В гостях у чувашей

Бабушка на веранде пропускает молоко через сепаратор. Я ей помогаю крутить ручку. Тяжело крутить. Тонкая струйка сливок стекает в литровую банку. Обрат бежит в ведро. В ведре целая шапка пузырей. Баба тихонечко поет песню «На позицию девушка провожала бойца». Там есть строчка: «Оторвало мне ноженьку и разбило лицо». Когда она пропела эти слова, то замолчала и стала смотреть куда-то вдаль...

– Баб, а дальше что?

– А дальше у этой песни есть варианты. Поют ее по-разному. В одном случае девушка зовет солдата домой, несмотря ни на что. В другом – девушка отказывается от калеки. Второй вариант уже люди придумали. Не бывало в войну, чтобы от покалеченных мужей отказывались.

Ты знаешь, сынок, что дед твой Кирилл тоже на фронте воевал. Добровольцем ушел. Я как-то рассказывала, что мне цыганка гадала на него. Дескать, он живой остался и сейчас в Москве живет. Покалечился сильно и не захотел мне в тягость быть. А его одна медсестра приняла. Но не верю я. Цыганка обманула меня. Нет его в живых. Я бы чувствовала, если б он живой был.

Бабушка помолчала, покрутила ручку сепаратора, и продолжила:

– Не справедливо с ними обошлись. Когда коллективизация проходила, то и их заодно раскулачили. А какие они кулаки были? По злобе кто-то это сделал. Завидовали им. Кожевенная мастерская у них была. Сами все делали. У них семья была большая, все вместе жили. Кирюшка – самый младший. Братья и сестра еще были. Дом был большой, на две семьи. Несколько коров держали и лошадей. Батраков не было. Когда я пришла к ним в семью, то меня его мать как дочку родную приняла. Потом у них все отобрали, а самих выселили куда-то на Васюганские болота. Меня не тронули – я из бедной семьи, недавно только поженились, Нюра маленькая совсем была – года три всего. Когда их повезли на лошадях, они плакали, а Кирюша мне на прощание говорит: «Жди, Феня, я сбегу и к тебе вернусь».

Прошло года четыре, Нюре было уже лет семь. Я ее маме отвезла в Каму, а сама в колхозе стала работать. В Минино колхоз организовали. Я пояркой работала, ну, телятницей, по-другому. За маленькими телятами нужен уход, как за детьми. Их также содержат в яслях и поят из бутылочки. Как-то ночью стучится кто-то в окно, а я одна жила в их старом доме, в пристройке. Смотрю – Кирюша. Не узнала сначала: он бороду и усы отпустил. Впустила его, дверь на крючок закрыла. Он говорит:

– Лампу притуши. В бегах я.

Рассказал мне, как они там живут. Сначала жили в землянках, страшную зиму пережили. Свекровь моя померла, простыла зимой, царствие ей небесное, хорошая была женщина. Валили лес для лесхоза и сами себе построили там дом. Помаленьку прижились, стали хозяйство держать. Говорила я, что не кулаки они вовсе, а трудяги, и там выжили и встали на ноги. Кирюша предложил:

– Давай, Феня, где-нибудь поселимся на ферме и будем жить.

А у меня на одной ферме (тоже на Второй, кстати) и, правда, хороший знакомый был управляющим. У него ноги не было одной, все за мной ухаживал, когда в колхоз приезжал, замуж предлагал. А я Кирюшу ждала, куда при живом-то муже замуж мне. Да и жалела я твоего деда.

Согласился он нас к себе на ферму взять. Договорился с председателем колхоза, а Кирюше справку какую-то выдал на другое имя и фамилию. Говорит, того человека уже нет в живых, справка пойдет. Кирюша стал работать скотником, а я также за телятами ухаживала. И так мы жили года два. Я пару раз Нюру привозила из Камы на время. Потом в деревне оперуполномоченный появился, все вынюхивал, везде лез. Как-то по осени приходит к нам управляющий домой и говорит Кирюше:

– Не могу больше тебя покрывать. Раскроется, что ты под чужой справкой живешь – меня вместе с тобой на болота отправят.

– Что нам делать, посоветуй?

– Я тебе, Феодосья, даю две недели на прощание с мужем. Якобы ты в Каму уехала, дочку заболевшую проведать. Уходите с фермы куда подальше. Через две недели возвращайся, а то мне влетит.

Хороший он оказался человек, но все, что мог, мне сделал. А больше не в его силах было. Кирюшка говорит:

– Когда я сюда добирался, то видел в одном месте среди болот то ли скит староверов, то ли кто-то дом построил и скрывается, живет там. Пойдем к ним. Недалеко отсюда. Поживем там две недели, а потом ты на ферму вернешься.

Пошли мы. Взяли с собой узелок с провизией и пошли.

Болото одно обошли. Приходим. Среди леса, на поляне стоит высокий дом, с крыльцом и верандой. Во дворе свиньи лежат. Возле дома – огород. Хозяйка курам какие-то крошки сыпет. Мы подошли, поздоровались, а она улыбается, круглолицая, на щеках розовые яблочки, приветливая такая:

– Здра-а-вствуйтя. Кто вы?

