-
Не смейтесь надо мной,
мои безумства круговерти…
— Скажите, фрекен, — медленно заговорил доктор Хансен, — вам ведь известно, зачем вы здесь?
Юная Дагни, на лице которой не дрогнул ни один мускул, утвердительно кивнула.
— Да, доктор, — ответила она.
Он не спеша открыл блокнот, достал карандаш и снова спросил:
—Дагни, вы доверяете мне?
— Д-да, доктор, — с неуверенностью в голосе ответила девушка.
Она, по–видимому, пыталась скрыть волнение, скрещивая руки на груди и не смотря на доктора, сидящего прямо перед ней.
— В таком случае, вы расскажете мне, что с вами случилось…
Доктор Хансен посмотрел в упор на Дагни, и та легонько качнулась вперёд.
— Да, доктор. Я все вам расскажу. Я знаю…лишь вы один на свете выслушаете меня. Лишь вы можете помочь мне. Я знаю это…
Лицо Дагни вдруг помрачнело. Она задумчиво отпрянула. Наконец, после продолжительного молчания фрекен начала свой рассказ.
***
— Вы знаете, доктор, я ведь совсем одинока в своем горе. Все эти дни, что я здесь, я не могу найти себе места. Я понимаю, что жизнь моя больше не имеет смысла. Да, я осознаю свою никчемность.
***
Я росла в Христиании. Этот город связан со многими моими воспоминаниями, о которых я не хотела бы говорить даже с близкими. Но, безусловно, с вами мне придётся ими поделиться, доктор. Отца не стало уж очень давно, и всю заботу обо мне взяла моя матушка. Я любила ее беспросветно. Даже тогда, когда эти страшные события набирали ещё более ужасающий оборот, она была рядом. Наверное, сейчас она бы не простила меня. Знать бы только, как она себя чувствует… Она ведь уехала в Тромс.. Доктор, а вы не знаете? Впрочем, не говорите, это мне ни к чему.
***
Дагни аккуратно поправила свои длинные немного неприбранные светлые волосы и сильно нахмурилась. Дыхание её было ровным и спокойным, но волнение выдавал тремор рук, которые она пыталась всячески скрыть. Доктор Хансен заметил это.
—Вы волнуетесь, фрекен?
Дагни снова скрестила руки на груди. Фальшивая улыбка с её лица, с которой она вошла в этот освещенный солнцем кабинет, под руки ведомая медицинской сестрой, исчезла. И наконец 19–летняя госпожа раскрыла свое истинное лицо.
—Волнуюсь, доктор. И к тому же, признаюсь вам, не могу никак скрыть это волнение, как бы я не пыталась.
—Вас тревожит что-то? Быть может, вы чего-то боитесь?
—Нет, я не боюсь. Меня изнутри пожирает какое-то непонятное чувство. Я будто даже представляю, какого оно цвета.
Доктор Хансен задумался. Записав в блокнот свои наблюдения за пациенткой, он продолжил:
—И какого же? Опишите мне это чувство.
Дагни в упор посмотрела на доктора. Не зная, куда деть руки, она крепко вцепилась в колени и наклонилась вперед. Её поза приняла странное положение.
—Бордовый цвет, — говорила она. — Он такой манящий и будто пожирающий. Я чувствую, как он просачивается сквозь мою кожу и медленно поглощает меня. А потом это чувство хочет хлынуть, словно кровь, наружу и уничтожить все на своем пути. Да, мне до сих пор хочется этого. Несмотря на то что уже все свершилось, я не чувствую успокоения. Я ещё не закончила…
Доктор Хансен снова озадачился.
—Чувство, которые вы описываете, — наконец, спросил он, — привело вас к преступлению, верно? Подскажите, не обида ли это? А может ли это быть злость или даже ненависть?
У Дагни будто случилось озарение. Глаза ее заблестели. В висках застучало от напряжения.
—Вы правы, доктор, это она и есть. Эта ненависть. Я не могу, Господи…
Она схватилась за голову.
— Нескончаемая ненависть. Мрак. Будь моя воля, я бы сделала еще хуже. Я хочу, чтобы она поглотила меня всю до конца. Я ещё не закончила! Нет! Он ведь до сих пор преследует меня! Это чудовище!
Дагни не кричала, но ее голос был звонок. Говорила она медленно, стараясь скрыть всеобъемлющий ужас перед этим невыразимым чувством ненависти, которое следовало за нею по пятам и которое поглощало ее. Казалось, что она ждала этого момента, когда ненависть станет еще страшнее, еще безобразнее.
Девушка вцепилась в колени ногтями и попыталась подавить нахлынувший страх, но это совсем не помогло. Дышать ей стало тяжело и, когда показалось, что через мгновение она начнет корчиться в муках от удушья, доктор Хансен подскочил к ней.
Дагни постепенно приходила в себя. Доктор Хансен сел на колени перед ней со стаканом воды.
—Нет, я не хочу пить, благодарю…— тяжело дыша, говорила она.
—Вы хорошо себя чувствуете, фрекен?
Доктор вдруг задумался, не сильно ли он давит на несчастную девушку, и уже собрался лично проводить её в палату. Ему казалось, что Дагни вот–вот потеряет сознание. «Она ещё очень слаба, — подумал он про себя, — потрясение оказалось слишком серьезным. Наверное, не стоило так рано устраивать ей допрос…»
Дагни уставилась на него. Через мгновение опустив голову, она сказала:
—Простите меня, доктор. Я в последнее время не могу себя сдерживать…
Повисла небольшая пауза, после которой Дагни снова заговорила:
—Простите меня. — растерянно говорила она. — Я… мне уже лучше.
— Не извиняйтесь, фрекен, — с лёгкой улыбкой ответил доктор Хансен. — Вы готовы продолжить?
Девушка поняла, что теперь она не боится этого молодого врача, что сел так близко к ней. Она готова была вверить ему ту страшную тайну, которую таила ее душа. Волнение исчезло, и Дагни в знак продолжения своей истории ответила:
—Да, конечно…
Доктор Хансен вернулся к столу.
***
—Все детство я хотела скрыться от этого мира, — начала Дагни. — Жить, а точнее, доживать то, что мне уготовано – это было моей единственной целью. Я жила с каким-то страхом на душе. Не знаю, как это можно по–другому описать. Мне казалось, что я никому не нужна, все находят мне замену и отворачиваются от меня. Я быстро теряла друзей, которым могла просто наскучить, и не знала, как же дальше жить. Вы бы знали, как стыдно мне было за себя, за мои попытки понравиться другим, лишь бы со мной просто находились рядом…
Но потом случилось облегчение. Я свыклась с одиночеством. О, как же хорошо мне стало тогда! Меня окружили книги, музыка и бесконечные мысли о собственных неудачах. Ну, что ж, раз этих неудач избежать никак нельзя, то мне придётся жить с осознанием своей никчемности. И я приняла это.
Вы, наверное, скажете, что матушка могла оказать на меня дурное влияние, но это не так. Она, наоборот, пыталась вернуть меня к реальной жизни, помочь найти хороших знакомых. Я благодарна ей за заботу обо мне, но, к своему несчастью, она поняла, что мне это уже не нужно.
Так бы я, наверное, и осталась той хмурой девочкой 11-ти лет, читающей пьесы Ибсена по нескольку раз за день, пока в один из дней к нам не наведался давний знакомый моей матери со своим сыном, которые недавно переехали в нашу округу.
Этого мужчину я помню очень плохо: гостил он у нас нечасто, но его сын Густав, что был старше меня на 3 года, в дальнейшем часто к нам заходил. Матушка была не против, к тому же мне самой казалось, что мы с ним станем довольно близки.
Если честно, я не рассчитывала на дружбу с этим мальчиком, но он сам начал оказывать мне внимание, от которого я не могла отказаться.
Внешне он был очень приятным и милым: волосы его были светлые, глаза темно-синие и эта его постоянная мягкая, добродушная улыбка… я постоянно думаю о ней. Да, доктор, я готова признаться, что полюбила Густава, но эта мысль пришла мне в голову не сразу…
Сначала мы крепко дружили с ним. Он делился со мной своими домашними книгами, пересказывал мне недавно ставшего печататься Гамсуна, и как же мне было хорошо от осознания того, что я действительно могу быть кому-то нужна.
Это Густав впервые за долгое время вывел меня в свет. Мы вместе ходили в театр, на прогулки, и мне порой казалось, что прошлая моя жизнь не принадлежит мне.
Он первый признался мне в любви, но я сначала не ответила на его чувства. Мне было страшно принимать их, потому что думала, что рано или поздно Густав уйдёт от меня или будет смеяться надо мной. Я говорила ему, что готова всегда оставаться его верной подругой, что готова всю жизнь посвятить ему, лишь бы он просто был рядом со мной.
Я помню, что он сказал тогда: «Но я не хочу дружбы с тобой, Дагни! Я хочу любить тебя. Почему ты не можешь полюбить меня?! Почему ты так холодна?»
Густав был в отчаянии. Я помню, как он плакал, помню, как он извинялся за свои слезы, положив голову мне на колени. Я тоже хотела рыдать вместе с ним, но не могла. Знал бы он, чего мне стоило сдерживать эти слезы, чтобы не показаться слабой в его глазах?!
Тогда я так и не ответила Густаву взаимностью, сказав ему, что ещё не готова к любви.
***
После продолжительного молчания фрекен доктор Хансен спросил:
—Вы до сих пор любите его?
Дагни прикусила губу и опустила голову. Сколько же страшных мыслей роилось в её голове! Она не ответила на вопрос доктора и вновь продолжила свой мучительный монолог.
***
— Впервые это произошло в день моего 17–летия. В обед я с нетерпением ждала Густава, который, как мне казалось, принял мою нерешительность, и смирился со статусом моего самого близкого друга. Как вдруг в дверях показался Ингмар, старый камердинер, державший в руках странный конверт. Я в замешательстве посмотрела на старика.
—Это письмо вам, моя госпожа. На конверте написано ваше имя, — сказал он, стряхивая одной рукой снег с мокрых ботинок.
— От кого? — с изумлением спросила я.
