Энн из Зелёных Крыш

По причинам, известным только ей, Марилла не говорила Энн, что она остаётся в Зеленых крышах до вечера следующего дня. В первой половине дня она давала девочке разные задания и наблюдала за тем, как она с ними справляется. К полудню она пришла к выводу, что Энн умна и послушна, готова работать и быстро обучаться. Ее самым серьезным недостатком была склонность впадать в задумчивость. Посередине задания она могла замечтаться до тех пор, пока резкий оклик или какое-то происшествие не возвращали её на землю.

Когда Энн закончила мыть посуду, она вдруг остановилась перед Марилла с выражением отчаянной решимости на лице, готовая узнать самое плохое. Ее худенькое тело сотрясала дрожь; лицо покраснело, а глаза стали почти черные; она всплеснула руками и сказала умоляющим голосом:

– О, пожалуйста, мисс Катберт, не могли бы вы сказать мне, собираетесь ли вы отдавать меня или нет? Я пыталась быть терпеливой все утро, но чувствую, что не могу больше оставаться в неведении. Это ужасное чувство, пожалуйста, скажите мне.

– Ты не прополоскала кухонное полотенце в чистой горячей воде, как я тебе велела, – сказала Марилла невозмутимо. – Просто пойди и сделай это прежде, чем задавать вопросы, Энн.

Энн пошла выполнить указание. Затем она повернулась к Марилле и посмотрела на неё умоляющими глазами.

– Хорошо, – сказала Марилла, не в состоянии найти повод, чтобы отложить объяснение. – Я полагаю, что могу сказать тебе. Мы с Мэтью решили оставить тебя. Конечно, если ты будешь хорошей маленькой девочкой и покажешь свою благодарность. Что случилось, дитя?

– Я плачу, – сказала Энн удивлённо. – Я не могу понять, почему– ведь я так рада, что невозможно передать. Ах, рада, кажется, не совсем правильное слово. Я была рада, когда видела Белую Дорогу Восхищения и цветущие вишни. Но это больше, чем радость. Я так счастлива! Я постараюсь быть очень хорошей. Это будет тяжёлая работа, я думаю, потому что миссис Томас часто говорила мне, что я испорченный ребёнок. Тем не менее, я сделаю все, что смогу. Но вы можете сказать мне, почему я плачу?

– Я полагаю, это потому, что ты взволнована и взбудоражена, сказала Марилла неодобрительно. – Сядь на этот стул и попытайся успокоиться. Боюсь, ты слишком легко переходишь от слёз к смеху. Да, ты можешь остаться здесь, и мы постараемся записать тебя в школу. Но осталось только две недели до каникул, так что пойдёшь в школу в сентябре.

– Как мне вас называть? – спросила Энн. – Должна ли я всегда обращаться к вам "мисс Катберт"? Или я могу звать вас тетя Марилла?

– Нет. Называй просто Марилла. Я не привыкла к тому, что меня называют мисс Катберт, и это меня раздражает.

– Это звучит ужасно непочтительно – просто называть вас Мариллой, – запротестовала Энн.

– Я думаю, тут нет ничего непочтительного, если ты будешь говорить с уважением. Все в Эйвонли, от мала до велика, называют меня Мариллой, кроме священника. Он говорит "мисс Катберт" – когда вспоминает об этом.

– Я хотела бы называть вас тетя Марилла, – сказала Энн уныло. – У меня никогда не было тети или других родственников, даже бабушки. Я бы чувствовала себя, как будто я действительно принадлежу вам. Так я могу называть вас тетя Марилла?

– Нет, я тебе не тетя, и я не считаю правильным называть людей теми, кем они не являются.

– Но я могла бы себе представить, что вы моя тетя.

– А я не могу, – сказала Марилла мрачно.

– Вы никогда не представляете себе вещи не такими, какие они есть на самом деле? – спросила Энн с широко раскрытыми глазами.

– Нет.

– Ох! – Энн глубоко вздохнула. – О, мисс Марилла, сколько вы теряете!

