне самой звонят с разных номеров.
— Ты неправильно смотришь?
— Йес. Не знаешь, у кого хватило наглости и ресурсов, чтобы найти наши номера?
— Черт его знает. Может, силовики с НЛП балуются.
— Баловни великовозрастные. Маман тоже в детство впадает. Раньше могла любому судьбу сломать, а теперь даже гадит по мелочи. Якобы назло мне подарила поместье Лизе.
— Кто у нас Лиза?
— Моя племянница, ее внучка.
— А почему назло тебе?
— Ее спроси. Она как будто не понимает, что мне ее недвижимость не нужна. Стоит мне только присвистнуть, через пару месяцев по спецпроекту будет готов настоящий рай с микроклиматом где-нибудь на крайнем севере.
Ерофеева не приукрашивала. Строительное портфолио ее концерна не имело аналогов в мире. Демонстрируя серьезность своих намерений, Елена и в самом деле тихо присвистнула. К парочке подбежал громадный командор и принялся бегать вокруг, ворча и толкаясь корпусом — пас. Станислав почесал махину там, где под дредами должно было располагаться ухо.
— Быстро тебя врачиха на ноги поставила. Раньше ты бы со страху вскочил в свою вертушку и улетел в Антарктиду.
— Ей просто повезло. Она случайно постучала по стеклу. Тук.
— Тук-тук?
— Нет. Один раз. Тук. И тишина. Я проснулся и вспомнил, кто стучал в окно. Только никому не говори. Я даже этой врачихи не стал рассказывать, чтобы тетка вслед за мной умом не тронулась. Они и так слегка того.
— И кто же к тебе стучался?
— Собака. Большая черная лохматая собака, похожая на твоих командоров. Но чем-то мой пес от твоих отличался. Осталось вспомнить, чем именно. О чем думаешь?
— Думаю, что мне стоит тоже записаться в эту мозговую мастерскую. Интересно, что у нее там с расписанием? Окно найдется?
Расписание, расположение окон, склонность разных клиентов к опозданиям Озерская помнила прекрасно. Единственное, что регулярно нуждалось в повторной калибровке — текущее положение стрелок на циферблате. Часов на отечных запястьях Света не носила, выставлять время на телефоне не умела. Приходилось слушать интуиция, которая подсказывала, сколько еще времени можно побродить по ночному лесопарку без ущерба для сна и завтрашней работы.
Интересно, расширилась ли трещина в ледяной корке озера? Психотерапевт не понимала, по какой причине ее так беспокоит эта фрактальная рана. Саму себя спрашивать было бесполезно. Бессознательное отказывалось добровольно делиться секретами. Придется искать треснувший участок льда наугад, в ручную смахивая выпавший снежный ковер.
До предполагаемого места раскопок оставалось не более метра, когда Света заметила следы. Цепочка свежих вмятин выныривала из-за деревьев, откусывала от замерзшего озера небольшой кусок и продолжала движение параллельно главной аллеи.
В парке хватало ручных оленей и прочей терапевтической живности. У зверья были теплые домики и кормушки, но никаких ограждений или клеток не предполагалось. Все особи выведены в особом питомнике по программе форсированной доместикации. На протяжении нескольких поколений отбирались наиболее контактные и дружелюбные олени. Поэтому парк казался раем, где всякая тварь божья сама лезет играть и общаться с посетителем не ради кормежки, а по зову генетически модифицированной души. Жаль, пациенты почти не обращали внимания на красоту природы.
Но таких следов Света еще не видела. Это были просто крупные углубления в снегу цилиндрической формы, без всякого намека на отпечаток копыта, лапы или человеческой ноги. След шёл плавно, двойной равномерной цепочкой. Озёрская, по молодости часто сопровождавшая мужа на охоте, повидала много разных следов. Эти были оставлены зверем крупным, ловким, в меру быстрым. Незнакомым ей зверем.
Непонятно было, в какую сторону бежал зверь. Углубления располагались симметрично и не имели поперечной асимметрии. Прекрасный день для открытия новых видов! Озёрская направилась вдоль цепочки странных углублений и вскоре поняла, что идти по следу дальше невозможно: цепочка вела прямо в лес. Эту часть парка оставили нетронутой после отделения территории. Ни освещения, ни ориентиров.