—Здесь больше ничего не написано, фрекен. Я нашел это письмо прямо на ступеньках. Видимо, его бросили там относительно недавно, так как оно не пропиталось снегом.
Ингмар вручил мне конверт и удалился.
Матушка взглянула на меня с ухмылкой.
— Что же это, голубушка? Неужто тайного поклонника нашла?!
—Мама, ты ведь знаешь, что это просто невозможно!!! — выкрикнула я, сама того не ожидая.
Мне было страшно узнать, что же скрывалось в этом конверте, и потому медленно я открыла его, закрыв ладонью текст. Через некоторое время матушка потрясла меня за плечо и приказала: «Ну, читай же! Что там?»
Текст был на ломаном норвежском, и каждое слово было написано с ошибкой, над чем я немного озадачилась. Дословно я, к сожалению, уже не вспомню, но попытаюсь передать то, что там было написано:
«С днем рождения, милая Дагни! Я с нетерпением жду той самой минуты, когда вновь встречу вас. Вы никогда не видели меня, но знайте, что однажды мы встретимся с вами. Знайте, что вы любима, знайте, что вы и есть само совершенство, вы и есть сама жизнь!
Твой ***»
«О Господи! — подумала я тогда. — Неужели за мной следят?!»
Я сжимала в руках письмо и не могла сказать и слова. Мать недоуменно спросила, все ли в порядке и кто этот тайный поклонник. Я вручила ей письмо и глубоко вздохнула. От одной мысли, что меня могут преследовать, мне становилось тяжело дышать.
—Что с тобой, крошка? — вдруг поинтересовалась матушка.
Я вздрогнула от ее внезапного вопроса.
— Не кажется ли тебе, что это Густав? — предложила идею она. — Ну, да. Наверняка это он. Какой сентиментальный мальчишка! Вот хитрец!
Она засмеялась.
Я не могла поверить в её слова. С одной стороны, не хотелось верить в то, что письмо написал Густав и что он совершенно не думал о моих чувствах и страхах, а с другой стороны, я в глубине души надеялась, что этот текст ему не принадлежит, что его написал кто-то другой, но от одной мысли, что у меня есть тайный поклонник меня бросало в дрожь от ужаса. Водя дружбу лишь с одним единственным человеком, я и подумать не могла, что кто–то мог обратить на меня внимание, и эта мысль наводила на меня глубочайший страх, с которым я не в силах была справиться.
Я пыталась подавить этот страх, чтобы матушка не подумала, что я слишком чувствительна. И, кажется, у меня это получилось. Совсем скоро мое дыхание стало спокойным, я сжала руки в кулаки, чтобы отвлечься на физическую боль.
— Вижу, что тебе уже лучше, голубушка! — погладив меня по голове, сказала мама. — Наверняка Густав скоро подойдёт. Он–то тебе и расскажет, что же это за поклонник такой. Я уверена, это он!
Я сделала вид, что мне стало весело, и усмехнулась.
Наконец матушка удалилась и я смогла немного расслабиться. Главное – не показывать страха...
***
Кухарка фру Моен подала ужин. Съела я совсем немного, аппетита не было, но матушка перемены во мне не заметила, сославшись, видимо на то, что я и так мало ем.
А Густав пришёл только в десятом часу. К тому времени матушка уже отошла ко сну. Густав прошел в залу, встал напротив меня в ожидании, что я повернусь в его сторону.
— Д–Дагни! — дрожащим голосом заговорил он. — С днем рождения тебя! Ну, взгляни же на меня, милая!
Я посмотрела на него. В руках он держал небольшую коробочку, обтянутую бархатом. Это подарок мне? Я немного растерялась, и мои тревожные мысли начали постепенно отступать.
— Да, спасибо… — неловко ответила я.
В глазах Густава читался робкий трепет. Лицо его озарялось той самой улыбкой, о которой я вам говорила, доктор.
— Прости меня, Дагни, — продолжал Густав, — что не навестил тебя раньше. Я все это время искал подарок, который мог бы хоть на мгновение тебя обрадовать.
Он достал из коробочки, что держал в руках, кольцо с бордовым камушком. Я в изумлении взглянула сначала на Густава, затем на кольцо. Да, я не могла оторвать взгляда от этой красоты. Кольцо идеально мне подошло, а этот маленький камушек произвёл на меня такое странное, но при это приятное впечатление. Казалось, будто он утягивает меня в какую–то пучину, и я не могу выбраться. Нет, я не хочу оттуда выбираться.
— Ну, как тебе? Нравится? — наконец отозвался Густав, выведя меня из этой западни мыслей.
Я, протягивая ему руку с кольцом, ответила:
— Посмотри сам! Оно изумительно! Спасибо тебе за него…
Густав нервно заулыбался.
— Я рад, что тебе понравилось, — сказал он. — Но ещё больше я рад оттого, что ты наконец улыбаешься. Когда я увидел тебя в подавленном состоянии, мне стало не по себе.
Густав вернул меня в прошлую задумчивость, и отвернулась от него. Он в недоумении легонько дотронулся до моего плеча.
— Дагни, тебя что-то беспокоит? — спросил он.
Я молчала некоторое время.
— Расскажи мне все, — настаивал Густав. — Тебя кто-то обидел?
Я не выдержала и снова повернулась к нему, посмотрев в упор и отойдя на несколько шагов назад. Он изумился такой перемене.
— Густав, прошу тебя, — начала я, — Просто скажи, что это письмо написал ты! Я не хочу думать об этом все свое время, не хочу дрожать от страха… И если это ты, значит, тебе безразличны мои чувства? Значит, ты снова возвращаешься к вопросу о наших с тобой отношениях, когда я просила этого не делать?
Густав застыл от услышанного. Он выпучил глаза от изумления и тихо, почти шёпотом, спросил:
— О каком письме ты говоришь?!
Я попятилась назад к столу. На нем лежало то самое письмо от анонима, и дрожащей рукой я протянула его Густаву. Он начал читать. По выражению его лица было понятно, каким замешательством он охвачен.
— Как ты могла подумать обо мне так? — с обидой в голосе произнес он. — Я ничего из всего этого не писал и не мог написать просто потому, что ты мне дороже всего на свете. Я искренне принимаю твои чувства. Очевидно, что это какой-то твой тайный поклонник, о котором ты просто не хочешь говорить, и лишь вводишь окружающих в замешательство.
Меня глубоко поразили его слова. Да, возможно, я обидела Густава своими подозрениями, но мне на мгновение показалось, что он начинает во всём произошедшем винить меня. Оскорбленная, я молча села за стол. Густав встал немного поодаль от меня у окна.
Через некоторое время я почувствовала, как он приближается ко мне. Он дотронулся до спинки стула, на котором, закрыв лицо руками, сидела я.
— Прости меня, Дагни… Я не хотел тебя расстраивать.
Я повернулась к нему. Он выглядел подавленным. Не поднимая глаз на меня, он продолжил:
— Пожалуйста, не сердись на меня! Я не думал, что тебе настолько страшно при виде письма…
Я молчала, не зная, что ему ответить.
— Может быть, — продолжил Густав чуть позже, — ты с кем-то завела знакомство и не помнишь этого?
— Нет! — отрешенно ответила я. — Мы большую часть времени проводим с тобой вместе. Как ты себе представляешь это знакомство, если я без тебя практически никуда не отлучаюсь?!
Густав опустился на колени, поравнявшись со мной. Виновато посмотрев на меня, он сказал:
— Ты права, мне действительно не стоило этого говорить.
Воцарилась тишина. Через мгновение Густава вдруг осенило, но после он замялся.
— В этой ситуации, наверное, мало, что можно предпринять, — заключил он. — Единственное, что мы можем, — это ждать. Адресат ведь не указан… Значит, будем ждать. Поверь мне, Дагни, теперь пока я не найду этого человека, посмевшего напугать тебя, не будет мне покоя.
Он схватил меня за плечи и вопросительно взглянул. От этих жестов я немного засмущалась, но при этом не могла отстраниться от Густава. Его слова меня не тронули и я искренне не понимала, что же он хочет предпринять.
— Довольно этой высокопарной болтовни, Густав! — наконец выдавила из себя я.
Он сел ещё ближе ко мне.
— Ты мне не веришь? – спросил Густав, пожирая меня взглядом.
Я была не в силах пошевелиться. Наверное, в глубины души я и не хотела этого. Меня окутало какое-то приятное волнение, от которого не хотелось никуда прятаться. Мне хотелось что-то сказать Густаву, но я все не решалась. Я не могла смотреть ему в глаза из-за странных, роящихся в голове мыслей.
И тут Густав резко встал и вывел меня из оцепенения. Он схватил письмо и разорвал его. Выбросив клочки в окно, он повернулся ко мне.
— Этот таинственный человек больше тебя не потревожит, милая, — сказал он и направился к выходу.
Я не могла вымолвить и слова.
— До встречи, Дагни.
Густав закрыл за собой дверь. Я кинулась к окну и посмотрела ему в след. Он шёл не оборачиваясь.
***
Я не могла не думать о нем. О нет, доктор, не о таинственном человеке, оставившем мне странное письмо, но о Густаве. Тогда мне показалось, что то глубокое и нежное чувство, которое хранились в тайнике моей души вот уже несколько лет, постепенно выходило наружу. Как же мне хотелось побежать за Густавом, вернуть его к себе и задержать его хотя бы на мгновение.
Но странное ощущение не давало мне поглотиться этой любовью к нему (да, я убедила себя в том, что люблю его). Я будто чувствовала какую-то недосказанность. Мне казалось, что от меня скрывают правду, которая в эту самую минуту была мне так нужна.
***
Дагни замолчала. Она сжала руки и опустила голову.
— Мы можем продолжить наш разговор завтра, если хотите, — предложил доктор Хансен.
Девушка тяжело задышала, потом посмотрела на психиатра.
— Нет-нет, я только начала! Мне нужно просто перевести дух. — ответила она и закашлялась.
Далее она сделала значительную несколько–минутную паузу. Слышно было лишь то, как доктор Хансен аккуратно водит карандашом в тетради и старательно записывает историю болезни своей пациентки.
Наконец Дагни вышла из продолжительного оцепенения.
