На темной стороне дома
Александр Штайн был странным человеком. Он жил в полузаброшенном доме на краю города, настолько неухоженным и запустелым, что тот казался нежилым. Некоторые окна зияли разбитыми стеклами, а внутри - темнота и лопнувшие лампочки.
Времени следить за домом у него не было. Да он там практически и не жил.
Алекс работал журналистом в горячих точках.
Автор жестоких документальных фильмов и книг о самых болезненных социальных проблемах, он линчевал политиков, банкиров и саму прессу, из которой был родом. Может, ему нравилось чувствовать себя бичом божьим. А может, некоторые профессии не выбирают.
Больше двенадцати лет своей жизни он провел, путешествуя по всему миру. Не жил дома годами, переезжая с одного место на другое. Вечный странник и перекати-поле. Везде к месту и нигде не свой.
На него совершалось семь покушений, но он всегда выходил из воды сухим и смеялся в лицо судьбе. То ли везение, то ли у него со смертью был какой-то свой уговор.
Несколько раз его номинировали на Пулитцеровскую премию за выдающееся расследование, лучший международный репортаж и подачу сенсационного материала, и он даже дважды получал ее.
Но на лавры было плевать. "Есть дело, и его нужно делать" - говорил он.
В редкие перерывы Алекс возвращался в свой полуразрушенный дом и жил вдали от людей, практически в темноте. Никто не знал, каким Алекс бывает, когда не делает дело. Похоже, в этих развалинах спадала маска правдоискателя, и появлялся усталый, одинокий человек, который при своей безрассудной смелости старался избежать только одного — находиться в обществе самого себя.
***
Он стоял напротив меня — худой, нет, даже тощий. Просто кости. Длинные, спутанные волосы спускались до колен. Глаза — две черные бездны, и видят меня насквозь. Узкие, высокие скулы отливали алебастровой белизной, и это единственное, что светилась в темной комнате, без шуток.
Я знал, что он читает мои мысли. Ощущение контакта сложно было рационализировать, но я даже не пытался. В момент нашей встречи меня поставили перед фактом. Прежде всего, его существования.
Дым шел медленными клубами, а во рту вяз привкус табака — горький, отравляющий и одновременно живительный. Мысли все крутились вокруг загадочного соседа.
Непонятно, откуда он взялся. Вполне мог вынырнуть из черноты без номера и названия, как... идея.
По его губам бродила пронизывающая улыбка: безумная и одновременно понимающая. Он, похоже, ожидал вопросов, но я все молчал.
— Ты кто? — спросил я наконец.
В ответ послали диковатую улыбку, сквозь которую проступило что-то звериное. Его черная одежда сливалась с тенями моей комнаты, и трудно было отличить, где начинается его тело и кончается мрак. Одно будто плавно переходило в другое.
—А ты? — вкрадчиво спросил он.
— Я — Алекс, — просто ответил я.
— И что ты тут делаешь, Алекс? — поинтересовался странный гость, не отводя впивающихся глаз, походящих на два туннеля.
— Живу.
— Тогда я тоже.
Похоже, тип руководствовался какой-то только ему понятной логикой. А я не возражал, я любил сумасшедших.
— Откуда ты пришел?
— С другой стороны. — серьезно произнес он.
Ну, ладно. Большего мне и не требовалось. Пожав плечами, я только уточнил:
— Это далеко отсюда?
— Очень.
Он сделал шаг назад. Некоторое время его скудные черты еще виднелись во мраке, потом раздались удаляющиеся шаги. Гость уходил вглубь дома, на его другую сторону, которая, как второй лик луны, была всегда черная.
«Пусть живет», — подумал я.
***
Я редко бываю дома. Скажем так: я ненавижу бывать дома. Это место на краю света окружено ветром и шорохом листьев. Тяжелые кроны дубов качаются вокруг крыши, и летним полднем я люблю слушать, как их шелест выгорает в раскаленном воздухе.