Но Озёрская была уверена: зверь не углублялся в чащу. Она слишком хорошо представляла, куда (или откуда) может вести звериная тропа.
Срезая кусок замерзшего озера и идя напрямик через лес, след должен был выйти на небольшой холм. Оттуда открывался хороший вид на здание центра. На тот его угол, где располагался кабинет главного мозгопыта-следоправа. Кабинет, в котором сегодня видел сны Янковский.
Нездоровое любопытство нашло для себя законный повод: убедиться, что пациенту никто и ничто не угрожает. Сомнительное объяснение, но человеческая любовь к загадкам не нуждается в оправдании.
Торопливым шагом, смешно поднимая локти, что должно было символизировать бег, Света поспешила в обход. Через четверть часа она благополучно обогнула лесной массив и, шумно пыхтя, взобралась на невысокий холм. Любой зверь, вздумай он здесь отдохнуть, давно бы убежал, испуганный звуками ее одышки.
Холм покрывали проплешины высокого кустарника. Если сесть в метре от вершины, то можно незаметно наблюдать за окнами центра. Есть! Следы повсюду. Зверь приходил сюда и сидел, надежно скрытый маскировочной сетью веток.
Не зря она так насторожилась из-за этих проклятых следов! И что прикажете делать теперь? Вызвать охрану, пожаловаться на любопытного оленя с больными копытами? Плюнуть, спуститься с холма, дойти до главной аллее и на выход. Но куда спешить? Поздний вечер успел перетечь в ночь, ночь грозилась перетечь в рассвет. Домашние вряд ли ждут ее возвращения с замиранием сердца. У своего семейства Света последние пару лет вызывала странную смесь снисходительного сочувствия, сдержанного раздражения и с трудом скрываемой брезгливости.
Выбирать не приходилось. Выследить неизвестного зверя было единственным удовольствием, которое Озёрская еще могла получить от жизни. И она воспользовалась этой возможностью.
Озеро снова устроило маленький топографический сюрприз, возникнув из ниоткуда. Психотерапевт не удивится, если кто-то по секрету сообщит ей о существовании на территории парка нескольких озер. Иначе как объяснить, что все прогулочные маршруту ведут к водоему? Даже если сейчас Светлана развернется и пойдёт строго к центру, ее задумчивость повторно сыграет шутку. Траектория плавно искривится и притянется к озеру. Замерзшее зеркало прожитой жизни в который раз заставит обнаружить отражение своего опостылевшего бытия.
Но озеро было уникальным, единым и неделимым. И следы были там же, где и полчаса назад. Здесь зверь уже не топтался, а быстро и неосторожно рвался напрямик, прочь от наблюдательной площадки, в сторону боковой аллеи. Персонал знал, что Света часто гуляет здесь поздним вечером. Специально для неё в этой части парка на деревьях повесили фонарики, стилизованные почему-то под гроздья винограда. В иное время года растущий на соснах виноград выглядел бы абсурдно, но зимой гроздья можно было условно считать связками рождественских колокольчиков.
Очень скоро Светлана поняла, что движется параллельно своей любимой аллее. От хорошо знакомого маршрута ее сейчас отделяет только ровный строй молодых, но густых елей. На душе стало вдвойне тревожно. Получается, зверь вполне мог незаметно сопровождать ее во время вечерних прогулок. Но здешняя живность, если проявляет интерес к человеку, то делает это открыто.
Звериная тропа и привычный маршрут Светы шли параллельным курсом. Она настолько привыкла к местной общительной фауне, что уже не обращает внимания на резвящихся поблизости оленей?
Озерская издала боевой клич ежиного войска. Обычно на зов прибегало пара животных, желающих эмоционального контакта и почесушек. Но парк дышал холодной болезненной тишиной.
Азарт следопыта окончательно соединился со смутным страхом, образуя волнующую амальгаму мрачной восторженности и какой-то совсем неправдоподобной открытости миру. Так, наверное, пещерный человек выслеживал саблезубого тигра, готовясь одновременно и к триумфу, и к гибели.
Путь преградил небольшой холмик. Зверь разрыл снег и умудрился растревожить промерзшую почву. Значит, скорее всего олень — эти и любят, и могут что-то искать под слоем мерзлоты, остервенело гарцуя и копытом выбивая из земли признания во всех смертных грехах.