— На некоторое время все прекратилось, — продолжила она. — Я говорю про странные письма. Несколько месяцев я их не получала. Густав продолжал поддерживать меня, и мне в то время показалось, что между нами начинает возникать более глубокая связь. Я уже не могла представить день, проведенный без него, и потому с нетерпением ожидала прихода моего друга.
***
Наверное, дальнейшие полгода моей жизни описывать не стоит, так как в это время больше ни одного письма не пришло. Я уже позабыла об анониме и о его тексте. К тому же в моей жизни начали происходить некоторые перемены. На одном из театральных представлений я познакомилась с одним интересным молодым человеком. Внешне он не был похож на норвежца. Волосы его были черные как смоль, глаза – темные, кожа, наверное, оливкового цвета, и притом у него были правильные черты лица. Одет он был по–простому, аккуратно, не без вкуса. Когда он начинал говорить ( говорил он с явным акцентом), то нечто навеяло на меня кое–какие догадки. Не встречались ли мы с ним раньше? Не мог ли он каким-то невероятным стечением обстоятельств знать, кто я, где я живу?
Надо сказать, что Густав сам свёл меня с этим человеком, говоря о том, что они с ним тоже не так давно познакомились. Как раз в тот день в театре мы были с Густавом вместе, и, по его словам, он никак не ожидал увидеть там нового знакомого.
Я учтиво поздоровалась с ним, незнакомец пожал мне руку. Со мной он был вежлив и очень любезен. Он расспрашивал меня о моей жизни, планах на будущее. А далее Мартин (так его звали) начал рассказывать мне о своем необычном происхождении, что по матери он наполовину француз и большую часть своей жизни он провел в Тулоне, что после смерти отца он решил посетить его Родину — Тёнсберг и что в течение двух лет он проживал в Христиании.
***
По правде сказать, я не могла наговориться с Мартином — настолько сильное впечатление он произвёл на меня. Хотя я должна признаться вам, доктор, что ничего к нему не чувствовала, кроме личного интереса из-за его столь необычной судьбы. После театра я коротко попрощалась с Мартином и направилась к карете, где меня уже ждал Густав. Я немного поспрашивала у него о нашем новом знакомом. Он что-то мне отвечал, но я была словно не с ним. Мне в голову пришла мысль о том, что образ таинственного человека, автора того странного письма, уже не настолько загадочен и страшен. И ведь многое сходилось: текст был написан с ошибками — Мартин тоже путался в норвежских словах и не знал перевода некоторых из них. Что касается столь нежных слов привязанности, то сегодня он оказывал мне знаки внимания, легонько, словно невзначай, дотрагивался до моего плеча, произносил комплименты в мою сторону. Быть может, все это беспочвенные подозрения?
***
Я снова увидела Мартина через несколько дней на улице Карла Юхана. Выглядел он растерянно. Признаюсь, я не ожидала увидеть его здесь. Наверное, я даже не хотела пересекаться с ним. Но, должна сказать, что, убедившись в том, что письмо написал именно он, мне стало немного легче. По крайне мере я знала в лицо человека, который пытался держать в тайне свою личность. Но вдруг меня осенило: откуда ему известно, где я так часто прогуливалась? «Нет, наверное, я сошла с ума. Этого просто быть не может, — подумала я тогда. — Надо, отвлечься. Пойду в более отдаленное место».
Я двинулась к Акерсхусу. Людей становилось все меньше и меньше. Вдали уже виднелся фьорд, со стороны которого легонько поддувал прохладный июньский ветер. Дышать стало легче. Мне стало немного спокойнее.
— Я полагаю, что этот молодой человек нагнал вас… — предположил доктор Хансен.
— Вы правы, — ответила Дагни, глубоко вздохнув. — Я немного отвлеклась, наблюдая за тем, как в разные стороны залива отправляются корабли. Компаньонка вывела из моего пребывания наедине с чем–то необыкновенно спокойным.
— Тот молодой человек, что стоит немного поодаль. — прошептала она. — Он неотступно следует за нами по пятам, моя фрекен.
Я вздрогнула. Мартин стоял в нескольких метрах у меня за спиной. Я чувствовала это и не хотела оборачиваться. Наконец, его бархатный, до боли знакомый и приятный голос вывел меня из оцепенения.
— О, фрекен, простите меня! Я не хотел вас напугать.
Я осторожно повернулась к нему. Мы стояли примерно в трех шагах друг от друга.
— Что вам угодно? — ответила я не без внутреннего трепета.
Мартин явно волновался. Он долго не мог подобрать слов, а затем, когда уже собрался что–то сказать, резко прерывал речь.
— Я… в общем… Дагни, я хотел сказать вам… я искал вас. Да!
Он прямо воспрянул духом.
— Густав – мой давний приятель, — продолжил он. — Он много рассказывал мне о вас. И я не мог… Да, я хотел вас видеть.
Я нахмурилась.
— Что ж, наверное, вам известно, где я живу? — иронично спросила я.
Он утвердительно кивнул.
— Густав дал мне ваш адрес, — виновато ответил он.
«Ах, так он пытается устроить мое личное счастье?! — подумала я про себя. — Это, конечно, мило с его стороны, но кто же его просил? Неужели он с самого начала знал, кто был автором того письма. Это я виновата! Надо было сразу сказать ему, что Густав мне не безразличен. Он желает мне добра, один из немногих людей на свете, а я так жестока. Нужно поговорить с ним об этом снова!»
— Полагаю, что и письмо написали мне вы, — с язвительной улыбкой сказала я.
— Да. Простите меня, фрекен! Я не знал, как выразить свою симпатию к вам. Я озадачил вас, мне ужасно стыдно.
— Прошлого уже не воротишь, Мартин, — уже спокойно ответила я. — Пойдемте.
Приказав компаньонке немного подождать у пристани, я увлекла Мартина за собой и мы пошли вдоль берега. Мой тайный поклонник брел немного поодаль. Я скрестила руки на груди и продолжила расспрашивать его.
— Где вы могли меня видеть?
— В опере, фрекен. Вы с Густавом часто там бываете. А с ним я познакомился в Баден–Бадене, вы наверняка помните: у его отца проблемы со здоровьем, и год назад Густав отправил его на лечение на воды.
Я внимательно выслушала Мартина и его рассказы о прошлом. Какой же большой интерес вызвал у меня этот молодой человек! Я так хотела, чтобы он просто говорил, просто был рядом и проявлял ту самую симпатию, в которой клялся мне в письме. Мы повернули обратно, в сторону, где меня ждала моя компаньонка и оставшуюся часть пути больше не говорили. Мне было приятно даже молчать вместе с ним.
***
Я явно дала Мартину понять, что пришло время расставаться. Он с участием спросил: «Когда я вновь вас увижу?»
— Думаю, что очень скоро, — быстро сказала я и удалилась.
Вечером я получила письмо. Автором его был Мартин, я в этом была убеждена. Текст его гласил:
«Милая фрекен, приходите завтра на то же место, где мы с вами расстались, к 5 часам вечера. Я приму ваш отказ, если вы не хотите больше наших встреч.
Ваш М»
***
Я всё-таки решила встретиться с Мартином, к тому же не сказала об этом Густаву. Хотя, смею предположить, что он мог знать о нашей встрече, ведь Мартин достаточно тесно с ним общается.
Ровно к 5 часам я подошла к причалу. Мартин уже ожидал меня. Он часто поглядывал на часы и озирался по сторонам.
Мы много болтали с ним на самые разные темы. Он рассказывал мне про Германию, где он несколько лет работал, о жизни в Тулоне, где он провел почти всю жизнь.
«Вы ведь были в Швеции?» — с большим интересом спрашивал он у меня и останавливался.
И я рассказывала ему о Стокгольме, о том, что там можно посмотреть за несколько дней пребывания.
Мартин с искренним восторгом слушал меня, не прерывая. Так мы разговаривали на протяжении долгих часов до самого вечера. Солнце заходило довольно поздно, но постепенно меня уже начало клонило ко сну (спать я ложилась довольно рано). Мартин взглянул на карманные часы, маленькая стрелка которых уже подходила к 10-ти.
Он рвался проводить меня до дома, и я не отказала ему. Передав мне очередной конверт с письмом, он спешно удалился.
Как вы могли понять, доктор, он снова позвал меня на прогулку, но на этот раз в Дворцовый парк. Снова к 5-ти часам вечера.
Мы много раз встречались с ним, что греха таить. В конце всех этих встреч он передавал мне письма, где писал о своих планах на следующий день и, наконец, о приглашении на следующие встречи. И, думаю, не стоит говорить о том, как я сблизилась с Мартином. Когда мы расставались, мне его очень не хватало. Но я отнеслась к нему как к старшему брату, которого не видела так много лет. Он всегда был милым, при этом очень ранимым. Я никогда не видела столь одухотворенного человека. Мартин был словно бурный речной поток. Он откликался на манящую силу природы, его влекло искусство. Густав ведь немного другой: он как я. Он спокойный, и потому меня всегда тянуло к нему, я чувствую родство с ним. Мартин был для меня интересен прежде всего тем, что он не похож на меня, не похож ни на кого в Христиании.
***
В одну из наших последних встреч Мартин признался, что любит меня, что мечтает перебраться со мной в Тёнсберг.
— Мне это известно, Мартин. — не без горечи в голосе ответила я. — Простите меня великодушно, но я не могу принять ваши чувства. Мартин отвернулся. Рукой он вытер слезы и сказал:
— Это вы меня простите, Дагни! Я слишком чувствителен!
Я подошла к нему ближе. Как же тяжело было подобрать слова, чтобы хоть немного успокоить его.
— Прошу, не думайте об этом. Вы можете меня покинуть, если хотите. Вы можете больше никогда меня не вспоминать. Но… знайте, что вы дороги мне. Вы стали для меня столь близким человеком, что я бы не смогла пережить расставание с вами.
Мартин утвердительно кивнул головой. Через некоторое время он всё-таки нашёл в себе силы говорить: «Мне лучше уйти, фрекен…»
Я подавила желание расплакаться. «Пожалуйста, не забывайте обо мне! — неожиданно выкрикнула я. — Пишите мне письма! Не прощайте меня, если хотите. Но прошу, пишите! Всегда пишите! Я не выдержу этого одиночества!»