Но в остальном это место пугает. Пустой дом, большой дом. Засасывающие коридоры и нежилые комнаты. Мне бы подошла какая-нибудь захламленная маленькая квартира в центре ревущего мегаполиса. Но что есть, то есть. Я все обещал себе, что как только выдастся свободная минута, я продам этот дом и перееду в город.
Но некоторые дома не продаются. Их можно только обрести, придя в них.
Стоило переступить порог и провести ночь под этой крышей, как наутро я впадал в странную безучастность. Она заставляла наматывать круги по комнате, и ни шага за пределы. Это место обладало какой-то дурной властью надо мной.
И некоторые дома не отпускают. Ты становишься их частью.
Я не менял перегоревшие лампочки, не вставлял новые стекла. Я вообще не ухаживал за этим домом. Пока я был в отлучке, здесь жили бездомные, находили приют влюбленные парочки, а подростки курили травку, зная, что никто их не достанет. Возможно, здесь даже кого-то убили. Я, правда, не знаю.
Так что, ничего удивительного, когда обнаружил здесь этого типа. Возможно, он прожил тут дольше, чем я, а, значит, прав у него на этот дом больше.
***
Так прошло еще две недели. Отпуск ощущался как пытка. Я не понимал, чего от меня требуется. Лежать в шезлонге? Смотреть фильмы? Единственное, что я делал, когда не ковырялся в недописанных материалах, стоял у окна и смотрел сквозь прорези жалюзи на ветки деревьев. И спрашивал себя, я это вижу или мне кажется?
В одиночестве мысли всегда балансировали на грани рассудка и сумасшествия.
Во рту постоянно стоял вкус горелой бумаги. Раньше я не замечал его. Следовало бы меньше курить.
В слабом зеркальном отражении я видел самого себя, застывшего между светом и тенью. Стекла очков казались слепяще белыми из-за косого луча солнца.
Позади скрипнули половицы. Каждый предмет в этом доме старался издать как можно больше мерзких звуков...
Бросив короткий взгляд за спину, я обнаружил в дверях моего странного гостя.
С той самой первой встречи, когда я вернулся и обнаружил его, стоящим посреди моей комнаты, я больше ни разу его не видел на своей половине. Но замечал следы еще чьего-то присутствия.
Скрипели злосчастные половицы, и по старому настилу слышались легкие, кошачьи шаги. Это происходило обычно ночью, когда я ложился спать, а гость в это время начинал разгуливать по дому. Иногда он выходил на крышу, и его шаги уже раздавались над моей головой. И в полусне, я понимал, что различал эту странную поступь и раньше. Значит, он был тут давно, ходил по моей крыше, улыбался луне своей диковатой, звериной улыбкой и чего-то ждал...
Но, как я уже говорил, возражаний не было. Этот дом слишком большой для меня одного.
— Почему ты куришь? — раздался в тишине его вкрадчивый голос.
Вопрос словно прозвучал внутри моей головы.
— Хочу чувствовать, что я живой, — на автомате ответил я, разглядывая серебристые нити паутины рядом с моей головой.
— И как это тебе помогает? — поинтересовался он, имея в виду сигареты.
В вопросе не было никакой насмешки. Он, правда, хотел понять.
— Как это объяснить... - пожал я плечами, - Дым забирается в легкие и немного дурманит. А когда уходит, все вокруг становится очень четким и ясным. И это словно свидетельство того, что я все еще здесь... Раз чувствую эту мерзость во рту. Курить вообще не вкусно. Но пока мы курим, мы переживаем какой-то только нам понятный опыт.
Он рассмеялся. Затылком ощущал, что он буравит меня своими смоляными глазами.
— Есть много других способов ощутить в себе жизнь, — произнес он. — Менее разрушительных и более радостных.
— Не интересуюсь такими.
— Ты станешь больным через два года, если не перестанешь курить, — проникновенно сообщил он мне. — Я вижу, что у тебя будет рак легких. И ты умрешь от асфиксии.
