Корова

 Жаркое солнце августа расплавилось над полями перезревших колосьев. Марика утопала в пшеничной гуще, разморенная и ленивая, считающая в небе воздушных овец. Она ненадолго покинула кузницу, только лишь для того, чтобы насладиться последними летними днями, пока батюшка уехал в город и за ней не следит.

 Ей нравилось кузнечное дело, и сил ей хватало, и сноровки, и разума, но солнца хотелось хлебнуть до дна перед новой зимовкой.

 У батюшки она уродилась одна единственная, и та девка, а кузницу ему передать кому-то было нужно. Другой бы подождал, пока девка вырастет и приведёт мужа, но её батюшка вознамерился обучать кузнецкому делу дочь. И не прогадал.

 Марика была высокая, ладная, плечи шире, чем у некоторых мужиков, а голос –низкий, грудной, часто путал соседей, пока они к выросшей Марике не привыкли.

 Рыжую косу она прятала под платок, завязанный сзади, а рукава льняной рубахи по-мужицки закатывала до локтей так, чтобы виднелись рельефные вены.

 Красавицей не была, особенно на вкус деревенских, однако исходило от неё такое особенное обаяние, что каждый встречный, вначале испугавшись её внушительного вида, следом немедля ею очаровывался.

 В кузню она вернулась затемно. Каменные стены успели остыть, печи давно погасли, даже мыши в подполье как будто бы видели пятый сон.

 И только она собралась пройти узкой дорожкой сквозь кузню на задний двор отчего дома, как за воротами послышалось лошадиное ржание, хлопнула калитка, и в дверь настойчиво застучали.

 - Кто там ещё? - недовольный бас Марики походил больше на ворчание медведя, нежели на девичий голосок.

 - Мне б коню сменить подковы.

 Женщина. Заполночь женщина хочет подковать коня, вот это невидаль.

 Марика потянулась к засовам, бормоча:

 - Чего вам дома не сидится, кто вообще в волчий час коней подковывает, разве что ведьмы...

 - Может и ведьмы! - бойко отозвалась гостья, переступив порог и немедля заполнив собой всё пространство.

 Невысокая, пышная, с копной иссиня-чёрных кудрей она сверкнула на Марику глазами, что разрезом, что цветом напоминающими кошачьи, и широко улыбнулась.

 - Ну так подкуёшь, добрый молодец?

 - Я девица, - буркула Марика и отправилась за гвоздями.

 Гостья удивлённо встряхнулась, будто уточка, и с уже большим интересом проводила взглядом хозяйку кузни.

 - А чего девице в кузне-то делать?

 - Ты меня видишь вообще? Я поболе иного мужчины, что мне, платки вышивать? У меня дело важное, мне по душе, батюшка всему меня обучил, так и что ж ещё надобно.

 Гостья усмехнулась, расправляя плащ на плечах так, чтоб обнажилось её завидное декольте. Грудь сдобными булочками возвышалась над богатым корсажем.

 - И ведь не поспоришь. Так а что, нашёлся уже тот, кто сумел объездить такую...

 - Кобылу? - Марика фыркнула. - Дураков нет. Да и мне без надобности. Я не потерплю рядом с собою мужа слабее меня, а такой, чтоб силой меня превзошел, мне ещё не встречался.

 - А как же утехи? - гостья облокотилась на наковальню так, что грудь едва не вырвалась за пределы её нескромного платья.

 - Я делом занята, не до утех мне.

 - Как это грустно.

 Женщина тотчас же подскочила, будто лиса хвостом обмела Марику взмахом плаща, нежным белым пальчиком коснувшись её обнаженного предплечья.

 - А хочешь, я расплачусь с тобой за подковы услугами, а не делами?

 - Так ты из этих что ли, кабацких девиц? - Марика сморщилась. - Нет уж, мне такого не надо.

 - Ты же не пробовала! 

 Женщина внезапно подплыла к ней со спины, обвила мягкими прохладными руками и крепко прижалась.

 Внутри Марики что-то ёкнуло, отчего ей стало не по себе.

 - Уйди. Коня я тебе перековала, денег если не хочешь платить – не плати, останется на твоей совести и тебе же потом аукнется.

 Гостья рассмеялась, отстраняясь от кузнецких дел мастерицы.