Мартин задрожал всем телом. Он начал заикаться и будто снова не мог подобрать нужных слов.
— Вы не одна, фрекен… Густав ведь рядом… Вы не будете одна!
«Он больше не будет мне писать, — подумала я про себя. — Он больше не захочет меня видеть? Но в чём моя вина? В том, что я не люблю его в ответ? Я не хочу это переживать снова и снова!»
***
Мне было за что обижаться на Мартина: за его излишнюю эмоциональность, за его желание прекратить наше общение. Но я не могла его винить…
Да, я знала ещё давно, что он любит меня, но до конца мне не хотелось в это верить. Я не хотела, чтобы наставал момент признания в любви, чтобы пришло время оправдываться. В любом случае мне было горько расставаться с Мартином.
С того времени мы встретились всего пару раз. Общение сошло на нет, и, наконец, как мне казалось тогда, я поняла, что обида на меня захлестнула Мартина с головой.
Он продолжал писать мне! Вы знаете, доктор, я ведь тоже писала ему письма. Мы вели переписку несколько месяцев, кажется до ноября следующего года, до моего 18-го дня рождения.
Густав перестал меня навещать. Но я его понимаю. Самочувствие его отца резко ухудшилось, и потому Густаву было явно не до меня. И, наоборот, я навещала его. Наверное, ему становилось немного легче, когда я была рядом. В это время я уже не вспоминала о Мартине, да и он больше ничего не писал.
***
Однажды Густав поинтересовался у меня, как поживает Мартин. Когда я рассказала ему, что мы больше не общаемся, он искренне удивился.
— Что же это?! — вдруг спросил Густав. — Неужели возлюбленные не смогли обрести счастье?
Его голос приобрёл язвительный тон.
Я поморщилась от столь, как мне показалось, бестактных слов.
— Как тебе не стыдно! — выкрикнула я. — Твой отец умирает, а ты на его смертном одре смеешь произносить такие глупости?!
Густав был удивлён, ведь я впервые повысила на него голос.
«Я не знаю, что на меня нашло… Я в последнее время всем порчу настроение… я ужасен!» — пробормотал Густав и схватился за голову. Видимо, он искренне раскаивался за свои слова, потому что после на меня полился поток извинений.
***
Лицо Густава искажала глубочайшая тоска. От безысходности он не знал, куда себя деть. Я видела, как он наматывал круги в отцовской спальне, как он постоянно проверял, дышит ли больной. Но после стало ясно, что Густав утратил всякую надежду на выздоровление отца. Он больше не говорил, не мог шевелиться. Он лишь смотрел в потолок и не поворачивался к сыну. Врачи разводили руками. «Ему осталось недолго» — говорили они и уходили ни с чем. Густав сам стал похожим на труп. Он перестал есть, спать. Он прекратил всякое общение со мной. «Дагни, оставь меня, пожалуйста! Я не хочу, чтобы ты видела это…» — говорил он, выставляя меня за дверь.
***
Это удрученное состояние передалось и мне. Я закрывалась в комнате, отказывалась от прогулок с матерью, от книг, от театра. Я постепенно возвращалась в то состояние, в котором пребывала в детстве. Я вспомнила о том, как тяжело сначала мне было переносить одиночество и постепенно вновь поняла, что в нем нет ничего страшного. Я снова закрылась от мира, и вместе с этим в душе моей начало зарождаться какое-то странное предчувствие. Должно было произойти что-то, что вывело бы меня из этого по–своему привычного, размеренного уклада жизни и погрузило бы меня в пучину истинного страха, истинной тьмы, из которой нет выхода…
***
Дагни резко замолчала. Она взглянула на доктора Хансена. Ужас, который выражался на её лице, выдавали слегка приоткрытый рот, который всеми силами пытался втянуть хоть немного воздуха, округлившиеся чёрные глаза и побледневшая кожа. «Вам плохо, фрекен? — отозвался доктор Хансен. — Что вас испугало?»
Она зашаталась. Казалось, что вот-вот она лишиться чувств от нахлынувших воспоминаний. Долгое время Дагни молчала и не знала, что говорить. Как выразить ужас, который произошел с ней тогда, в конце ноября?
«Господи! — вдруг закричала Дагни. — Он почти убил меня! Уж лучше бы он убил меня полностью! Я не хочу видеть его лицо! НЕ ХОЧУ!»
Доктор Хансен встал и открыл шкаф с лекарствами. Достав необходимый препарат, он протянул его Дагни со стаканом воды.
— Выпейте это, фрекен. Вы успокоитесь, ваше самочувствие улучшиться. Вы сможете спокойно поспать сегодня, а завтра мы продолжим нашу беседу. Прошу вас!
Дагни покачала головой.
—Доктор, я выпью все до последней капли, но не сейчас. Я не могу не закончить своего рассказа! Я хочу, чтобы все знали, о том, что произошло! Я хочу, чтобы все закончилось!
Доктор Хансен снова сел за стол.
— Как вам угодно, Дагни! Я слушаю вас! — сказал он.
***
Все случилось 29–го ноября. Отцу Густава стало ещё хуже, он уже неделю не приходил в себя. Несмотря на запреты Густава навещать его, я была не в силах бросить его. Выйдя из дома, я внезапно обнаружила на улице большой деревянный ящик. Я окликнула Ингмара и спросила его о загадочном предмете во дворе. Он сказал, что не видел отправителя, что даже не мог предположить, как этот ящик оказался здесь. Я наклонилась к нему, не спеша открыла ее и закричала от парализующего меня ужаса. То, что я увидела навсегда запечатлелось в моей памяти. В том ящике лежал Мартин… Уже мертвый Мартин в неестественной позе. Ноги его были согнуты, руки вывернуты, глаза выколоты. На лице его застыла предсмертная агония, рот у него был открыт, оттуда торчало то, что осталось от языка — жуткий кровавый обрубок. На шее виднелся багровый след. Меня моментально вырвало от увиденного. Ингмар остолбенел от увиденного. На мои крики прибежали матушка и остальные слуги в доме. Мама потеряла сознание. Я упала в холодный снег, захлебываясь рвотой и слезами. Ингмар пришёл в себя и через мгновение уже сопровождал врачей и полицейского к нам домой. Я видела как из ящика достают его тело. Я схватилась за живот от острой боли и повернулась лицом в снег.
***
Очнулась я уже дома, лежа на диване в зале, когда доктор подносил к моему носу какую-то жидкость с едким запахом. Матушка плакала и гладила меня по щеке. Я не могла сказать и слова от охватывающего меня оцепенения. Я снова и снова представляла труп и не шевелилась от страха. Слезы градом катились из моих глаз.
Рядом со мной на стуле сидел полицмейстер с явно испуганным выражением лица.
«Прошу, не трогайте её сейчас! — внезапно услышала я всхлипывающий голос матушки. — Она очень слаба!»
Я слышала, как полицмейстер дрожащей рукой водил карандашом в тетради. Этот шум звучал гулом в моих ушах.
— Позовите Густава! — внезапно для всех потребовала я. — Пусть он придёт!
Я неотрывно смотрела в потолок и говорила одно и тоже. Когда я уже перешла на крик, матушка со слезами на глазах кинулась мне на шею.
— Милая моя девочка! — повторила она несколько раз.
Я снова начала говорить:
«Я ничего не знаю. Ничего. Не знаю. Там в ящике. Он лежит с вывернутыми руками. Мартин умер…»
— У вас нет предположений, кто мог бы с ним сделать такое? — поинтересовался полицмейстер.
— Он умер. Слышите?! Он умер!
Я повторяла последнее предложение снова и снова, пока в конце концов не потеряла сознание.
***
Потом, когда я снова пришла в себя, начался допрос. Меня стали расспрашивать о Мартине, о том, кем он был, были ли у него враги и прочее. Все мысли смешались, я уже мало помню, что было дальше. А потом матушка принесла мне письмо.
«Оно было там, в том ящике…—сказала она, а потом закрыла рот рукой. — Я не хотела тебе его отдавать, чтобы не сделать ещё хуже, но…»
Я выхватила из её рук конверт и распечатала его. Слова расплывались на листе, голова моя кружилась.
И все же я смогла кое–что прочитать:
«Моя дорогая, Дагни! Надеюсь, ты счастлива! Я теперь мёртв. Моё тело полностью сгнило, но это ничего! Я хочу преподнести тебе в подарок мой разум, мои чувства, мое тело с вывернутыми руками и согнутыми ногами, Про глаза я немного забыл, ты прости меня! Я вырвал их, чтобы больше никогда не смотреть на твое прекрасное лицо. Я отрезал себе язык, чтобы не говорить с таким прекрасным созданием, как ты. Я повязал на своей шее веревку, чтобы больше никогда не жить. Знай, что я тебя люблю! Моя любовь будет вечной! Отныне письма мои всегда будут с тобой!
Твой М»
Я сжала письмо в руках и задрожала. Снова стало не хватать воздуха. Я бы вновь лишилась чувств, если бы матушка не уложила меня в постель. «Милая, я сейчас позову доктора!» — закричала матушка и выбежала из комнаты.
***
Я перестала спать. Меня постоянно тошнило. Появилось отвращение к еде. Я больше не могла выходить на улицу. Находя в себе силы, чтобы встать, я тянулась окну. Там, внизу, я все еще видела труп Мартина. От ужаса я вскрикивала.
Теперь эти видения стали постоянными. В дальнейшем я к ним привыкла. Уже находясь в Тронхейме, я не придавала этому мертвому телу никакого значения. До того этот кошмар затупился, что я стала пустой оболочкой без чувств. Но происходила эта трансформация постепенно.
Вы ведь помните, доктор, что я звала Густава? Неделю после случившегося со мной он не объявлялся. Из–за этого закрались жуткие подозрения, которые практически сразу развеялись, после того как я узнала, что отец Густава скончался в тот самый день, когда ко мне во двор подкинули труп Мартина. Самого Густава стали допрашивать, но выяснить обстоятельства преступления так и не удалось. По словам полицмейстера, Густав не выходил из дома. Все это время он провел рядом с уже умирающим отцом и не отходил от него ни на шаг. Это подтвердили слуги, а также соседи Густава.