– Я не верю в то, что вещи, могут отличаться от того, чем они являются на самом деле, – возразила Марилла. – Когда Господь создал нас в определенных обстоятельствах, то не для того, чтобы мы их представляли другими. Это мне кое-что напомнило... Пойди в гостиную, Энн. Убедись, что твои ноги чистые и не напусти мух, и принеси мне открытку, которая находится на каминной полке. Там напечатана Молитва "Отче Наш", и ты посвятишь свое свободное время вечером тому, чтобы выучить её наизусть. Ты не должна больше так молиться, как вчера вечером.

– Я предполагаю, что это была очень неуклюжая молитва, – сказала Энн виновато, – но, видите ли, у меня не было никакой практики. Нельзя ожидать, что человек будет хорошо молиться с первой попытки, правда? Я придумала великолепную молитву после того, как легла спать, как и обещала вам. Она была почти такая же длинная, как и у священника – и очень поэтичная. Но можете ли поверить? Я не могла вспомнить ни единого слова, когда проснулась сегодня утром. И я боюсь, что никогда не смогу придумать что-то подобное. Так или иначе, когда придумываешь что-то во второй раз, никогда не получается так хорошо, как в первый. Вы когда-нибудь замечали это?

– Есть кое– что на заметку для тебя, Энн. Когда я говорю тебе что-то сделать, ты должна меня слушаться сразу же, а не затевать спор. Просто идешь, и делаешь то, что я тебя прошу.

Энн быстро отправилась в гостиную, но не вернулась обратно. После десяти минут ожидания Марилла отложила вязание и пошла за ней с мрачным выражением лица. Она нашла Энн, стоящую неподвижно перед картиной, которая висела на стене между двумя окнами. Она сцепила руки за спиной, лицо было запрокинуто вверх, а глаза мечтательно сияли. Белый и зеленоватый свет, проникавший в комнату через ветки яблонь и побеги лозы, освещал маленькую фигурку неземным сиянием.

– Энн, о чём ты думаешь? – требовательно спросила Марилла.

Энн вернулась с небес на землю.

– Об этом, – сказала она, указывая на картину – довольно удачную репродукцию под названием "Христос Благословляет маленьких детей" – я просто представила, что я одна из них, что я маленькая девочка в голубом платье, стоящая одиноко в углу, как будто она никому не принадлежит – совсем как я. Она выглядит беззащитно и грустно, правда? Я думаю, что у неё нет родителей. Но она хотела бы тоже получить благословение, поэтому она просто стала в уголке, надеясь, что никто не заметит ее. Но Он, наверное, заметил её. Я уверена, что знаю, как она себя чувствовала – ее сердце, должно быть, учащённо билось, а руки похолодели, как у меня, когда я спросила вас, могу ли я остаться. Она боялась, что Он может и не заметить ее. Но Он всё-таки заметил, как вы думаете? Я пыталась все это представить себе – как она подходила всё ближе и ближе, пока не оказалась совсем близко к Нему! А затем Он посмотрел на нее и положил руку ей на голову и, о, какой радостный трепет охватил её! Но я хотела бы, чтобы художник не изображал его таким печальным. У него такое грустное лицо на всех картинах, если вы заметили. Но я не верю, что Он действительно выглядел так грустно, а то дети боялись бы Его.

– Энн, – сказала Марилла, удивляясь, почему она уже давно не остановила этот разговор, – ты не должна так говорить. Это неуважение – явное неуважение.

Энн удивленно округлила глаза.

– Почему вы так говорите? Я чувствовала только благоговение. Я не хотела быть непочтительной.

– Я верю тебе, но нельзя так фамильярно говорить о таких вещах. И еще одно, Энн, когда я посылаю тебя за чем– то, ты должна принести это сразу, а не предаваться мечтам перед картинами. Помни это. Возьми эту открытку и иди прямо на кухню. Теперь сядь в углу и учи молитву наизусть.

Энн прислонила открытку к кувшину, в котором стояли цветущие ветки яблони. Она принесла их раньше, чтобы украсить обеденный стол – Марилла уже посмотрела на это украшение косо, но ничего не сказала. Девочка подперла подбородок руками, и несколько минут молча изучала текст молитвы.

– Мне это нравится, – объявила она наконец. – Это красиво, я слышала её раньше. Я слышала, как однажды её читал директор Воскресной школы при детском доме. Но мне тогда не понравилось. У него был такой надтреснутый голос, и он молился так мрачно. И я уверена, что молитва была для него неприятным долгом... Это не поэзия, но она заставляет меня чувствовать себя так же, как при чтении стихов. "Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое". Это похоже на песню. О, я так рада, что вы велели мне это выучить, мисс Марилла.