Светлана снова почувствовала на своей шее удушающий захват обыденности. А, собственно, чего она ожидала? Впрочем, охота еще не закончена. Сейчас она пройдет дальше по следу и найдет того самого зверя. Это будет ее — и только ее — трофей. Пусть им и окажется не в меру активный олень.
Перешагнув через территорию раскопок, Озёрская прошла всего десяток шагов, когда след резко нырнул влево, выходя из-за деревьев на аллею. Точно олень. Как раз сейчас он ждёт за деревьями, когда Светлана выйдет на тропинку и поделится какой-нибудь косточкой или просто почешет за ухом. Зверь стоял по ту сторону хвойной и следил за каждым движением психотерапевта. Света чувствовала этот внимательный испытывающий взгляд, превращающий незадачливого охотника в
— Дичь! Это какая-то дичь! Сара! Прекрати сайгачить по квартире. Ну подумаешь, пробки опять вырубило. Ну подумаешь, гроза. Ну подумаешь, зимой.
Производя табуноподобный шум, от которого давно бы разбежались все самые зубастые демоны, Соколова носилась по комнатам, собирая свои скромные пожитки.
— Fait pas la tete, Elisabeth, — на ходу кидалась она отрывками объяснений. — Я сделала свою работу. Теперь он придет за мной, за чертежами. Попадет в капкан. Это его задержит. Ненадолго. Солнце восходит на его крыльях. Мне надо тикать з городу. Переждать в безопасном месте.
— Мне бабушка от больших щедрот подарила особняк. Можешь пожить у меня. Ну ты и так у меня живешь. Вот можешь пожить еще раз, но уже за городом.
— Лизон, ты настоящий... — Сарочка пыталась найти слово, сумочку и самокат. — Настоящий
Вдруг. Настоящая революция всегда начинается вдруг. Чем ниже вероятность социального взрыва, тем осторожнее необходимо действовать. Заказчик клятвенно заверял, что раньше весенних выборов — чудовищно честных и до безобразия прозрачных — ждать массовых протестов не стоит. Как раз к весне подготовимся, стянет войска, наведем справки, а когда начнется — встретим внутренних врагов во всеоружии. И ведь знал, что весомые аргументы нанимателя давно взвешены на весах истории и признаны антигравитирующими. Нет. Расслабился. Молодец! До весны еще доживать и доживать, а политические вентиляторы уже вовсю распыляют известную субстанцию. До относительно спокойной столицы пришлось добираться через бушующую провинцию, инкогнито, в пломбированном вагоне.
Головная боль ненадолго отступила. Можно продолжать расклад. Из веера был извлечен тринадцатый аркан. Узкая офисная юбка и аппетитные икры какую угодно сущность сделают сексуальнее, что уж говорить о такой подтянутой и ухоженной смертушке.
— Ирина Храброва. Сколько людей ты выкосила, выстилая себе дорожку к контролю над рупором пропаганды, генератором зрелищ, аккумулятором словоблудия. Там, где любая другая женщина согласилась один раз раздвинуть ноги, ты предпочла снести сотню голов. Похвально. Ты без колебаний отнимала жизни, ломала судьбы, пусть и не своими руками. Но перед бесшабашным обаяниям юной Сарры устоять не смогла. Что тебя привлекает в этой святой простоте? Молодость? Видишь в ней себя? Или ту, которой ты стать не успела, не смогла, не посмела? Где твоя былая кровожадность? Посмотри, в кого ты превратилась. Уставшая, поглощенная сложной, но монотонной и бессмысленной работой, оплакивающая уходящую молодость, не способная вкусить плоды зрелости. Твои всадники с видеокамерами вьются над полями сражений, обещают чуму на голову западных врагов, замалчивают народный голод и барскую сытость. И ты, кобыла бледная, злыми голодными глазами ищущая всадника. Но тебя боятся даже старые друзья. Ты излучаешь холод могил, выкопанных покойниками. Ты не живешь. Ты спишь. По алым барханам в бреду гробовщика движешься ты, как труп. Думаешь, огонь революции вдохнет силы в твое угасающее женское пламя? Чей лик увидит страна, когда ты сбросишь железную маску холодной бизнес-леди?