***
Узнав о том, что со мной случилось, и после того как провели допрос, Густав примчался ко мне. Я лежала в кровати и ни на что не реагировала. Но потом случилось какое-то помешательство, как вы и сказали, доктор. Я улыбнулась в сторону Густава и потянула к нему руки.
Едкая улыбка исказила мое лицо.
«Ах, это ты, Густав?! — говорила я в каком-то бреду, касаясь ладонями его лица. — Я все звала тебя, мой дорогой, но ты не приходил…»
Он обнял меня.
— То, что с тобой произошло… Это уму непостижимо. — говорил он, прижимая меня к себе. — Жестоко, очень жестоко. Отныне я тебя не оставлю. Ты слышишь меня, Дагни?!
— Мне жаль тебя. Твой отец не заслужил таких страданий. Но, наверное, сейчас ему хорошо… Я в это верю.
Густав отвернулся и на некоторое время выпустил меня из объятий.
— Вчера прошли похороны. — говорил он. — А потом я узнал, что случилось с тобой. И мне стало так плохо… Я все эти дни не могу заснуть от этих дурных мыслей, и я…
Я снова дотронулась до его лица рукой.
— Эй, Густав, напиши мне письмо! — с улыбкой потребовала я.
— У тебя жар, Дагни. Нужно вызвать врача…
— Я сказала: «Напиши мне письмо!»
В безумном порыве я встала с постели, достала бумагу и карандаш и протянула их Густаву.
— Что ты хочешь? — в недоумении спросил он.
— Пиши! Все, что угодно! Пиши немедленно!
Он подчинился. Вспомнив стихотворение какого-то неизвестного поэта, Густав стал писать:
«Я пожрал свое сердце и подумал, что так будет лучше. Но нет…
И когда же действительно мне станет лучше?
Настанет ли…»
Я оборвала поток его мысли и выхватила листок из рук. Достав из шкафа одно из писем Мартина, я начала сравнивать их почерки.
Я видела, как Густав ошарашенно смотрит на меня.
— Чего ты добиваешься, Дагни?! — спрашивал он, хватая меня за плечо.
— Не мешай мне!!
Почерк Мартина, часто неразборчивый, но довольно аккуратный и лаконичный, сильно отличался от почерка Густава, который был грязноват, довольно размашист, при этом читабелен. Тогда я достала последнее письмо от уже мертвого Мартина и ужаснулась. Написано оно было очень неаккуратно, и на мгновение показалось, что писал его ребёнок, недавно научившийся писать. Я ломала голову. Кому необходимо было убивать ни в чем не повинного молодого человека? Зачем этот кто-то подкинул его мертвое тело мне?! В отчаянии я села на кровать. Письма, которые я держала в руках, повалились на пол. Сама я упала на колени и закрыла лицо руками.
Густав сел рядом со мной и обнял. Лицом я уперлась ему в плечо. Он гладил меня по голове. Так убаюкивающе… О, ужас! Это кошмарный сон наяву!
— Дагни, тебе нужно поспать хоть немного! — говорил он монотонным голосом. — Из–за пережитого у тебя ухудшилось самочувствие. Пожалуйста, позаботься о нем. Если ты себя не бережешь, то хотя бы подумай о других… Твоя матушка очень переживает… Тебе с ней повезло, она замечательный человек. И… Я тоже волнуюсь за тебя. Ты мне не безразлична, Дагни! Помни об этом. Помни о том, что я тебя люблю. Помни, что дороже тебя у меня никого теперь нет на свете.
Я немного отстранилась от Густава. Его лицо выражало спокойствие и искренность его чувств. Его бездонные глаза манили меня, я не могла больше быть одна. Я хотела быть с ним. Разделить с Густавом свою судьбу. Хотела, чтобы любовь к нему заставила забыть о случившемся и вернула мне меня…
***
В тот вечер я сказала Густаву, что люблю его. Я, наконец, ощутила какое-то странное, но при этом приятное чувство. Оно ложилось на меня тяжелым грузом, но я готова была его переносить.
Прошло несколько месяцев, прежде чем мне удалось хоть немного оправиться от случившегося. Заботу обо мне взял на себя Густав. Теперь он постоянно навещал меня, проверял, насколько хорошо я питаюсь, как долго сплю, бываю ли я на воздухе. Мне действительно становилось все лучше и лучше. Эти изменения во мне заметили окружающие. Матушка долго любовалась моим преображением, благодарила моего жениха (Густав очень скоро сделал мне предложение).
Но в глубине души я понимала, что память о жестокой расправе над Мартином навсегда останется со мной.
***
Я начала страдать бессонницей. Чтобы не расстраивать Густава, я притворялась, что сплю, хотя в это время в голове моей зарождались жуткие предчувствия. Я знала, что конец моим мукам ещё не пришёл…
***
В марте задержалась чудесная погода. Вы ведь знаете, как бывает? Лёгкий, ещё зимний мороз окутывает все вокруг, но лишь мгновения достаточно, чтобы ощутить скорый приход прохладной, но столь долгожданной весны. Я любила весну в свое время. Тогда можно было почувствовать, как медленно спадают тяжёлые оковы времени, появляется ожидание сладостной, но такой мимолетной радости. Казалось, эта радость действительно пробуждалась во мне, когда я вспоминала о нашей с Густавом предстоящей свадьбе. Но именно в марте, за год до того, как я попала к вам в лечебницу, мне вновь показалось, что я словно проваливаюсь куда-то: это необъяснимо, доктор. Какая-то неизвестная, разверзшаяся передо мною бездна, что обволакивает своей неприятной густой чернотой.
В тот день мы с Густавом собирались на долгую прогулку. Я выбирала духи, а мой жених тем временем поднимался ко мне в комнату. Он открыл дверь и вошёл. Я мило улыбнулась ему. Густав хотел было подойти ко мне, но позади него я услышала шаги. То был встревоженный Ингмар, принесший что-то в руках. Новый конверт. Духи, что я держала в руках, упали на пол и вдребезги разбились. Густав перехватил конверт. Ингмар собрался убирать осколки с пола. Я же не могла пошевелиться от ужаса.
Помню, как Густав распечатывал конверт, как доставал письмо оттуда. Я смотрела и не двигалась, словно завороженная, округлив глаза. Стало не хватать воздуха. Я схватилась за грудь от пронзительной боли. Густав подхватил меня и перенёс в постель. Потом позвали врача. Густав и матушка весь день просидели у меня. Кажется, дали снотворное. Очнувшись спустя час, я кинулась к Густаву и потребовала у него письмо. Он отшатнулся. Да, он, кажется, сказал, что совсем забыл о нем, пока ждали прихода врача, пока мне станет легче. Сказал, что забыл, куда положил его.
«Ты ведь врешь?— крикнула я. — Ты знаешь, где оно! Это письмо было предназначено для меня. Так дай мне его!
Густав пожимал плечами и пытался уйти от ответа.
“Прошу тебя, Густав, ради Бога, — умоляюще начала просить я. — Дай мне его».
***
И он вручил мне письмо, которое гласило следующее:
«Ради тебя я воскресну. Знай это, Дагни. Ты можешь не любить меня, но знай, что я тебя люблю. Ты моя и ничья больше. Проклинай меня, вини во всех своих бедах, можешь попробовать убить меня, но я тебя никогда не оставлю. Ты моя Дагни! Лишь моя!
Жаль, что наши встречи с тобой так коротки, Дагни. Я могу лишь наблюдать за тобою издалека. Ты даже не знаешь обо мне, о моей любви. Но однажды мы встретимся с тобой, я заключу тебя в объятия, словно в тиски. Ты не выберешься из них. Но ты узнаешь мою любовь. Ты поймёшь, насколько она сильна.
NB. От того несчастного пришлось избавиться довольно жестоко. Ты и сама это поняла. Он тебя не достоин, Дагни. Этот приезжий французишка ничего не стоит. Потому я решил немного помучить его перед смертью. О, как он кричал от боли! Это надо было видеть! Потрясающее представление.
Твой ***»
Это письмо было написано неаккуратно, но без единых ошибок. Я не могла оторвать глаз от текста. Невыносимая тошнота не давала мне дышать. Принесли таз. Меня рвало от отвращения, животного страха за свою жизнь. Я больше не могу выходить на улицу. Но я ведь с ума сойду. Буду ходить с Густавом. Он ведь защитит меня.
***
Я откинулась на подушки. С меня сняли прогулочное платье, измерили температуру. Меня знобило. Густав лёг рядом со мной и, укрыв одеялом, обнял меня. С ним мне становилось спокойнее. Дышала я расслабленно, сердце стучало ровно.
***
Доктор, я больше не могла оставаться без Густава. Мы стали с ним неразлучны. По нескольку дней он жил у меня. Он часто признавался мне в этом, говорил, что все свое время он готов посвящать мне, что все сделает, лишь бы я чувствовала себя лучше. Только Густав мог меня успокоить. Достаточно того, чтобы он просто был рядом со мной (я о многом его и не просила), и мне сразу становилось легче.
Но письма продолжали приходить. Я знаю, что все вокруг старательно пытались их спрятать от меня. Но я все равно находила несколько штук у себя дома. Я читала их, и мне сразу становилось плохо. Врачи стали очень часто нас посещать из-за меня.
Письма эти стали частью моей жизни. Они влекли меня. В каком-то непонятном дурмане я тянулась к уцелевшим конвертам, читала текст, где таинственный человек признавался мне в любви, где он писал том, что люди вокруг вредят мне и потому они все должны умереть.
Однажды я застала Густава, сжигающего пару писем. Я подбежала к нему и озадаченно посмотрела на догорающие куски бумаги в камине.
— Не тревожься напрасно, — ответил он, крепко обнимая меня.
Таких эпизодов становилось слишком много. Я пыталась опередить матушку, Ингмара, Густава, всех, кто мог бы мне помешать вскрыть конверты, и иногда мне это удавалось.
С тех пор я больше не боялась выходить на улицу. Я специально наперекор себе и своим опасениям шла на это, сама того не осознавая. Я до конца не понимаю, доктор, что меня влекло: то ли необузданное желание увидеть этого таинственного убийцу, то ли зарождающееся чувство ненависти к этому человеку, что постепенно разрушало меня изнутри.
