Осколки Малколма.

Мейкон, Вирджиния, 18 июня, 2018 год.
365 дней с момента пандемии.

Осколки лобового стекла хрустели под его ботинками, но Малколм Хейл услышал этот звук слишком поздно. Он застыл, дыхание перехватило, как будто само время, казалось, оборвало свою бесконечную поступь. Глухой «хрясь» нарушил висевшую над улицей тишину — эту плотную, вязкую пустоту, свойственную миру, где человечество больше не было венцом творения.

Резкий скрип металла по асфальту — зомби, слепой, но слух у него остался. Он замер в нескольких ярдах, словно улавливая вибрации в воздухе. За ним, будто марионетки, дёрнулись ещё трое. Один был весь обмотан оборванным пожарным рукавом, на плече у него болталась рация, трескучая, как его сознание. Другой — женщина в хирургическом халате, без нижней челюсти, шея обмотана бинтами, пахнущими гниением. Третий — старик в мундире офицера ВВС, с пустыми глазницами и костяной трубкой вместо носа.

Малколм выругался — тихо, почти беззвучно, — но в этом шёпоте звучала вся тяжесть отчаяния. Его рука сжимала отвёртку, как клинок. Губы шептали.

– Нельзя, Хейл… Нельзя опять облажаться.

Он повернулся и рванул в переулок, слыша, как позади оживает город-призрак. Не моторы. Не люди. А мёртвые. Они будто вытекали из щелей в кирпичных фасадах, из разбитых аптек, из пустых прачечных. Звук стекла позвал их, как дудочка крысолова.

Часом ранее… Малколм сидел в тени кузова разбитого Chevrolet Suburban, сильно проржавевшего, как будто сама ржавчина прогрызла металл зубами времени. В руке он сжимал отвёртку Stanley, чёрно-жёлтую, с облупленной ручкой. Его пальцы, обмотанные в лейкопластырь, дрожали. Не от страха. От слабости.

Два дня без еды. Он сосал пуговицу от куртки, чтобы хоть немного обмануть желудок. Его рюкзак — North Face, с прострочкой, оторванной сбоку — был почти пуст. Только бинты, пачка обезболивающих, две батарейки и старая записная книжка с монограммой "M.H."

В этой книжке он когда-то, в панике, записал фразу, не покидавшую его.

«Если это не моя жизнь, почему она болит, как моя?»

Он снова вспомнил то утро. Год назад.

Он проснулся на простынях из египетского хлопка, запах кофе и дорогого парфюма щекотал ноздри. Из окон пентхауса на 36-м этаже был виден Манхэттен. В телевизоре — новости: взрыв в здании напротив. Он вскочил, бросился к окну… но вместо собственного отражения — чужое лицо. Пухлые губы, седина на висках. Морщины у глаз, которых не было у него вечером накануне. В зеркале — мужчина лет сорока, в дорогом халате, с кольцом инвестиционного фонда "Ridge & Vale Capital".

По паспорту: Малколм Хейл, 42 года. Вице-президент. По памяти — он был охранником в исправительном учреждении в Нортфолке. Мужем Кэрол. Отцом Сары и Лили.

Он сбежал. Спустился в хаос. Сначала к юристам — там его узнали. Потом к психиатрам — не помогли. Через сорок дней после начала эпидемии он дошёл до дома Кэрол… но там не было ни следа. Соседи не знали никакой Кэрол Хейл. По базе — такого адреса не существовало.

Будто её никогда не было. Как и детей. Как и той жизни. Он остался с вопросами и отвёрткой в руке.

Сейчас, в вечернем Мейконе, когда мёртвые гнали его по улицам, Малколм рванул в переулок, петляя между контейнерами и облезлыми кирпичными стенами, где реклама старого пиццерийного сервиса «Call-a-Za!» всё ещё обещала "бесплатный кусок при покупке от трёх". Его сердце билось в ушах — глухо, как удары пудового молота по крышке гроба.

Угловой пожарный выход здания на Честнат-стрит казался в детстве чем-то вроде лестницы в другое измерение — сейчас же она была наполовину опущенной, будто устала ждать героев. Малколм разогнался, шагнул на мусорный бак, который с грохотом просел под его весом, и оттолкнулся. Пальцы соскользнули — пот и кровь, подсохшая на лейкопластыре, сделали хватку ненадёжной — но он зацепился.

Снизу донёсся звук:

– «Т-ЧАК...Хххрр...»

