Чертов немец!

Это самый разгар битвы, слышны выстрелы и крики людей, солдаты падают на поверхность, и кровь мертвых впитывается в землю.
Ханджи сопротивляется до тех пор, пока мужчина не хватает ее сзади, не давая ей убежать.

— Beweg dich einfach nicht, okay?[Просто не двигайся, ладно?] — Зое услышала до боли знакомый голос немца. Леви был человеком, который заковал ее хваткой.
— Какого черта?!
— Es ist unmöglich, das Regiment zu retten, es tut mir leid. Es ist nicht meine Schuld.{?}[Полк спасти невозможно, мне жаль. Это не моя вина. ] — Аккерман рассказывает о тех русских солдатах, которые умирают у нее на глазах от газа, но русская этого не понимает. Играл роль не только незнакомый язык, а еще и кипящие эмоции: гнев на фашистов и разочарование в себе, ведь в смерти солдат своей страны Ханджи винила себя, как командира.

Мысль о том, что она ничего не могла сделать, чтобы спасти своих подчиненных, заставляла ее страдать.
Враг тоже смотрел в сторону, и казалось, что он не хочет встречаться с ней лицом к лицу.

— Ты на своей стороне и делаете это сами! Так почему же вы не можете отправить меня в то же место, задыхаться от ядовитого газа?!

Ханджи продолжала вырываться, но у нее не было возможности освободиться. Она была так зла на свою ситуацию, что не только чувствовала себя виноватой, но и чувствовала, что это было так несправедливо по отношению к ней — быть избавленной от смерти, пока ее люди задыхались на ее глазах.
Зое чувствовала себя так, словно должна была умереть вместе со своими товарищами.

Глаза Зое наполнились слезами, и она начала очень тяжело дышать, она была действительно близка к срыву.

— Так почему же ты не дашь мне умереть?!
— Ich liebe dich, mein dummer Vieräugiger.[Люблю я тебя, моя четырехглазая глупая. ]

Ханджи действительно думала, что он пытается помучить ее, заставить почувствовать себя виноватой, и продолжала отчаянно сопротивляться. Конечно, думала она так только от сильных переживаний, если бы сейчас она была абсолютно спокойна, то явно бы поняла, что Леви не отпускал ее из-за своей привязанности.

Слезы текли из ее глаз, и Зое согнулась пополам, едва стоя на ногах.

Русской хотелось накричать на Аккермана и умолять, чтобы он просто позволил ей умереть, но когда она открыла рот, из него вырвался только тихий хрип, и она не смогла выдавить ни слова.

Ханджи больше не могла контролировать себя, она упала на колени, не в силах больше стоять.

— Чертов немец! Садист! Ненормальный! — Она кричала на него сквозь слезы, кричала с такой ненавистью в голосе, что гнев Зое из-за всего происходящего был слишком силен для нее, чтобы справиться с ним в одиночку. Ей действительно нужна была поддержка, но вокруг нее такого не было. — Бесчувственное животное! Так какого черта мне пришло в голову в тот день спасти тебя?!

Его спокойное поведение изменилось, когда он услышал ее слова, и он разозлился, будто резко научился понимать русский. Леви отчаянно пытался сдержать переполнявшие его эмоции, чтобы не сделать хуже.
Он испытывал смесь гнева и печали, и у него возникло внезапное желание причинить ей боль.

Крики Ханджи сделали его неспособным контролировать свои реакции и свои действия. Он был на грани того, чтобы стать чрезвычайно жестоким по отношению к ней.
— Halt die Klappe, Kreatur! Ich tue das alles zu Ihrem Vorteil, und so vergelten Sie es mir![Заткнись, тварь! Я делаю все это для твоего блага, и вот как ты мне отплачиваешь!] — Аккерман сказал ей это очень низким и сердитым голосом, он действительно хотел причинить ей боль в этот момент и заставить ее чувствовать себя ужасно из-за себя.

— Я бы могла умереть с ними! Я в этом виновата!
— Du bist ein Idiot. Wie könnte ich dich überhaupt lieben?![Ты идиотка. Как я вообще мог теюя полюбить?!]

