Куб [Редактура]

Я проснулась резко. Выпала из сна, словно бы меня кто-то выдернул, схватил за шкирку и силой зашвырнул обратно в реальность.

    Пару секунд я просто лежала, не двигаясь и не открывая глаза, стараясь дышать спокойно и размеренно, дабы не выдать, что уже проснулась. Мысленно досчитала про себя до десяти. Потом снова. Ничего не происходило. Никаких посторонних шорохов, звуков, движений. Я дошла до тридцати и принялась считать снова. Досчитала до двенадцати. Все было тихо.

    Я медленно открыла глаза.

    Комната, которая вчера едва освещалась тусклым ночником, была залита дневным светом, льющимся из огромных окон, выходящих на поляну. Я чуть приподняла голову и осмотрелась по сторонам. В комнате никого не было.

    Я стащила с себя плед и осторожно поднялась с дивана, стараясь не вызвать приступ головокружения. Мне было гораздо лучше, чем вчера, но все же я ощущала легкое недомогание и решила перестраховаться. Голые ноги наткнулись на что-то мягкое, и я опустила взгляд. Рядом с диваном лежали заботливо оставленные Эдуардом тапочки. Бежевые, с белой ленточкой посередине, завязанной сбоку в крошечный бантик. Я нахмурилась, спросонья не сумев сразу догадаться, откуда они тут взялись. Явно женские, идеально подходящие по размеру. Потом я вспомнила.

    Он готовился.

    Наверняка у него припрятано для меня кое-что еще, помимо домашних тапочек. Одежда. Зубная щетка. Новая обувь.

    Я сжала руки в кулаки и демонстративно перешагнула через тапочки. Ни за что не надену. Нельзя принимать от него подачки, показывать, будто бы я не против здесь обосноваться.

    Я пошла босиком.

    Одежда за ночь смялась. Юбка и блузка выглядели так, словно бы их не стирали много дней, а колготки после вчерашней прогулки по лесу больше напоминали лохмотья. Я быстро задрала подол и стянула последние. Скомкала капрон и засунула под диван, как можно дальше, не желая, чтобы Эдуард ненароком их увидел.

    Волосы, скорее всего, больше напоминали недоделанную игрушку, сваленную из шерсти, но я не нашла в комнате ни одного зеркала, чтобы проверить свои догадки, так что пришлось, растопырив пальцы, кое-как расчесать запутавшиеся пряди импровизированной расческой. Размеренные движения рукой над головой заставили вспомнить четвертый класс. Тогда мама почему-то не давала мне с собой расческу, и после каждой переменки, на которой мы с Ленкой носились друг за другом, точно угорелые, приходилось вот так вот приводить себя в порядок. Собирать рукой слипшиеся потные пряди и закладывать их за уши, туго затягивать на затылке конский хвост.

    Жаль, что я не заплела себе косу. Коса может продержаться несколько дней, волосы не треплются, и ее не надо переплетать.

    Кто ж знал.

    За пределами комнаты послышался какой-то звук. Я замерла и изо всех сил напрягла слух. Звук повторился. Словно бы кто-то стучит по железной балке. Я нерешительно двинулась вперед. Ноги ступили на непокрытый ковром кафель, и я поморщилась – ступни обожгло холодом. Зря я не взяла тапочки. Не дай бог, простуда снова вернется. Здоровая пленница явно имеет больше перспектив, чем больная.

    На цыпочках я пересекла коридор, осторожно ступая вперед навстречу источнику шума, и оказалась напротив неплотно прикрытой двери цвета слоновой кости. Медленно вытянула руку и толкнула дверь.

    Это была кухня. Огромная, светлая и просторная кухня, размером больше, чем вся наша с мамой квартира. Вместо одной из стен, как и в библиотеке, находилось толстое окно, выходившее на лес. Большие мохнатые лапы сосен и елей едва заметно покачивались на ветру, почти что соприкасаясь с поверхностью стекла. Рядом стоял стол с окрашенной в цвет мраморной плитки столешницей и пятью стульями, покрытыми белой кожей. Создавалось впечатление, будто бы он располагался прямо на природе, и, наверно, каждый прием пищи за ним больше походил на пикник. Я вдоволь налюбовалась столом и видом из окна и скользнула взглядом дальше. В углу находился телесного цвета холодильник с деревянным покрытием. Ультрасовременная плита. Посудомойка. Стеклянный шкаф с аккуратно расставленной внутри дорогой посудой.