 - А вот и не заплачу. Хочешь денег – приходи ко мне в дом и заберёшь вдесятеро больше, чем стоят эти подковы. Я живу за осиновым лесом, не перепутаешь.

 Она вновь расхохоталась, хлопнула дверью и была такова.

 - Так ведь там же болото... - Марика растерянно посмотрела ей вслед. Батюшка за такую беспощадную щедрость её верно прикончит. Придётся идти.

 Лес сиял, умытый холодными росами, ещё не готовый к первому дыханию осени. Солнце просвечивало его насквозь, прошивало ажурные кроны осин, по стволам стекало на мшистые камни. 

 Щебетание птиц стихло раньше, чем угасло солнце. Марика не сразу заметила, но всё же – полдень, на небе ни облачка, и лес как будто бы не густой, так откуда же темень?

 Надвигалось болото. 

 В деревне ходил слух, что болото это не простое, готовое сгубить даже самого осторожного путника, затянуть в трясину и немедля сожрать. А ещё – будто на болоте жили ведьмы.

 Деревенские туда не ходили, дознаться правды из первых рук было не у кого, если кто решался уйти на болота, там же и пропадал. Марика в это не верила.

 Тьма сгущалась. Смыкалась над головой тёмными крыльями, перекрывая воздух. Ноги вязли в густой, пропитанной влагой почве, тропы сузились, а после вовсе истерлись, заставляя рваться сквозь бурелом. Голова тяжелела.

 Не то туман, не то дым принял Марику в свое прохладное лоно, дальше она шла наугад. Лес уже должен был смениться болотом, как она думала - раньше - но теперь она не могла разобрать ни где идет, ни как долго уже, будто плутает пол жизни. Тишина ватой набилась ей в уши, мутило, тянуло прилечь прямо там, в подушку отсыревшего мха, но она ещё шла.

 И тут ей начал чудиться смех, отовсюду и ниоткуда. Он звенел будто внутри её головы, прорываясь на выдохе, цеплялся за волосы гнутыми ветками. Марика не разбирала дороги, не чуяла больше ног под собой, едва не теряла рассудок, и только смех заполнял её сверху до низу.

 В отчаянии - заплутала! - она сорвалась на бег, как ей казалось, сквозь паутину древесных сомкнутых рук, рвущих на ней одежду. И вырвалась. На последнем вдохе выпала из плена осин. 

 Прямо к крыльцу, где её уже поджидали.

 

 Она металась в бреду, сгребая руками тонкое полотно, постеленное поверх свежего сена. Рвалась, рвалась, рвалась убежать, сквозь лес, сквозь кустарник, прочь от проклятого смеха, а он всё настигал, снова и снова.

 Прохладные руки приподняли её взмокшую голову, прислонили чашу к губам, вливая ей в рот ледяную, остужающую взбешенные мысли воду. Она припала жадно, как к материнскому молоку.

 А после мягкие губы коснулись её раскаленного лба. И тьма поглотила её, не поперхнувшись.

 - Всё-таки ты пришла!

 Ведьма сидела у крошечного окна, сосредоточенно срезая кожуру с румяного яблока.

 Марика приподнялась на постели, с трудом продирая глаза. К голове будто привязали пудовый мешок, одежда промокла насквозь, ноги в ссадинах и синяках ныли при одном только взгляде на них.

 - Я так и знала, что ты придешь. И я конечно дам тебе деньги, как обещала, но... - ведьма засунула в рот кусок яблока, как будто и не собиралась заканчивать.

 - Но?..

 - Но! - жуя, бесовка подобралась к Марике ближе, разбросав свои юбки по полу, босые ноги закинув ей прямо на грудь. - Но если ты выполнишь для меня ещё несколько поручений, я дам тебе взамен мешок золота. И коня. Не зря же ты шла через лес.

 Девица задумалась. Иметь дело с ведьмой плохая затея, но без денег к батюшке она прийти не могла. Да и правда, так ей тяжко далась эта дорога, хотелось хоть как-то её окупить.

 - Что нужно сделать?

 Вначале ведьма наказала ей нарубить дров. Взбить масло в огромном корыте. Поправить забор. Раз за разом Марика возвращалась к ней с выполненным поручением и получала два новых взамен. 

 Ещё и ещё.

 Снова и снова.