Бизнес-леди поежилась: маска для лица оказалась слишком холодной. Безумная скука ежедневно грозилась перерасти в скучное безумие. Но Храброва не сдавалась, прячась от наполеоновских амбиций в омуте повседневной суеты. Ей ничего не стоило свалить всю работу на топ-менеджеров по примеру своих многочисленных коллег по самопровозглашенной элите. Почти ничего не стоило. Расплатой могла стать потеря личности, за остатки которой Ира цеплялась посеребренными коготочками. Лучше на ровном месте устроить самой себе полный аврал, чем заживо разлагаться в праздности.
Выдуманные проблемы спасают от одиночества и душевной пустоты, но имеют неприятное свойство притягивать проблемы настоящие. Пропал брат. Учитывая его страсть к шпионажу и всякой аномальщине, произойти могло все, что угодно. Илья регулярно садился в груженый оборудованием вездеход и уезжал в глухую тайгу охотиться на персонажей народного фольклора. Ни одной чупакабры братец так и не привез, но некоторые удачные кадры заставляли прислушаться к доводом криптозоологов. Ира боялась за брата. Всяких сущностей в виде гномика она всерьез не воспринимала. Ну что могут сделать вооруженному человеку какие-то абасы? Абасать? Коренное население, разоренное, запуганное, обманутое, озлобленное — другое дело.
Более жутким представлялось вероятное бегство брата за рубеж. Получается, она — ослина эдакая — одна тут осталась, чтобы сразиться с врагами государства... Ой, да хорошо самообманизмом заниматься. Храбровой движет не храбрость, а отчаяние скучающей успешной женщины. Смертельная опасность разжижает остывшую кровь. Но это не оправдание, чтобы бросать ее наедине с общей проблемой.
Другая роботизированная женщина на том конце провода уже неделю уверяла, что номер вызываемого абонента заблокирован. Неправильно все это. Абонент, использующий спутниковую связь, доступен по определению. Обычно брат присылает регулярные видеоотчеты с полей. Над полем всегда, как по заказу, висит геостационарный спутник, обеспечивающий бесперебойную связь. Какими же ресурсами нужно располагать, чтобы заблокировать такого абонента, как Илья Храбров?
На тумбочке завибрировал смартфон. Наконец-то объявился, братец. Ира нащупала средство связи и вслепую провела пальцем по экрану.
— Сестра милосердия слушает!
— Ты неправильно смотришь.
— Я слушаю, а не смотрю. Что у тебя с голосом?
— Ты должна заметить, но не должна видеть.
— Я сейчас ничего не вижу. У меня огурцы на глазах.
— Картонный человек хочет, чтобы его заметили. И не хочет, чтобы его видели.
— Стоп. Ты еще кто? Откуда у тебя номер?
— Из жирной жопы твоей мамаши. Не перебивай. Я научу тебя правильно смотреть.
Нашелся учитель по накрутке просмотров! Ее контент и так смотрит вся страна. Храброва собиралась отключить телефон, но кое-что вспомнила.
— Погоди, смотрящий. Ты ведь не одной мне звонил.
— Допустим, — сочный баритон смутился.
— Мой номер добыть не так уж и сложно. Но ты смог дотянуться до людей максимально непубличных и скрытных.
— Допустим.
— Мне нужна твоя помощь. Мой брат пропал. Что-то случилось, иначе он бы предупредил. Сможешь его найти?
— Допустим.
— Да, давай допустим! И я научусь правильно и смотреть, и замечать, и видеть.
— Видеть нельзя. Можно только случайно заметить.
— Да-да-да. Поможешь?
— Допустим.
— Илья Храбров, держит всю аграрку страну. Есть опасное хобби: гоняется за всякой чертовщиной. Недавно начал шпионить за Ховринской больницей.
— Так я ж его знаю!
— Брата? Ты знаешь Илью?
— Конечно знаю. Я его маму ебал.
— Идиот! Мама давно умерла!
— А я непривередлив. Череп выкопал и хорошенько отшлифовал.
— Урод!
Заедать стресс пришлось сорванными с глаз огуречными шайбами. Если это Сара по приколу сливает номера всяким пранкерам, то девчонке лучше бежать из города. Если не Сара, то бежать придется всей службе внутренней безопасности. Не об этой ли утечке говорил шпик на пресс-конференции? Стоп. Не было никакого шпика. Он ей привиделся. Точка. Не существует мужиков со зрачками в половину глазного яблока. Как бы то ни было, теперь ее номер знает каждая