    Эдуард стоял возле плиты и лопаткой перемешивал что-то в сковородке. Не отдавая себе отчета, я втянула носом воздух и уловила витавший аромат яичницы и поджаренных помидоров. В животе тотчас же предательски забурчало, будто бы организм только-только сообразил, что не потреблял пищу уже практически сутки.

    То ли услышав наши перебранки с животом, то ли инстинктивно почувствовав чужое присутствие, Эдуард обернулся.

    Мы встретились взглядом, и я запоздало поняла, что краснею.

    «Черт бы тебя побрал», - мысленно выругалась я, обращаясь либо к Эдуарду, либо к собственному животу, либо к обоим разом, и принялась переминаться с ноги на ногу. Я всегда так делала, когда начинала волноваться. Детская привычка. Когда я была маленькой, мама все время думала, что я просто хочу в туалет, но стесняюсь ее попросить, и отводила в кабинку. Я опускала крышку унитаза, садилась сверху и болтала ногами, а потом спускала воду и как ни в чем не бывало выходила обратно. Спорить с мамой всегда было бесполезно.

- Уже проснулась? – мягко спросил Эдуард, невольно отвлекая меня от воспоминаний. – Я думал, ты дольше проспишь.

    Он оглядел меня с ног до головы, на мгновение задержался на моих голых ступнях, но ничего не сказал и лишь мотнул головой в сторону стола и стульев.

- Сейчас около десяти. Получается, шесть часов где-то. Садись, завтрак уже почти готов.

    Я послушно прошлепала к столу и забралась на самый дальний из стульев. Осторожно поковыряла пальцем в столешнице, попробовала незаметно покачаться на стуле, расправила на коленях юбку и наконец уставилась в окно.

- Финдус, - вдруг ляпнула я неожиданно для самой себя. Эдуард в этот момент вынимал тарелки из шкафа. Он обернулся.

- Что?

    Я нехотя повторила.

- Финдус. Мой любимый герой из детства. Папа читал мне книжки о нем. – Я помолчала. – Пока не ушел. Я сидела за столом, а он готовил завтрак и рассказывал мне о Финдусе. Книг о нем было слишком мало, и мы прочитали их все буквально за несколько недель. Я очень хотела продолжения, и папе приходилось выдумывать истории прямо на ходу. Сочинитель из него был не очень, но я все равно каждый раз была в восторге. Это были лучшие часы, проведенные вместе с ним. – Я замолчала, прикусив губу. – Теперь я часто вспоминаю это, потому что боюсь, что однажды смогу забыть. Если я забуду, то у меня не останется ни единого хорошего воспоминания о папе. А в душе я не хочу окончательно потерять образ отца.

    Я подняла голову и поймала взгляд Эдуарда. Чуть наклонившись, он заглядывал мне в глаза. На бледном и немного вытянутом лице играла улыбка, словно бы он радовался тому, что я первой пошла на контакт.

    Не стоило этого делать, но отступать уже было поздно. К тому же, если я буду молчать, то вряд ли чего-то добьюсь. Во всяких фильмах и сериалах похищенные пленники хитростью пытались войти в доверие к своему надзирателю, чтобы в один прекрасный момент им было легче его обмануть. Например, я могла бы как-нибудь предложить Эдуарду прогуляться. Или попросить его привезти мне что-нибудь из города. В конце концов, когда-нибудь у нас должны будут кончиться продукты, и тогда, если он решит оставить меня одну, я смогу обыскать тут все. Найти телефон. Конечно, есть вероятность, что Эдуард как следует запасся продовольствием, но его все равно не хватит, скажем, на несколько месяцев.

    Несколько месяцев.

    Я вздрогнула, осознав, как далеко меня завели собственные мысли. Что со мной будет через несколько месяцев? Что будет с мамой? Что будет со всеми, кого я знаю? Я опустила взгляд и уткнулась в столешницу, пытаясь отвести от себя страшные образы.