— Хороший конец, — без всякой иронии сказал я. — Он неплохо подходит к этой обстановке и ко мне...
— Ты и в правду странный, — с каким-то одобрением произнес мой новый сосед.
Мы помолчали. Я продолжал наблюдать, как серебрится паутина, и маленький паучок легонько перебирает по ней лапами.
— Откровенно говоря... — начал я через мгновение. — Я привык к дыму. И видел много дыма... Вдыхать, говорить сквозь него, чувствовать гарь. Это вкус моей жизни.
— Ты был когда-нибудь в аду? — зачем-то поинтересовался он.
— Как посмотреть. Одни считают, что ад - это моя работа, — ответил я, стряхивая пепел в жестяную коробку из-под кофе. — Я работаю в ужасных местах по собственному выбору.
— Думал, ты серьезно, — хмыкнул он с легким презрением.
Я не обратил на это внимание и продолжил:
— А ты что имел в виду? Сковородки и чертей? Если ад и есть, его изобрели в первую очередь на земле. Например, это войны между людьми. Я сидел в окопах вместе с солдатами в Чечне, Афганистане и в Сомали, а над моим ухом свистели пули. Помню в самый первый раз я чуть не сдох от страха. А потом... страны сменяли друг друга, а я все еще был жив. Мне даже доставляло какое-то странное удовольствие находиться в самом центре какого-нибудь пекла и быть живее всех, потому что меня питал мой интерес. Чуть позже я понял, что я не могу работать в спокойном месте и делать, допустим, репортажи не о кризисах, а телезвездах.
Его внимание вдруг заострилось. Неожиданно мой сосед оказался хорошим слушателем.
— Меня называли сумасшедшим и при этом уважали. Эта смесь любопытства... тщеславия... велела мне туда сунуться, а потом уже я не смог выйти. Я понял, что нужен. И у меня есть долг. Не все в него верят.
— И в чем этот долг? — поинтересовался сосед с промедлением.
Я почувствовал, как что-то во мне медленно поднимает голову и говорит вместо меня:
— Хочу, чтобы люди знали правду. Чтобы они глядели на этот кошмар и начинали осознавать, что творят. Жестокость пугает, но при этом завораживает. Это лучшая антиреклама.
— Ты и в правду веришь, что один человек может что-то изменить? — скептически вопросил он.
— Нет, — совершенно честно ответил я. — Но я хочу быть тем, кто сможет это хотя бы донести. При всей моей циничности, я все-таки верю, что только так можно что-то изменить. И буду за это бороться дальше. Это... и моя правда.
Мы замолчали надолго. Непонятно, зачем ему надо было все это выслушивать, но показалось, что он стал еще более заинтересован во мне. Я знал, как можно слушать. Можно пропускать мимо ушей или через силу, а можно... внимать. Мой сосед умел делать последнее. Все слова впитывались в него, как в губку, они тонули в его бездне. И единственное, что меня интересовало в тот момент: зачем ему это нужно?
Я вспомнил, что разговор начался с ада.
— Так что... за адом не надо идти на тот свет. Он может прозаично находиться за любой дверью. Ты никогда не думал, что вообще скрывают двери? За ними миры и тайны. За ними могут насиловать, увечить и убивать. Это ад, окруженный вроде бы знакомыми четырьмя стенами. Вот что ужасно. Не какие-то там далекие Геенны огненные.
Я сделал быструю затяжку и отметил, что действительно увлекся.
—В общем, не верю я в загробный ад.
В голове прокручивалась тысяча картин, связанные с темой нашего разговора. Вернее с темой моего монолога. Те войны, о которых я делал свои репортажи. Сначала судорожные и истеричные, потому что я сам не понимал, какого черта мне это все нужно и что я тут делаю... Затем отстраненные и детальные.
Тела, стрекот оружия и дым... Бесконечный дым. Это горело человечество.