– Мы из Минино.

– Далеко жа вы зашли. Прахадитя в дом.

Оказалось, что это чуваши живут. Акают при разговоре. Единоличное хозяйство у них. Им какой-то лесхоз выделяет делянки, они лес валят, заготавливают. Зимой по снегу его вывозят на тракторах.

Зашли мы в дом. А там – мать честная – грязь непролазная. И вонь стоит невыносимая, как в свинарнике. А так и было. Прямо на полу стоят корыта для свиней, тут же едят за столом хозяева и свиней тут же кормят. И свиньи тут же гадят. Дом сделан добротно. Рубленный из толстых бревен. Стены изнутри не обмазаны ничем, мох в пазах торчит. Полы струганные, не пиленные, из плах пятидесяток сделанные. В центре дома – огромная печка. Комната всего одна. Здесь же спят. Кровать широкая деревянная у стены.

Детей у них нет. Муж сейчас на делянке. Говорит, она к нему сейчас пойдет, покормит и вернется с ним к вечеру. А вы пока осматривайтесь. И ушла.

Я говорю:

– Ты как хочешь, а я не могу смотреть на эту грязь. Вытаскивай корыта из дома, а я пока полы помою.

Кирюша корыта вытащил во двор и закрепил их кольями, чтобы свиньи рылами их не перевернули. А я порядок в доме стала наводить. Окна все пораскрыла, дверь. В носу от вони ест, глаза щиплет. Поверишь, сынок, Кирюша лопатой целый час свинячий навоз с пола соскребал.

Печку растопили. Воду в здоровенном чугунке согрели. Стала я мыть. Нашла где-то скребок. Стала плахи скрести. Соскребла и промыла с золой так, что они желтыми стали. Раз десять воду меняла. Холодную воду в колодце брала. Во дворе у них был. И веранду помыла заодно.

И запах немного выветрился. Потом нашла у них крупу, то да се, и суп сварила. Курицу старую одну зарубили. У них курей много было. Отварила картошки чугунок, размяла ее с мякиной и свиньям дала уже во дворе. Курьям крупы дала. Корову подоила. Сделала пойло и напоила теленка.

А тут и хозяева приехали на телеге. А ужин уже готов и скотина накормлена. Хозяйке и делать ничего не надо. А оба – видно: уставшие приехали.

Потом мы по хозяйству так и управлялись, а хозяйка с мужем с утра на делянку уходила.

У мужа щека завязана платком. Встали в растерянности:

– А как жа мы таперича прайдем в дом, чиста жа? – удивляются, – А свиней как кармить? В доме жа кармили. Нада жа, эта неудобна.

– Ничего, привыкнете, – улыбаюсь я.

Поудивлялись, поахали, разулись и в дом зашли. Потом, уже после, хозяйка говорила нам, что с трудом к чистоте привыкла. Не знаю, может, когда мы ушли, они опять все по-старому сделали. Поели моего супа, похвалили. Разрешили нам пожить немного. Кирюша лежанку сделал в другом углу дома, хозяйка дала чем-то застелить. Получилось, что печка загораживала нашу лежанку. Жить можно.

Я еще, когда увидела хозяина, поняла, что у него что-то со щекой. Он и ел как-то странно. Больно, наверное, было. Потом показал нам. На щеке у него был сквозной свищ, даже зубы было видно. Говорит, что через дырку пища вываливается. Ужас, какая дыра была. Палец пролез бы. Говорит, был сначала прыщик вроде чирья, а потом образовался здоровенный фурункул. Выгнило у него там. Когда фурункул лопнул, осталась эта дырка. Сейчас вроде не гноится, но мешает есть. И, вообще, что-то надо делать, а то так нельзя оставлять.

Взяла я чугунок, надрала бересты в лесу и сварила деготь из нее. Знаешь, Леня, тетя Улита при тебе делала как-то берестяную жвачку, ты говорил. Вот деготь так и варят, а жвачка – это дело второе. В общем, стала я ему мазать рану дегтем и привязывать к щеке. Не поверишь – через неделю свищ затянулся. Как они меня благодарили! Чуть не плачут оба. И отпускать не хотели никак. Живите, говорят, сколько надо. Ну, нет, надо возвращаться. Мне – на ферму, а Кирюше – в Васюганские болота.

Шел уже тридцать девятый год. Война мировая началась. По радио передавали еще на ферме. Кирюша мне и говорит:

– Я добровольцем на фронт попрошусь, если война с нами будет. Не могу больше в болотах жить.

На том мы и расстались с ним. Больше я его и не видела. В сорок первом была одна весточка от него. Писал, что воюет в штрафном батальоне на Украине где-то. Потом в скором времени похоронку принесли.

Обрат – отход, получаемый после переработки молока

Пятидесятка – плаха или брус, толщиной пятьдесят миллиметров