    Меня признали погибшей и закрыли дело. Одноклассники в школе перестали отпускать шуточки на мой счет и теперь боятся смотреть друг другу в глаза. Учителя словно бы в любой момент ожидают, что пропадет кто-то еще. Мама заказывает гроб, памятник, выбирает надгробие. Ее лицо осунулось и сморщилось от постоянных слез. Она ищет зацепки, не перестает думать обо мне, но с каждым днем надежда становится все более блеклой, а черты моего лица стираются из памяти, точно меня никогда и не было. В конце концов я исчезну. Стану призраком, о котором никто не будет помнить. Никто, кроме Эдуарда, которому я однажды надоем. Мне неизвестны его планы, но вряд ли он собирается убивать меня слишком скоро. Я игрушка не разового использования. Однако когда-нибудь ему наскучит возиться с мной, и я буду похоронена под сосной в лесу, далеко-далеко от могилы, на которой будет написано мое имя.

-  Олеся?

    Я вздрогнула и подняла голову. Вновь взялась за ткань юбки и принялась ее расправлять, натягивая ее на острые и покрытые ссадинами коленки.

- Извини. Я задумалась. Это все... очень тяжело для меня. Я тебе говорила.

    «Говорила, когда тебе еще было можно доверять. Раскрывала перед тобой душу, а ты беззастенчиво пользовался этим, радуясь, что наткнулся на такую сговорчивую и легковерную дуру», - промелькнула злобная мысль. Я не проронила ни слова.

- Я знаю.

    Эдуард протянул руку легонько жал мои пальцы. Я напряглась, но усилием воли заставила себя остаться на месте. Еще несколько дней назад даже такое невинное прикосновение было для меня мечтой. Теперь же мне казалось, что я позволяю обвиваться вокруг моей ладони ядовитой змее, которая в любой момент может меня укусить.

- Ты не такая, как все. У тебя есть душа, и ты можешь видеть то, что не могут видеть другие. – Эдуард внимательно смотрел мне в глаза, как и вчера, наблюдая за моей реакцией. Как и вчера, мне некуда было деться от этого пристального взгляда, и, как и вчера, я ощущала, что он прожигает меня изнутри.

- Поэтому ты и решил увести меня? Потому что я не такая? – прошептала я. – Потому что тебе кажется, что я особенная?

   Эдуард молча выпустил мою руку и отошел к плите. Выключил газ. Разложил яичницу по тарелкам и поставил передо мной одну из них. Желтый и немного подрагивающий глаз глазуньи уставился на меня, точно осуждая в чем-то.

    Эдуард сел рядом и протянул мне столовые приборы.

- Я обещаю, что расскажу тебе, как только почувствую, что ты будешь готова. Сейчас все, что я скажу, будет воспринято тобой... не так, как нужно. Ты считаешь меня сумасшедшим, боишься и каждый шаг рассчитываешь из той позиции, насколько он сможет помочь тебе сбежать.

    Рука с зажатой в ней вилкой дрогнула, и я поспешно приложила ее к губам, якобы заглушая ею неправдоподобный кашель.

    Неужели это так видно? Неужели он действительно видит меня насквозь? Читает мои мысли?

    Мама любила говорить, что я никогда не умела врать, а вся правда написана на моем лице. Если это действительно так, то мне можно навсегда забыть о свободе.

    Раздался мягкий смех Эдуарда. Я посмотрела на него, не отводя руки.

- Может, тебе дать что-нибудь от простуды? Зря ты не надела тапочки. Я в них таракана не запрятал, и они, вроде бы, твоего размера.

- Знаю. Именно поэтому и не надела. Это неправильно, понимаешь? Так не должно быть. Я постоянно думаю о том, каково сейчас моей маме. Она очень сильно переживает из-за меня. Я сказала ей, то вернусь к ужину, а я... не вернулась. Одна мысль о том, как ей больно, сводит меня с ума.

    Эдуард промолчал. Видимо, ему было нечего на это сказать. Моя мама его нисколько не волновала. Он знал, что я никому о нем не говорила. Только Ленке, но ведь и Ленка не знает об Эдуарде ничего, кроме имени. Этим делу не поможешь. Мне пришла на ум неутешительная мысль о том, что даже имя, возможно, у него ненастоящее. Обычно похитители представляются, выдумывая себе новые имена.