Я перевернул сигарету вертикально и уставился на тлеющий конец. Когда вокруг разруха и гарь, а жизнь в любую минуту может сорваться с этого тоненького волоска, то начинаешь ощущать свое пока что живое состояние острее прежнего. И эти экстремальные моменты врезаются в память со всем, что рядом. А вокруг один дым. В него впитываются воспоминания. Курить, чтобы чувствовать себя живым... Вот такой трюк сознания.
— Ты очень странный человек, — сказал сосед после долгой паузы. — Ты разочарован в людях, почти их ненавидишь... И тем не менее, продолжаешь за них бороться.
— Наверное, потому что я сам человек. И жить мне и дальше в этом мире, — усмехнулся я. — Но хватит обо мне. Откуда ТЫ взялся?
— Я уже говорил, — кратко отозвался он и замолчал.
Ну, нет. Теперь ты от меня не отделаешься.
— Да, я помню. С другой стороны. Что ты здесь забыл?
— Я сбежал, — просто сказал он.
— Прячешься? — прямо спросил я.
— Да. В твоем доме. Тут много теней, это хорошо, — сказал он. — Ты... не против, что я тут буду жить?
Он не спрашивал разрешения, это было и так ясно — он остается. Его интересовало мое отношение.
— Не против. Но хочу знать, кого или что я приютил.
Он не был человеком, это точно. Существо выглядело как человек, да и то очень отдаленно. Это не пугало и не удивляло. Я допускал, что в этом мире может быть все что угодно. Хотелось знать только, кто он такой.
— Что тебе даст мое имя?
Я наконец-то обернулся к нему и впервые за все время беседы посмотрел в лицо.
— Хотя бы буду знать, как к тебе обращаться.
Он усмехнулся и показался мне каким-то надломленным и хрупким в этот миг.
— Зови меня... Эго.
***
— Сейчас тебе позвонят, — задумчиво произнес Эго. — И ты согласишься.
Я стоял у окна, прислонившись к стене и сложив руки на груди. Эго был, как всегда, напротив . Он сидел за моим столом, вытянув свои невероятно длинные ноги и ссутулив худую, угловатую спину.
Он странно смотрелся при свете дня. Что-то одинокое появилось в его черном облике. Сбежавшая тень...
— Я знаю наперед все, что с тобой произойдет, — хмуро ответил он, уставившись в никуда. — Это будет человек, которого ты хорошо знаешь. Единственная женщина, которую ты любил. И ты согласишься, потому что тебе не все равно. Скоро ты ощутишь вкус другой стороны.
— Ты умеешь видеть будущее? — спокойно спросил я.
— Я знаю его наперед. Хочешь, расскажудо конца.
Я усмехнулся и слегка опустил голову, уставившись на растрескавшийся пол.
— Ты тоже говорил мне о будущем, когда сказал, что я умру от асфиксии?
— Это могло бы случиться, если бы не этот звонок.
— Что он изменит?
— Ты умрешь раньше.
Я не успел спросить его дальше. Телефон зазвонил.
Натужный, дребезжащий звук из старого аппарата рассеивался по обшарпанной комнате. Некоторое время мы вместе слушали эту трель, каждый глядя в свою собственную прострацию.
Эго скрючился на колченогом стуле, обняв себя своими длинными руками с бледными паучьими пальцами, и размышлял о чем-то. Я смотрел в пол и думал о его словах.
— А если я сейчас не возьму трубку? — поинтересовался я через мгновение.
— Это ничего не изменит, — отозвался он. — Все уже началось.
Я подождал еще пару мгновений.
Дзынь. Дзынь-дзынь-дзынь.
Возьми трубку, Алекс.
Ну, давай же.
По поводу его предсказания я не испытывал ничего кроме скучающего равнодушия. Отношение к смерти было спокойным. Это всего лишь лишь другая сторона. Но безучастность, в которой я пребывал уже много дней, сдерживала что-то.
Дзынь.