– Хорошо, учи её и не разговаривай, – сказала Марилла коротко.

Энн наклонила кувшин с цветущими ветками, чтобы нежно поцеловать розовый бутон, а затем прилежно училась несколько минут.

– Марилла, – спросила она вскоре, – вы думаете, у меня будет когда-нибудь близкая подруга в Эйвонли?

– Что за подруга?

– Закадычная ...близкая подруга, знаете, действительно родственная душа, кому я могу доверить все свои секреты. Я мечтала о встрече с ней всю свою жизнь. Я никогда не думала, что это сбудется, но многие из моих самых заветных желаний уже исполнились, так что, возможно, это исполнится тоже. Как вы думаете, это возможно?

– Диана Барри живет недалеко – в Садовом Склоне и она примерно твоего возраста. Она очень милая девочка, и, возможно, она будет дружить с тобой, когда приедет домой. Она сейчас навещает свою тетю в Кармоди. Но ты должна следить за своим поведением. Миссис Барри очень строгая женщина. Она не позволит Диане играть с маленькой девочкой, которая плохо себя ведёт.

Энн посмотрела на Мариллу через яблоневые ветки, глаза светились интересом.

– А какая эта Диана? Ее волосы не рыжие, правда? О, я надеюсь, что нет. И так плохо, что у меня рыжие волосы, но я не вынесу, если они будут у моей близкой подруги.

– Диана очень хорошенькая девочка. У неё черные глаза и волосы, и румяные щеки. И она послушная и умная, что гораздо лучше, чем быть красивой.

Марилла любила мораль, как Герцогиня в Стране Чудес (из "Алисы в Стране Чудес" Л. Кэрролла), и была твердо убеждена, что её нужно добавлять к каждому замечанию, которое делаешь ребенку.

Но Энн отбросила мораль в сторону и ухватилась только за восхитительные возможности, которые открывались перед ней.

– О, я так рада, что она красивая! Раз это невозможно в моем случае, то лучше, чтобы была красивой закадычная подруга. Когда я жила с миссис Томас, в гостиной был книжный шкаф со стеклянными дверями. Там не было никаких книг. В нем миссис Томас держала свой лучший фарфор и разные запасы – банки с вареньем, например. Одна из дверей была сломана. Мистер Томас разбил её в ту ночь, когда был немного пьян. Но другая была целая, и я представляла, что мое отражение в ней – это другая маленькая девочка, которая жила в шкафу. Я назвала ее Кэти Морис, и мы были очень близкими подругами. Я могла с ней говорить часами, особенно в воскресенье, и рассказывать ей все. Кэти была радостью и утешением в моей жизни. Мы придумали, что книжный шкаф был заколдован и что, если бы я знала заклинание, я могла бы открыть дверь и войти прямо в комнату, где жила Кэти Морис вместо полок с банками варенья и фарфоровым сервизом. А потом Кэти Морис взяла бы меня за руку и повела в прекрасное место, полное цветов, солнца и фей, и мы бы жили счастливо там вовек. Когда я уезжала, чтобы жить с миссис Хэммонд, мое сердце было разбито, потому что я оставляла Кэти Морис. Она тоже чувствовала себя ужасно, я знаю, потому что она плакала, когда поцеловала меня на прощание через дверцу книжного шкафа. У миссис Хэммонд не было шкафа. Но возле реки недалеко от дома была широкая зеленая долина, и прелестное Эхо жило там. Это эхо повторяло каждое слово, которое вы сказали, даже если вы не говорили громко. Я представила себе, что это была девушка по имени Виолетта, и мы были большими друзьями, и я любила ее почти так же сильно, как я любила Кэти Морис – не совсем, но почти.... Ночью, перед тем, как я уезжала в детский дом, я попрощалась с Виолеттой, и ее "до свидания" вернулось ко мне, как грустная мелодия. Я так привязалась к ней, что у меня не было сил, чтобы представить близкую подругу в детском доме, даже если бы там были возможности для этого.