Я ненавидела весь мир. Я сторонилась его, но при этом хотела, чтобы все знали, как я страдаю. Все были виноваты в том, что этот ничтожный человек по пятам идет за мной, растворяясь в толпе.
Теперь каждый человек на свете был этим жестоким убийцей. Я была убеждена в этом. Я с изумлением смотрела на прохожих, словно безумная, бормотала, что руки их в крови.
Да, это часто со мною происходило. Помню, однажды я снова вышла на улицу одна. Я сама настояла на этом, и Густав не мог противиться. Он знал, что я пойду в сторону Кафедрального Собора, и будто повода для беспокойства за меня не возникло.
Я часто посещала этот Собор в центре города. Возможно, это было единственное место, где мне становилось легче, где я могла бы забыть о преследовании, о письмах, обо всех…
Я вошла внутрь. Пастор читал проповедь. Люди вокруг с трепетом слушали его. Кроме голоса пастора больше ничего не было слышно, словно все вокруг застыло в безмятежном умиротворении. Я медленно подошла к скамье и села, стараясь не привлекать к себе внимания. Я слушала монотонный голос пастора и постепенно стала проваливаться в полудрему.
Очнулась я от гнетущей окружающей меня тишины. Мне показалось, что все вокруг смотрят на меня. Все сидящие обернулись в мою сторону. Пастор замолчал и устремил свой ледяной взгляд на меня. Да, я видела его глаза, несмотря на то что он стоял далеко от меня. Они смотрели на меня и молчали. Просто молчали, а я не могла оторвать глаз от того, как они смотрят на меня и пожирают изнутри. «Почему вы молчите?» — задыхаясь, спросила я. Холодный пот выступил у меня на лбу. Я схватилась за голову.
«Мертвых следует почтить молчанием», — донесся до меня исказившийся, нечеловеческий голос пастора. Прихожане вторили ему.
От услышанного я потеряла дар речи. Собравшись с силами, я побежала прочь от этого места, постоянно спотыкаясь и оглядываясь назад. Они все смотрели в мою сторону и не шевелились.
Густав тогда подоспел как раз вовремя. Я выбежала из Собора, а он уже стоял на улице. Он без выраженного удивления посадил меня в повозку и мы отправились домой.
***
Вечером я попросила матушку и Густава оставить меня одну. Я долго не могла успокоиться. Просидев за письменным столом час без движения, я выдумывала план дальнейших действий.
Я больше не знала, что мне делать, как избавиться от навязчивой мысли о том, что меня преследуют, как избежать смерти.
Я обвинила весь мир в своей беспомощности, в том, что скоро настанет день, когда и моя голова будет отрезана, а глаза выброшены в море. Что говорить, я настояла на том, чтобы нашу свадьбу с Густавом отложили до следующего года. Он был опечален этим известием, но я ничего не могла с собой поделать. Я больше не хотела ни с кем говорить, кому-то доверять и жить под одной крышей.
Тогда–то мне и пришла идея уехать из Христиании, покинуть родной город и оставить здесь свое прошлое.
Дождавшись момента, когда Густав уйдет по делам, я спустилась к матушке.
Она долго пыталась уговорить меня не совершать столь необдуманный, по ее мнению, поступок. Она говорила, что эти письма рано или поздно прекратятся, что если Густав будет рядом, то я могу забыть о страхе за свою жизнь. Я же настаивала на своём. Я напомнила ей о Мартине, о письме, в котором его убийца так ярко рассказывал о моменте преступления, о еще одном письме, где он описывал, во что одета я и мой жених, куда я часто хожу, чего я боюсь, как мило я выглядываю из окна и как Густав целует меня в лоб. Я напомнила ей о нашем недавнем походе в полицию, что расследование зашло в тупик. Я также добавила, что из–за общественной огласки после убийства Мартина каждый норвежец счел своим долгом упоминать мое имя в разговоре, что в наш дом тычут пальцем, говорят, что именно здесь произошло зверское убийство иностранца.
Матушка глубоко вздохнула и согласилась со мной. Было решено отправить меня в Тронхейм. Но я настояла не только на этом: мне удалось уговорить её самой оставить Христианию. Так мы на следующий день стали собирать вещи, но делали это незаметно. Даже Густав не мог знать об этом.
Убедившись, что экономка и её подопечные никому не расскажут о нашем отъезде, в ночи мы отправились в путь.
***
Долгая путь на поезде не утомила меня. Всю дорогу меня мучила совесть оттого, что я ничего не сказала Густаву. «На следующей день после нашего отъезда он наверняка будет в недоумении, увидев наш опустевший дом, — думала я. — Он как раз собирался рано утром идти договариваться о переносе свадьбы…» Но в глубине души мне казалось, что совершенно никто не должен знать о моем существовании. Потому по дороге мы с матушкой обусловились, что на некоторое время я перестану быть Дагни. Для соседей я стала Астрид. Это имя пришло мне в голову совершенно случайно.
Мы обосновались на окраине Тронхейма, где у матушки стоял большой старый дом, доставшийся по наследству от бабушки. Никто раньше и не знал, кому он принадлежал, так что нам с матушкой не составило труда придумать историю покупки этого дома.
***
В Тронхейме я вела совершенно обыденный образ жизни. Я позволила матушке уехать на несколько месяцев в Тромс, где у нас жили родственники, и продолжила пребывать в апатии. Со мной остались лишь старый Ингмар и фру Моен. С соседями я старалась не общаться, гуляла только по людным улицам.
Вдали от Густава в душе моей поселилась глубокая тоска. Я постоянно думала о нем и сожалела о принятом решении уехать. Первое время мне казалось, что следовало бы вернуться в Христианию, но, снова и снова вспоминая о письмах, я кормила себя за эти мысли. Со временем воспоминания об этих письмах, об убийстве Мартина, о его отрубленной голове, стали ничем. Я сама стала ничем. Я потеряла всякий смысл жить, ведь сама жизнь превратилась в пустоту.
Я наблюдала, как сменяются лето и осень, как постепенно приходит зима, и мне казалось, что очень скоро настанет конец всего. Конец пустоты, конец моей никчемной жизни.
Зима в Тронхейме выдалась морозной и ветреной. Темнело рано, сама я стала рано ложиться спать. От пронизывающего холода я долго не могла уснуть. Пламя в камине не затухало часами, но этого было недостаточно, чтобы согреться.
В то холодное утро я встала раньше обычного. Из окна я видела Ингмара, вычищающего снег во дворе. Фру Моен принесла завтрак. Она уговаривала съесть хоть немного, но я отказалась.
В дверях послышался хруст снега. Ингмар вошёл в дом. На лице его выражался глубочайший страх, глаза его были широко распахнуты, губы дрожали. Он опустил голову.
— Вы замёрзли, Ингмар? — озадаченно спросила я. — Где же ваша лопата?
— Фрекен, я… я не верю, что это с вами происходит… это безумие! — сказал он, и из глаз его покатились слезы.
— О чем ты говоришь? Что случилось?! — в не понимании спрашивала его я.
Ингмар молча достал конверт с письмом и протянул его мне.
— От кого это? – спросила я. Время тянулось бесконечно, и словно несколько лет я ждала ответа Ингмара.
— Мне неизвестно…
Я взяла в руки конверт, на котором было написано: «Моей милой Астрид». Неужели я снова вернулась в то ужасное состояние оцепенения?! Я не хотела верить в то, что это происходит по–настоящему.
Я знала, что это был он, убийца Мартина. И он нашёл меня. Нашёл меня!
***
Дагни вновь стало нехорошо. Она долго боролась с собой, чтобы не упасть в обморок. Доктор Хансен проводил её на кушетку. Она бредила, проклинала кого-то, тяжело дышала. Но вскоре ей резко стало лучше. Доктор Хансен отметил столь быструю перемену ее состоянии, и Дагни продолжила.
***
«Милая Астрид, — гласило письмо, — быть может, даже милая Дагни, если тебе не наскучило это имя. Наверное, ты совсем не помнишь меня… Как жаль, что память обо мне заставляет тебя чувствовать пустоту и апатию. Ты сама стала пустотой, безжизненной оболочкой, человеком без свойств. Но я все ещё храню надежду на то, что память обо мне напомнит тебе о вопиющем страхе за собственную жизнь, о волнующем трепете перед новым убийством. Ты покинула меня, покинула Христианию, преодолела сотни лье, но ради чего? Ради того, чтобы вновь оказаться в темноте, в бездне первозданного страха, из которой нет выхода. Я ведь нашел тебя, милая! Тронхейм так мал, и скоро мы встретимся с тобой, когда ты этого не будешь ожидать!
Бесконечно люблю тебя и жду нашей встречи!
Твой ***»
Я разорвала письмо в клочья. Упав на колени, я долго не могла прийти в себя.
Этот человек убьёт меня! Меня! Я не хочу умирать так рано! Не хочу поддаться этому чудовищу! Я вцепилась ногтями в пол и стала прокручивать все прошедшие за два года события.
Я больше не буду так жить. Я больше не хочу так жить! Я не буду слабой! Я прокляну весь мир, если это потребуется, лишь бы я вновь воскресла душой. Я больше не хочу бояться его. Я не хочу бояться этого человека! Я проклинаю его!
Закрыв лицо руками, я разразилась жутким хохотом. Ингмар схватил меня за плечи.
— Нам нужно бежать отсюда, фрекен, — предложил он.
Я не отвечала.
— Да, ещё дальше… госпожа, поедем в Тромс немедленно! Ваша матушка там… — все продолжал Ингмар.
— Фрекен, пожалуйста, соглашайтесь, ради Бога! — добавила фру Моен и упала на пол.
На лице у меня выступила испарина. Вскоре я перестала смеяться. Я посмотрела на испуганного старика, на бедную фру Моен, которая не могла унять дрожать. Мне стало жаль этих людей. Они боялись умереть, я точно знаю…
Наконец мне удалось немного прийти в себя. Я перестала смеяться. Ингмар и фру Моен в ожидании моего ответа таращились на меня. Я улыбнулась и сказала: «Ни в коем случае! Пусть он придёт…»
Эти двое окаменели от моих слов.