Медленно оторвавшись от стены, я пошел к телефону. Пальцы коснулись пыльной трубки, и я поднял ее с промедлением.
— Слушаю.
— Алекс? Ну, наконец-то. Я думала, буду вечность гудки слушать.
Милена. Единственная женщина, которую, выражаясь языком Эго, я любил. Вместе с ее голосом всплыли воспоминания о дожде и намокших белых розах, которые она когда-то так ждала. Как наяву возникло ее холодное, скуластое лицо с самоуверенной улыбкой.
— Значит я тебе очень нужен, — только и хмыкнул я.
— Да. Верно. Я поначалу подумала, что ты опять куда-нибудь удрал и ведешь очередную борьбу за человека, — я различил ее мягкий смех, бегущий по телефонным проводам.
— Недавно я подумал, что иногда мне стоило бы вести борьбу против человека, — произнес я. — Я дома. У меня небольшой перерыв.
— Понятно, — она замолчала на мгновение. — Что нового?
— Все — старое, — отозвался я. — У тебя что-то случилось?
— А вдруг я соскучилась? Вдруг ты мне нужен?
Я невольно улыбнулся и произнес:
— Не ври. Тебе никто не нужен кроме твоей работы.
Она фыркнула и ответила:
— Точно так же как и тебе. Кстати, поздравляю с выходом нового романа-обличителя. Бестселлер.
— Спасибо.
Мы замолчали на некоторое время, слушая общую тишину. Я прислонился к стене и поглядывал на Эго, который по-прежнему сидел на стуле, в окружении своих длинных, надломленных рук. Концы его волос почти касались пола.
Слушая ее молчание, я думал о том, какой она была. Милена походила чем-то на мальчишку. Но было в этом что-то хрупкое и нежное, хотелось защитить неизвестно от чего... И ты так думал, пока не утыкался в ее самоуверенность и бездушность. Ее сердце билось только когда она включала камеру. Она была успешным фоторепортером. Но при всей этой пустоте в ней оставалась какая-то тайна, или так казалось. Поэтому даже после развала и без того паршивых отношений, я еще думал о ней с ностальгией.
— Ладно, что тебе нужно? Ты ведь не просто так звонишь? Ты никогда ничего не делаешь просто так, — выдохнул я через какое-то время.
— Мне нужна помощь, — прямо сказала она. — Моя карьера висит на волоске, потому что я испортила отношения со всеми и... просто... — в ее голосе зазвенело что-то потерянное и до ужаса ей несвойственное: — я... многое поняла. Знаешь... ты живешь вот так по амбициям и... через какой-то промежуток... осознаешь, что у тебя нет никого и ничего, — ее голос засеребрился странной хрипотцой. — Я... мне нужно просто с тобой увидеться. Как с другом.
Я помолчал, а затем произнес:
— И еще я должен тебе как-то помочь с работой, так?
Она нелепо усмехнулась и прошелестела:
— Я буду рада, если ты хотя бы придешь. Сегодня в пять. В нашей кофейне, помнишь ее?
Милена всегда была манипулятором. Но я соглашался по собственной воле.
— Я приду. Если тебе и впрямь нужна помощь.
— Спасибо, — мне показалось, что она улыбнулась — Я знала, что тебе никогда не было все равно. Тогда... до встречи?
— Да, — отозвался я и положил трубку.
Эго так и не изменил своей позы и продолжил таращиться в пустоту. Его пальцы слегка шевелились, но лицо была каменным.
— Я умру за что-то или просто так? — поинтересовался я, прохаживаясь туда-сюда.
— Ты умрешь из-за нее, — только и ответил он.
Ну и бесславный же это будет конец. Я походил кругами и в итоге уселся напротив Эго. Мой привет с того света. Почему он пришел именно в этот дом? В какие-то моменты его облик казался устрашающим.
— Чье ты Эго? — тихо вопросил я, не отрывая от него взгляда.