 Время растягивалось будто патока, дела не кончались, и снова, и снова Марика бродила по ведьминому двору, хлопоча по хозяйству. Влево и вправо. К колодцу, к хлеву, обратно. Вправо и влево. Взад и вперед.

 Мысли таяли в её голове, на смену им пришла вязкая тишина.

 - Дуррра!

 Резкий крик прорвал молочный туман забытья. Над головой Марики на еловой ветке била крыльями взъерошенная сорока.

 - Дуррра! Помрррешь!

 Марика уставилась на неё, выронив из рук корыто с помоями, предназначенными для свиней.

 Сорока сверкнула круглой бусиной черного глаза, выворачивая голову вверх тормашками. И коль скоро произнести по-человечьи она могла не так уж и много, голос её раздался прямо у Марики в голове.

 "Дура, посмотри на себя. Пойди найди зеркало и посмотри на себя"

 - Зеррркало!

 - Нет тут зеркал...

 "В колодезную воду загляни, посмотри, кем ты стала. Ведьма жрет тебя, и скоро сожрет целиком. Сходи в хлев, глянь на её осла. Сходи в конюшню, глянь на её коня. Посмотри им в глаза"

 - Посмотррри!

 "Батюшка твой проплакал все глаза за тобой, дура. Возвращайся домой, возвращайся домой, пока можешь"

 - Дуррра!

 - Да я тут всего-то пару часов... - разум Марики плыл по белой кисельной реке, не готовый очнуться.

 "Ты здесь полгода. Беги. Беги, дура. На заре, при первых рассветных лучах ведьма забывается сном. Беги на заре"

 - На заррре! Дуррра!

 Птица сорвалась в небо, брызнув серыми перьями. Марика, едва дыша, всё смотрела туда, где до того сидела сорока, и не могла наглядеться.

 - Полгода? Пол... года?..

 Шатаясь, она подошла к колодцу. Стянула тяжелую крышку, свесилась через край, чтоб отразиться в воде. 

 Чудище смотрело на неё с темного дна. Исхудавшее, серое, но не в том было дело. Лицо её вытянулось вперед, нос набух и округлился, разошелся ноздрями, формой теперь напоминая коровий. В облаке рыжих вихров на висках проступили рога.

 Марика отшатнулась назад, оттолкнула себя от колодца, вцепившись сама себе в волосы. Как она могла не заметить - рога! Рога и правда росли, острыми пиками упираясь в её истертые руки.

 Со всех ног она бросилась в хлев, а следом в конюшню. И там всё поняла. У осла, у коня, у свиней, у каждой скотины ведьминого двора было одно и то же отличие. Изможденные и худые, все они смотрели на Марику глазами не звериными, но человечьими. И она была следующей.

 Ведьма сманивала их, молодых, сильных и глупых, жадных до денег, и каждого испивала до дна, оставляя доживать свой век в зверином обличье. Ей развлечение, им погибель, и никто никогда их не сыщет, даже если забредет в её логово. А после их белые черепа украсят колья забора.

 Девица не знала, сколь долго ей ещё быть девицей.

 Едва дыша дотерпела до ночи, не сомкнув глаз, выждала до зари. С первыми рассветными лучами выскользнула со двора, неслышно затворив ворота, и бросилась прочь.

 Сквозь лес, бурелом и болото. Сквозь гнутые ветки и топи. 

 Прочь, туда, где ведьма её не достанет, а если и явится, Марика огреет её каленым железом.

 Прочь, прочь.

 Она бежала, обрывая дыхание, не разбирая дороги, не оглядываясь назад.

 Обернешься - умрешь.

 Она бежала, падая и поднимаясь, снова падая, сдирая колени.

 Выбившись из сил, она упала на четвереньки и ползла, как могла, лишь бы скорее вырваться из проклятой чащи, перебирала руками, ногами, цеплялась ногтями, загребая черную землю.

 Батюшка выбежал на крыльцо, заслышав шум во дворе. И разрыдался.

 В воротах стояла изможденная и худая корова с огненно-рыжей гривой и крутыми рогами.

 Он полгода молился, чтобы доченька его вернулась домой, и только теперь понял - напрасно.

 Подойдя к корове, он обвил её шею, уткнулся лицом в рыжие пряди и так и остался стоять. 

 Корова молчала, поникнув. Батюшка не заметил, что глаза у неё человечьи.