— Госпожа, вы не здоровы! Вам нужен врач… — начинала одна.
— Вы даже не представляете, какие могут быть последствия вашего безрассудства! — продолжал другой.
Они, кажется, говорили очень много, пытались убедить меня покинуть Тронхейм. Но я уже все решила.
— Вы не беспокойтесь, мои дорогие, — тихо и с нежной улыбкой говорила я. — Он вас не тронет, я убеждена в этом. Вот только дайте мне немного времени…
Они не понимали, что я имею в виду. Я и сама толком не понимала, о чем говорю.
— Да, мне нужно немного времени, — повторяла я снова и снова, поднимаясь с пола и направляясь в свою комнату.
***
К трем часам я вышла из комнаты в хорошем расположении духа. Ингмар и фру Моен долго не могли прийти в себя после случившегося. Один долго бродил по комнате, вторая схватилась за голову и долго сидела в такой позе. Увидев меня, они оба рванули ко мне.
— Куда вы идёте, фрекен?! — закричали они в один голос.
— Мне нужно прогуляться… воздуха не хватает… — ответила я и засобиралась к выходу.
— Пожалуйста, фрекен, останьтесь дома! — взмолилась фру Моен. — Вам нельзя сейчас никуда выходить!
— Я не выпущу вас, госпожа… — сказал Ингмар и загородил мне дверь.
— Уйди с дороги! — выкрикнула я. — Это приказ!
Он все не уходил.
— Дай мне проход, Ингмар. Я знаю, что делаю.
После недолгой паузы я продолжила.
— Он вас не тронет… Ему нужна я. Он узнает, что я вышла из дома и последует за мной. Я знаю, что на этот раз мы встретимся с ним…
Они оба кинулись на меня с мольбами.
— Дайте мне выйти, — уже ровным, спокойным голосом попросила я. — Мне нужно знать, кто этот человек…
Ингмар будто понял, что я хочу убедиться в своих догадках, и медленно отошел от двери.
— Позвольте мне хотя бы сопровождать вас, — попросил Ингмар.
Я отрицательно покачала головой.
Старик прислонился к стене и глубоко вздохнул. Фру Моен всплакнула и ринулась ко мне.
— Берегите себя, Дагни! — слабым голосом сказала она и взяла меня за руку.
— Заприте дверь… — ответила я, легонько улыбаясь.
На улице я обернулась к дому.
Старик Ингмар и фру Моен стояли во дворе и провожали меня взглядом, а через некоторое время, когда я отошла на достаточно приличное расстояние, они вошли внутрь.
***
Шла я не разбирая дороги по улицам тихого Тронхейма. Со стороны Нидельвы подул промозглый ветер, и я ещё больше укуталась в пальто. Люди, что были на улице, бежали, чтобы как можно быстрее укрыться от мороза. Я, больше не обращая внимания на холод, погрузилась в свои мысли. Где же мне придется столкнуться с этим человеком? Быть может, он идёт за мной? Я обернулась. Никого. Передо мной несущиеся кареты, подгоняемые ветром. За мной лишь спины людей, торопящиеся домой. И вот я останавливаюсь, затем оглядываюсь, пытаясь вспомнить, где я нахожусь. Да, я на правом берегу Нидельвы, у Тилфредсшетской капеллы. Я зашла на территорию парка рядом с ней. Ветер больше не гудит. Ни одной живой души здесь. Тишину заглушает лишь хруст снега под ногами. Я осторожно иду дальше и дальше и снова останавливаюсь в ожидании неизвестного. Но ничего не происходит. Ничего не меняется. Все вокруг застыло. Само время застыло. Я вдыхаю морозный воздух, и он неприятно щекочет мне нос. Я иду дальше, углубляясь в парк, и постепенно сворачиваю в сторону кладбища. Солнечный свет сюда уже не проникает. Само солнце заходит за горизонт.
А мне все тревожно. Меня томит ожидание неизвестного. Наверное, именно здесь решится моя судьба. Я поднимаю голову к небу. Алый закат – это последнее светлое воспоминание того дня. Ещё мгновение. Наступает тьма. Больше ничего не видно. Постепенно глаза привыкают к темноте. Сердце моё бешено колотится.
Внезапно я услышала хруст снега за собой. Да, я ждала этого момента. Я цепенею от ужаса не в силах его побороть. Дыхание моё учащается. Хруст снега становится громче. Это шаги за моей спиной. Я нагибаюсь от боли в груди. Я слышу дыхание этого человека. Но он внезапно останавливается. Он больше не идёт ко мне. Мы вместе не шевелимся. Тишина парализует все вокруг. Деревья недвижимы. Свет из окна капеллы не горит. Но вдруг тишина прерывается. Я слышу до боли знакомый голос и каменею.
— Астрид!
Я не двигаюсь. Этот голос. Нет, быть того не может. Мне ведь показалось! Я ведь сама надумала такое ещё дома!
— Дагни, скажи хоть что–нибудь…
Господи! Это его голос!
Я оборачиваюсь. Перед мной стоял Густав. Да, я могу поклясться, что видела его лицо в полной темноте. Он улыбался. Волосы на его голове были взъерошены. Сам он выглядел уставшим.
Я попыталась выпрямиться. Я начала говорить, но мой тихий дрожащий голос выдавал тот истинный страх, о котором говорил в письме таинственный человек.
— Что… что ты здесь делаешь? Как ты узнал, что я в Тронхейме?! — дрожащим голосом спрашивала я и не верила, что это происходит на самом деле.
Он не отвечал на мой вопрос, но медленно шел ко мне, говоря: «Как же я скучал по тебе, моя милая… И вот я нашёл тебя! Я тебя нашёл!»
Густав поравнялся со мной, дотронулся до моего лица. Я не могла оторвать взгляда от него. Его глаза светились от счастья. Но счастье ли это было.
— Теперь тебе больше никто не навредит, моя Дагни… Теперь мы никогда не расстанемся с тобой!
Он стал неистово целовать меня. Мне хотелось упасть в обморок, лишь бы не ощущать это. Я была сама не своя. Я отвечала на его поцелуи, но меня тошнило от них. Густав не давал мне вздохнуть. Когда он в перерывах немного отстранялся, все спрашивал меня, зачем я уехала, почему ничего не рассказала ему. Я видела его глаза, доктор. Безумные светящиеся глаза. Его улыбку. Ту самую улыбку, искаженную безумием и жаждой пролить кровь. Голос Густава менялся в моей голове, становился грубее, еще страшнее. Я не могла дышать. Мне казалось, что он задушит меня. Я тихо и верно шла к смерти. А голос, уже не принадлежавший Густаву, все повторял: «Я буду следовать за тобою, где бы ты ни была! Ты моя Дагни! Ты моя и ничья больше!»
***
Как вдруг Густав отстранился и захрипел от пронзительной боли. Нож, который я воткнула ему в спину, прошёл очень глубоко. Изо рта его хлынула кровь. Я вытащила нож и повалила Густава на землю. Крича, я снова и снова возносила нож над головой и вонзала его в тело Густава. У него не было сил сопротивляться. Он хватал меня за бедра, но я била его снова и снова. Кровь его хлынула мне на лицо. «Это ты меня убил! Это ведь ты убил невинного Мартина! Ты подкинул его труп ко мне! Ты заставил меня страдать!!! — кричала я в неистовстве, нанося ему смертельные раны в грудь. — Ты проклял меня! Из–за тебя я стала ничтожеством! Ты превратил меня в ничто! Ты думал, что я слабое существо, но я докажу, всем докажу обратное! Я ненавижу тебя! Ненавижу! Так умри!»
Голос мой искажался от ужасного вопля. Я постоянно сбивалась, какой по счету был удар. Густав больше не дышал. Но я била по нему снова и снова, пока совсем не выдохлась. Снег под мёртвым телом окрасился в темно–красный цвет. Все вокруг было залито кровью. Я отпрянула назад и уперлась спиной в дерево. Я сидела неподвижно и молила Бога о прощении. Я больше не вернулась в апатичное состояние. Мне стало по–настоящему спокойно от мысли о том, что я живу, что я победила это чудовище. Я знала, что Густав убийца. Мои догадки подтвердились. А потом меня затянуло в омут какое–то странное чувство, о котором я вам говорила, доктор. Это вопиющая ненависть к человеку, лишившего меня моей души, предавшего мою любовь, мои воспоминания о светлом прошлом, когда мы только начинали дружить. Густав предал нашу дружбу, я была в этом убеждена. Я поползла к его изуродованному телу, выкрикивая эти мысли вслух. Я била его в израненную грудь кулаком, говоря, что я ещё не закончила… Я ведь не закончила, доктор! Я докажу, что я сильнее его! Всем вам докажу…
***
На улице стояла глубокая ночь. Закончив, Дагни не могла говорить. Она вспоминала крики прохожих при виде окровавленного тела молодого человека в парке напротив капеллы, приезд полицмейстеров, долгие допросы, затем возвращение в Христианию и пребывание в лечебнице доктора Хансена.
Дагни встала с кушетки. Ноги её дрожали. Доктор Хансен медленно последовал за ней.
— Благодарю вас за искренность, фрекен, — удовлетворенно произнес он. — Теперь я смогу составить для вас подходящий план лечения. Я верю в вас. А сейчас прошу, выпейте лекарство, что лежало на столе.
Дагни повернулась и утвердительно кивнула.
— Вам пора немного отдохнуть. У вас выдался тяжелый день… — снова сказал доктор Хансен.
В кабинет вошла медицинская сестра. Доктор Хансен дал указание проводить Дагни в свою палату. Фрекен без колебаний направилась к выходу, попрощалась с доктором и ушла.