    Я занесла столовый прибор и вонзила его в осуждающий желтый глаз. Масса расплылась и принялась заливать собой тарелку. Я отрезала ножом кусочек белка с помидором и отправила в рот.

    Воцарилась тишина. Судя по всему, Эдуард придерживался пословицы «когда я ем, я глух и нем», и за весь завтрак больше не проронил ни слова. Я съела свою порцию за несколько минут и сидела, гоняя остатки яичницы по тарелке, не решаясь встать из-за стола. Сказать спасибо? За что? Я ведь не просила себя кормить. Предложить помощь? Вымыть за собой тарелку? Еще хуже, чем надеть те чертовы тапочки. Я ощущала, что словно бы попала в западню, вырваться из которой практически невозможно. Один неверный шаг – и все мои мнимые усилия пойдут прахом.

- Ты доела?

- Что? – я посмотрела на Эдуарда и только затем поняла, что скрежетала вилкой слишком громко. К щекам вновь прилила кровь. Я неловко пожала плечами.

- Спасибо.

    Эдуард встал и забрал мою тарелку. Загрузил грязну посуду в посудомойку и нажал на пуск. Я со слабым интересом наблюдала за тем, как машина ожила и загудела. Практически у всех моих одноклассников были такие. Ленка любила подкалывать меня за то, что я все мою своими руками, и шептала мне на ухо слоган из популярного рекламного ролика: «Ты женщина, а не посудомойка!».

- Можешь заняться, чем хочешь. Считай, что здесь все твое. Библиотека, телевизор, видеопроигрыватель.

    Я застыла посередине кухни, не зная, что на это сказать. Спросить, есть ли у него компьютер с выходом в Интернет? Я уже наворотила дел, и он недвусмысленно дал мне понять, что не тупой. Нужно было вести себя осторожней.

- А что будешь делать ты?

    Эдуард махнул головой в сторону холодильника.

- Готовить нам обед. И еще кое-что. У меня есть надомная работа. Свой бизнес, так сказать. Я присоединюсь к тебе так скоро, как смогу, если только ты сама захочешь моего присутствия.

    Я переминалась с ноги на ногу, заламывая пальцы у себя за спиной и до крови закусывая нижнюю губу. Во рту ощущался запах только что съеденной яичницы, смешанный с моим собственным кисловатым запахом.

    Надо бы еще и помыться.

- Дом большой, так что мы нечасто будем друг друга видеть. Видишь ли, чтобы не отвлекаться, я оборудовал себе офис в подвале. Там удобно работать, и мне ничто не может помешать.

    Эдуард выключил посудомойку и поставил тарелки на просушку. Вытер руки и одернул рукава рубашки. Только теперь я заметила, что он переоделся. Рубашка на нем была не черной, а серой, а джинсы сменили растянутые спортивные штаны.

    Мне бы тоже не помешало переодеться, желательно, после того, как я приму душ, но спрашивать у Эдуарда, закупился ли он женским бельем, мне не хотелось, а сам он не поднимал эту тему. Может, обидевшись из-за того, что я проигнорировала те злосчастные тапки.

    Меня так и подмывало спросить, какого черта он уходит работать в подвал, имея такой шикарный дом с множеством комнат, и чем он там занимается, но я понимала, что лучше не рисковать.

    И еще, возможно, я не знала, хотелось мне ознакомиться с «бизнесом» Эдуарда подробнее или все-таки нет.

- Тогда я пойду? – спросила я и откусила от губы кусочек кожи.

    Эдуард улыбнулся.

- Дом в твоем распоряжении.

    «Дом в моем распоряжении». Как только эта фраза эхом отдалась у меня в голове, я поняла, что ничего полезного в доме мне не найти. Вряд ли Эдуард забыл где-нибудь под диванной подушкой телефон или планшет. Это, в свою очередь означало, что мой план провалился, и я снова недооценила Эдуарда. Он знал, что в лес я не сунусь (пока не сунусь) и что в доме ничего найти не смогу. Мог себе работать в своем подвале со спокойной душой. В подвале, где наверняка находились и телефон, и компьютер, и Интернет и куда доступ мне, скорее всего, был воспрещен.

    Кухню я покидала едва ли не бегом, не совсем твердо осознавая, что за эти несколько минут в ней произошло.