– Я думаю, что это очень хорошо, что там не было таких возможностей, – сказала Марилла сухо. – Я не одобряю таких историй. Ты, кажется, сама веришь в свои фантазии. Будет хорошо, если ты заведёшь реальную живую подругу, и выкинешь эту чушь из головы. И не рассказывай миссис Барри об этих Кэти Морис или Виолетте, а то она подумает, что ты воображаешь всякие глупости.

– О, я не буду, я не могу рассказывать о них всем – эти воспоминания слишком священны для меня. Но я хотела бы, чтобы вы знали о них. Ой, смотрите, вот большая пчела просто вывалилась из цветка яблони. Думаю, это прекрасное место для жизни – в цветке яблони. Представьте, спать в цветке, когда ветер качает его. Если б я не была человеком, я бы хотела быть пчелой и жить среди цветов.

– Вчера ты хотела быть чайкой, – поморщилась Марилла. – Я думаю, ты слишком переменчивая. Я сказала тебе учить молитву, а не разговаривать. Но для тебя, очевидно, кажется невозможным прекратить говорить, пока кто-нибудь слушает тебя. Так что иди в свою комнату и учи.

– О, я уже почти все выучила, кроме последней строки.

– Хорошо, делай, как я говорю. Иди в свою комнату и выучи молитву назубок. Оставайся там, пока я не позову тебя, чтобы помочь мне приготовить чай.

– Могу ли я взять яблоневые ветки с собой за компанию? – спросила Энн.

– Нет, не нужно загромождать комнату цветами. И вообще, ты должна была оставить их на дереве.

– Я тоже это почувствовала, – сказала Энн. – Я словно чувствовала, что не должна укорачивать их прекрасную жизнь, срывая их. Я бы не хотела, чтобы их забирали, если бы я была яблоней. Но соблазн был сильнее меня. Что вы делаете, когда вы встречаетесь с непреодолимым искушением?

– Энн, ты слышишь меня? Я велела тебе пойти в свою комнату.

Энн вздохнула, ушла в свою комнату на крыше и села в кресло у окна.

– Ну вот, я уже знаю эту молитву. Я выучила последнее предложение, пока шла по лестнице. Теперь я представлю, что вещи в этой комнате выглядят иначе и такими они останутся навсегда. Пол покрыт белой бархатной дорожкой с рисунком из розовых роз, а на окнах висят розовые шелковые шторы. Стены увешаны золотыми и серебряными парчовыми гобеленами, а мебель сделана из красного дерева. Я никогда не видела красного дерева, но это звучит так роскошно. Этот диван завален великолепными шёлковыми подушками – розовыми и синими, малиновыми и золотистыми, и я изящно сижу на них. Я вижу своё отражение в этом великолепном большом зеркале на стене. Я высокого роста и одета по-королевски – в платье из белых кружев, на моей груди жемчужный крест, а в волосах тоже заколки с жемчужинами. Мои волосы черны, как ночь, и моя кожа цвета слоновой кости. Меня зовут леди Корделия Фицджеральд. Нет, не получается. Я не могу сделать это реальным.

Она, пританцовывая, подошла к маленькому зеркалу. Усыпанное веснушками лицо с серьёзными серыми глазами смотрело на неё оттуда.

– Ты всего лишь Энн из Зеленых крыш, – сказала она настойчиво, – и я вижу тебя такой, какая ты есть, даже когда ты пытаешься представить, что ты леди Корделия. Но в миллион раз лучше быть Энн из Зелёных крыш, чем Энн из ниоткуда, не так ли?

Она наклонилась вперед, ласково поцеловала своё отражение, и направилась к открытому окну.

– Дорогая Снежная королева, добрый день. И вам добрый день, дорогие березы из долины. И добрый день, дорогой серый дом на холме. Интересно, будет ли Диана моей закадычной подругой? Я надеюсь, что будет, и я буду любить ее очень сильно. Но я никогда не должна забывать о Кэти Морис и Виолетте. Это бы их очень обидело, а я не хотела бы обидеть кого-то, даже девочку из книжного шкафа или Эхо. Я должна вспоминать их каждый день и отправлять им воздушный поцелуй.

Энн послала пару воздушных поцелуев в сторону вишни, а затем опустила подбородок на руки и погрузилась в свои мечты.