Он был так взволнован тем, как она говорила и насколько неразумно вела себя. Леви было жаль Зое, но его гнев из-за того, что она была готова пожертвовать собой ради уже умерших брал верх и он продолжал кричать на нее.
— Du bist ein ungewöhnlicher Dummkopf! Wie irritierst du mich![Ты ненормальная дура! Как же ты меня раздражаешь!] — Леви прокричал ей эти слова, он был так зол, что ему было все равно, причиняет ли он ей боль. — Hör auf, mir die Schuld für alles zu geben! Die Welt dreht sich nicht um dich![Перестань обвинять меня во всем! Мир не вращается вокруг тебя!] — Он больше не мог этого выносить, и эти слова сорвались с его губ прежде, чем он смог остановить себя. Он не хотел оскорблять ее, но она так разозлила и расстроила его.
Разум был переполнен гневом, и Аккерман чувствовал себя полным чудовищем.

Ривай не хотел оскорблять ее или задевать ее чувства, но Зое так разозлила и расстроила, что Леви не смог придержать язык. Ему было так плохо внутри, и он посмотрел на нее с раскаянием, когда Ханджи замолчала.
Аккерману было трудно поверить, что накричал на русскую такими ужасными словами, и видел, что это причинило ей сильную боль.

Ханджи оттолкнула его со всей силы. Вырвавшись из его ослабевшей хватки, поднявшись на ноги и вытирая слезы с лица окровавленным рукавом униформы, Зое пошла прочь, прихрамывая на одну ногу.

Леви не пытался остановить ее, он просто смотрел, как уходит от него Зое и в то же время чувствовал себя так, словно разрушил то, что построил между ними, и ему просто хотелось броситься к ней, со всей силы прижать к себе и расцеловать, твердя ей о своих чувствах и моля о прощении.
Словно какая-то часть души покинула его, и как раз в тот момент, когда он нашел ее, он потерял ее. Казалось, что он заполучил ее доверие и добился взаимной любви. Так казалось до этого момента.

Ривай больше не чувствовал гнева, ему просто было грустно видеть, как она покидает его.

По его щеке скатилась слеза, которую он тут же вытер.

— Ich liebe dich so sehr…[Как же я люблю тебя…]
***
Битва продолжалась, но он был погружен в свои мысли, он не мог выбросить Ханджи из головы.

Он все еще не мог по-настоящему понять свои чувства к ней. Даже несмотря на то, что война разделила их, ему казалось, что Зое была самым близким ему человеком.
Рядом с ней Аккерман знал, что она никогда не причинит ему вреда.
***
Солнце постепенно садилось, пока полностью не скрылось из виду. И вот, команда «отбой» уже прошла, и Леви лежал на кровати в палатке военного лагеря, обнимая рукой подушку, вспоминая, как еще несколько дней назад он впервые обнял этого человека.

— Vieräugig… Jetzt würde ich alles dafür geben, dass du mir verzeihst… Und ich habe mich noch nie so an Menschen gewöhnt…[Четырехглазая… Сейчас я бы все отдал, чтобы ты простила меня… И я никогда так не привязывался к людям…]

Аккерман не мог заснуть, всякий раз, когда он пытался закрыть глаза, его просто переполняли мысли: ночью боль от потери обострялась.

Он хотел забыть их ссору, он хотел взять назад то, что сказал сгоряча.

Ривай чувствовал, что отдал бы все, лишь бы ему позволили быть рядом с ней и испытать то, что они пережили вместе. И по какой-то причине ему захотелось надеть кольцо ей на палец и прожить с ней остаток своей жизни…

Через множество усилий и прошедшеих минут Леви заснул с мыслями о ней в голове, и это вызвало у него очень яркие кошмары.
Он начал видеть сны с участием Ханджи, но эти сны были не счастливыми, а скорее преследующими кошмарами: в этих снах Аккерман был рядом с Зое, но в одних они сражались против друг друга, в других Ханджи умирала у Ривая на глазах, в то время как он ничего не мог сделать.

Боль от разлуки была такой сильной, что Леви казалось, что он сходит с ума.
Он чувствовал себя так, словно у него вырвали его собственное сердце. Трудно поверить, что немец так привязался к врагу.