Он посмотрел на меня исподлобья и тоже спросил:
— Ты хоть во что-нибудь веришь по-настоящему?
— По-настоящему это значит, не задавая вопросов?
— Не совсем. Не замечая темной стороны.
— Темная сторона есть у всего, — отозвался я. — Даже у этого дома.
Эго осклабился и вымолвил:
— Но ты ни во что не веришь, это же, правда. Потому что ты знаешь об обеих половинках: светлой и темной. Когда знаешь, уже трудно верить.
— И к чему это? — поинтересовался я, глядя на его еле заметное темное довольство. — И ты будешь когда-нибудь отвечать на мои вопросы?
Эго медленно наклонился вперед, и его руки плавно скользнули ко мне навстречу. Он приблизился настолько, что его лицо было в паре сантиметров от меня — такое контрастное, дышащее вниманием и смертью.
— Чье ты Эго? — повторил я свой вопрос, вглядываясь в абсолютно черные глаза, которые гасили любой блик на своей поверхности.
Он улыбался и взирал с тем же непонятным выражением лица. Я остро чувствовал, что просто хочу знать. Чей он. Это почему-то было жизненно важно.
Наконец-то его губы разомкнулись, и он произнес с рассеивающимся придыханием:
— Твое...
Я продолжал безмолвно смотреть на него, а он добавил:
— Темная сторона. Это она. Каждая вещь отбрасывает тень. Темная сторона дома, темная сторона луны. Темная сторона любой веры — это незнание. И, наконец, твоя темная сторона. Это я.
Медленно, словно пробудившись, я кивнул.
— Какой-то ты не по Фрейду. Должно быть и супер-эго тогда. А ты вообще похож на выброс подсознания.
— Ты не так понял. Твое эго не на виду, а в тени. А у тени тоже есть самосознание, не задумывался? — он подмигнул мне и стал еще похож на пантеру.— Мы разделены с тобой. Я остался жить на темной стороне дома, а ты бродил, где тебе вздумается. На свету. В поисках правды, которой нет. Теперь мы уже давно можем жить сами по себе. И, следовательно... — я увидел, как на мгновение на его лице высветилась диковатая улыбка, в которой я едва узнавал свои черты. — Можем открыться друг другу... и подружиться.
Он протянул мне бледную паучью ладонь. Вытянутая тень человеческой руки обрела плоть и настоящий теплый цвет... Я пожал ее.
— Что будет, когда я умру из-за нее? — спросил я. — Что будет с тобой?
— Я останусь, — просто ответил он — Но мы еще увидимся. Ты перейдешь на темную сторону, когда умрешь. Значит, я перейду на светлую. Мы просто поменяемся местами.
Я улыбнулся, и он тоже.
— До встречи тогда.
***
Александр Штайн был странным человеком.
При всей громкой публичности, о другой стороне его жизни мало что было известно. На виду скорее были какие-то общественные заслуги, множество публикаций, фильмов, статей и наград...
Но что помимо этого? Кем он являлся в обычной жизни? Что он делал, когда не боролся?
Кто его друзья? Был ли кто-то ближе для него, чем он сам?
Говорят, была какая-то Милена. Фотограф. Говорят, она встречалась с ним в тот день, когда люди от N застрелили его.
Разумеется, это заказное убийство. И спросив любого, можно было убедиться, что НИКТО не верил, что Штайн доживет до старости.
По слухам Милена стала любовницей N и вывела его на Штайна. Теперь уже никто ничего не докажет.
Говорили, что в редкие минуты покоя он жил в своем полуразрушенном доме, вдали от людей, практически в темноте. По сути, он был нелюдимым человеком. Никто не знал, каким Алекс бывает, когда не делает дело. В такие минуты он снимал маску правдоискателя и появлялся усталый одинокий человек, который при своей безрассудной смелости, старался избежать только одной вещи — находиться в обществе самого себя.
Возможно, что ему самому не хотелось знать о своей другой стороне.