К серьёзным размышлениям привел доктора Хансена рассказ этой хрупкой на вид девушки. Ещё не до конца определив диагноз пациентки, он долго перелистывал записи рассказа Дагни в своей тетради, настолько ему было интересно проследить путь фрекен к сумасшествию. Он много думал и о Густаве, и о его поведении, и о поведении самой Дагни. Доктор Хансен был убежден в том, что полюбила она Густава из страха остаться одинокой, что болезнь ее зародилась ещё до всех тех писем, что писал Густав, до того как она с ним познакомилась. «Да, — думал доктор, — она по–настоящему боялась не только одиночества, но и окружающего ее мира, а также того, что этот мир навредит ей, нарушит ее устоявшийся порядок, посчитает её слабым существом и растопчет. Явно из желания показать дорогому человеку свое превосходство над ним, хотя бы умственное, она решается на убийство. Вспышки ее неконтролируемой ярости, приплетение цветовых ассоциаций, кратковременное безразличие при нахождении в одиночестве к самой себе и окружающему миру вполне могли бы свидетельствовать не просто о сумасшествии… И, в целом, здесь очевидно, что болезнь фрекен зародилась еще в детстве. Если бы на ее здоровье обратили внимание раньше…» В конце концов, определив бред преследования как окончательный диагноз, сопровождающийся навязчивой идеей о постоянном преследовании, чувством страха, тревогой, апатией, а также резкими переменами эмоционального состояния, доктор Хансен составил план лечения.
***
Дагни спустя несколько недель лечения заметила улучшение своего самочувствия. В один из дней доктор Хансен пригласил её к себе.
Он посадил её на стул, налил воды и заговорил: «Выяснились некоторые подробности, касающиеся вашего жениха, фрекен» .
Дагни напряглась и попросила доктора продолжить.
— Дело в том, — начал он. — что Густав Йенсен замешан в убийстве не только Мартина Лемара, но одного из подопечных вашей экономки в Христиании. Об этом рассказал слуга покойного господина Йенсена.
Дагни ужаснулась.
— Это правда?! — спросила она.
Доктор кивнул.
Под воздействием лекарств Дагни не могла проявлять ярких эмоций удивления или страха, но выражение её лица выдавал участливый трепет.
— Как это произошло? — снова спросила она.
— Господин Йенсен, когда узнал, что вы покинули Христианию, был вне себя от ярости. Через несколько дней после вашего отъезда он ворвался к вам в дом. Он схватил одного из мальчиков, за которым следила экономка, и приставил к его лбу пистолет. Вы ведь помните, фрекен, что экономка поклялась никому не рассказывать о месте вашего пребывания? Ей пришлось сознаться в том, что вы в Тронхейме, чтобы спасти ребёнка. Густав, удовлетворенный ответом экономки, отпустил мальчика, но в нем вдруг что–то переменилось. Я убежден, что Густав сам страдает какой-то формой помешательства, мономании, иначе и нельзя сказать, за что он застрелил несчастного мальчика.
На глазах Дагни впервые за долгое время выступили слезы.
— Почему? Почему она никому не сообщила об этом?! — спрашивала она.
— Густав запугал несчастную. Об этом свидетельствуют её показания.
— Ясно…
Дагни вытерла слезы и продолжила слушать доктора Хансена.
— В Тронхейме у господина Йенсена было много знакомых, у которых он попросил проследить за вами. Вы ведь понимаете, что делал он это из желания запугать вас, заставить вас бояться каждого шороха, усугубить и без того тяжелое состояние вашего ментального здоровья. Несмотря на то что вы старались не бывать на улице, находясь в глубокой апатии, эти люди следили за вами. Они узнали о вашем прозвище, о месте, где вы живете, а также о том, где чаще всего вы могли быть…
Дагни опустила голову.
— В день, когда вы встретились с господином Йенсеном, — продолжал доктор Хансен, — он следил за вами с самого начала. Слуга вашего жениха лично видел, как вы медленно идёте вдоль Нидельвы, постоянно оборачиваясь и останавливаясь. Потом он покинул своего господина. Дальнейшие события того дня вам известны, фрекен.
Дагни выглядела подавленно.
— Доктор, вы знаете, как умер Мартин? — спросила она в ожидании страшных подробностей.
— Да. Полиции удалось выяснить и это. Вы рассказали, что в день, когда вам во двор подкинули тело господина Лемара, ваш жених потерял отца. Так вот, это неправда. Старший Йенсен умер за несколько дней до убийства Мартина. Это означает, что тело покойного находилось в доме в течение довольно продолжительного времени. Я смею предположить, что смерть отца действительно могла наложить отпечаток на психику младшего Йенсена. С учётом того, что, по вашим сведениям, Густав возил отца в Баден–Баден, чтобы хоть немного поддержать его здоровье, и не покидал его, можно сказать, что любовь вашего жениха к старшему Йенсену во многом портила его физическое состояние. Бессонница, плохое питание, вполне могли отразиться на его характере, что в конце концов могло привести его к помешательству. Он долгое время находился рядом с трупом, и это отразилось на его восприятии реальности. Вполне возможно, что, убивая Мартина, господин Йенсен не отдавал себе отчёта о том, что он делает. Но я вернусь к самой сути.
Изначально у Густава был особый план проверить ваши чувства к нему. Он познакомился с Мартином ещё давно. Они не были близкими друзьями, но поддерживали приятельские отношения. И вот однажды Густаву пришла мысль проверить не только вас, но и себя на предмет любви к вам. Он решил сыграть роль тайного поклонника и начал писать вам письма. Чтобы отвести от себя подозрения и запутать вас с помощью почерка, письма он писал правой рукой. Но планы господина Йенсена резко изменились. Он подговорил своего старого знакомого Мартина Лемара, чувствительного француза, чтобы тот взял на себя роль таинственного воздыхателя. Густав передавал ему свои письма. Затем они условились, что вы в скором времени должны будете догадаться, что Мартин и есть ваш таинственный поклонник. Также у Густава было одно важное требование: Мартин не может влюбиться в вас. И он всеми силами старался не ослушаться своего старшего товарища господина Йенсена, но в конечном счёте, как вы уже сами поняли, нарушил обещание и влюбился в вас. Он долго не мог признаться в этом Густаву, и, к несчастью для самого Мартина, господин Йенсен сам все понял. Старший Йенсен уже умер и сын пребывал в глубокой душевной агонии. Густав по–настоящему обезумел, и в тот роковой день он решился на нечто ужасное. Господин Йенсен позвал Мартина к себе. Густав обвинял несчастного влюбленного в том, что тот ослушался его. Мартин долго оправдывался, сохраняя спокойствие, но он не выдержал и стал яростно пытаться что-то доказать ему. Густав вскоре подавил порывы гнева и повёл Мартина в комнату, где лежал уже мертвый отец. Бедный молодой человек ужаснулся от его вида, его начало тошнить. Он хотел было выбежать из этого ужасного дома, но господин Йенсен настиг его сзади. Он начал душить его верёвкой, приготовленной специально для расправы. Мартин умер в мучениях. Он долго пытался вырваться из мёртвой хватки своего убийцы, но ничего не вышло. Уже мертвый господин Лемар упал на пол. Густав находился в каком-то неистовстве. Слуга его видел, как яростно он пытается что-то сделать с телом жертвы. Густав взял нож, что лежал на тумбочке у кровати, где лежал отец, выколол Мартину глаза и отрезал ему язык, часто повторяя: «Лишь я один могу любить Дагни! Ты её не достоин…»
Он действительно хотел довести вас до безумия, фрекен. Он намеренно отправил вам тот ящик, намеренно написал то “посмертное” письмо от лица Мартина, чтобы запутать вас, чтобы вызвать в вас чувство одиночества. Он намеренно писал те жуткие письма, чтобы вы полюбили его, и, кажется, на какое-то время ему это удалось.
Он положил тело Мартина в большую деревянный ящик и подкинул ее вам, вместе с этим придумывая себе то самое подтверждение невиновности, дескать все дни он провел у постели отца и не отходил от него ни на шаг до самой его смерти.
Мне очень интересна механика сокрытия писем от самого себя. Густав ведь специально дожидался вас и при вашем присутствии начинал сжигать письма, чтобы произвести впечатление заботящегося человека. Наверное, после его убийства вы сами об этом догадались. Он перепрятывал эти письма в более доступные места, в отличие от вашей матери, которая старательно пыталась от них избавиться. Вы должны были находить эти письма, вам обязательно должно было стать плохо после них. Вот только он не учёл одну из особенностей вашей психики. С учетом вашего диагноза я обнаружил, что многие события, будь то плохие или хорошие, имеют свойство притягиваться к одной навязчивой идее преследования, что в вашем случае и характерно. Ваш мозг старательно фиксировал плохие воспоминания, но, что интересно, страх, испытываемый во время происходящих потрясений, постепенно затупился из-за той самой навязчивой идеи. Она просто не давала вам возможности сосредоточиться на вашем страхе, погрузиться в него. Я могу предположить, что вы в какой-то степени даже заставили себя смириться со своей участью на некоторое время, и Густава ваше состояние приводило в ярость. Но в особо тяжелые эпизоды вашей жизни, когда вы, например, посещали церковь, где все, как вам показалось, смотрят на вас, когда вы находились уже в Тронхейме и ждали Густава в парке эта навязчивая идея выступала вместе со страхом наступления скорой смерти. И господин Йенсен питался вашим страхом. Это своего рода мономания. Единственной причиной его существования стали вы и ваши душевные терзания. Ему доставляло удовольствие причинять вам боль, ему нравилось, когда вы боялись его, таинственного человека, что пишет ужасные письма, где он признается в своей жестокой любви.
Слова доктора Хансена потрясли Дагни. Она понимала, что все это было чистой правдой. Девушка чувствовала себя легко, но она немного озадачена. Скорее всего такое влияние оказал на неё не только рассказ доктор, но и принимаемые лекарства.
Как вдруг Дагни что-то вспомнила. Глаза ее забегали. С печалью в голосе она спросила у доктора: «А что сталось с Ингмаром и фру Моен?»
Она боялась получить ответ.
— Они в добром здравии, — успокоил её доктор Хансен.
— Где они сейчас? — спросила она, облегченно вздохнув.
— Узнав о том, что с вами случилось, они немедленно отправились в Тромс, где сообщили вашей матушке о жестоких подробностях этого дела.
Дагни почувствовала, как на глаза ее снова наворачиваются слезы.
— Ваша матушка скоро приедет сюда и навестит вас, фрекен.
— Господи, — всхлипывая, глубоко вздохнула Дагни и опустила голову на колени. — Мама, моя мамочка…