Гортанный, пустой. Один из зомби, тот, что с пожарным рукавом, забился в конвульсии от возбуждения и ткнулся в стену плечом, как будто мог пробить её. Его рация на плече щёлкнула, и из динамика вырвался фрагмент давно забытого эфира: «...единица, приём... код 5... подмога...»

– Это было бы смешно, если бы не было так отвратительно, — пробормотал Малколм, подтягиваясь выше. – Пожарный, врач и офицер... почти как зловещая шутка про бар.

Он вскарабкался на площадку, тяжело дыша. Ноги дрожали, ладони были в синяках. Подъём на крышу оказался длиннее, чем он ожидал — каждую ступень лестницы приходилось проверять: ржавчина тут давно перешла в статус хронического заболевания.

На пятом пролёте он остановился перевести дух. Облокотился лбом на трубу, и сквозь дрожь снова всплыла старая, болезненная фраза из записной книжки, что всё ещё была у него в рюкзаке.

Он вспомнил, как держал её — кожаную, с вдавленной монограммой M.H., подаренную Кэрол на пятую годовщину. Внутри была запись — его, настоящая: «1. Сара – аллергия на орехи. 2. Лили боится темноты. 3. Не забыть: Кэрол ненавидит жасмин. Помни их. Помни себя.»

Теперь — осталась только записная книжка. Только буквы, как доказательство прошлого, которое исчезло.

Он поднялся на крышу, медленно, как будто с каждой ступенью покидал прежнего себя. На крыше — пыль, мусор, мёртвые голуби. Разбитая вентиляционная будка и выцветший шезлонг, оставшийся от кого-то, кто когда-то, возможно, мечтал о загаре, а не об эвакуации.

Малколм затаился за бетонным парапетом и достал старый бинокль Bushnell, стёртый, с треснувшей линзой. Осторожно приложил к глазу. Что-то происходило внизу, на соседней улице.

Колонна людей. Примерно десять. Руки связаны за спиной.

Их сопровождали пятеро в экипировке. Не зомби. Люди. В бронежилетах цвета серого песка. Без опознавательных знаков. Один нёс камеру на плече, словно журналист, но объектив был направлен на лица людей, которых вели. Другой держал проводную рацию с длинной антенной, по которой кто-то бубнил глухим, отрывистым голосом.

«Реконструкторы.» Малколм слышал про них — почти миф. Как про "чёрный вертолёт" или "квартиры-убежища, где делают опыты над выжившими". Говорили, что они "восстанавливают порядок". Но какой ценой?

Он разглядел женщину в рваном дождевике — её шея была в синяках. След от удавки? Рядом шёл подросток — в футболке с логотипом Fallout и армейских ботинках, явно не по размеру. Он шатался, но не падал.

Водитель грузовика, стоявшего у обочины, был в балаклаве. В кузове — что-то вроде переносных клеток, железные прутья, сваренные грубо, как в тюрьме на колёсах. Это не эвакуация. Это — сбор.

Малколм выдохнул. Руки дрожали. Не от страха — от бессилия.

– Что вы делаете с ними…? — прошептал он. – Кем вы себя возомнили? Богами новой эры?

Он положил отвёртку на колено — медленно, почти с уважением, как меч, уставший от боя. Ручка была облупленной, вся в пятнах, которые не смывались ни водой, ни спиртом, ни временем. Он вгляделся в неё на миг, как в старого друга, прежде чем поднять бинокль и снова взглянуть вверх, в сердце затухающего города.

Улица Нортфолк. Там, где он когда-то работал охранником. Тюрьма средней строгости, окружённая колючкой и бюрократическим маразмом. Блок "D", где заключённые устраивали бои по вечерам, и где Малколм впервые понял, что "держать людей внутри" — это не всегда значит «быть на стороне добра».

Но сейчас — не о морали.

Из старой вентиляционной трубы — торчащей как изломанная шея железного зверя — вился дым. Серый, густой, пахнущий горелым деревом и чем-то сладким, почти аптечным. Сначала Малколм подумал, что у него галлюцинации: дым — в городе, где всё давно выгорело? Но нет. Он шёл прерывистыми струями, явно из жилого источника. Там кто-то был. Или что-то горело.

Внизу, на Честнат-стрит, один из Реконструкторов — высокий, широкоплечий, с винтовкой FN SCAR на плече — вдруг остановился и ткнул пальцем в направлении Нортфолка. Его шлем был скошен на бок, как будто он привык носить его поверх бейсболки. Он что-то сказал через гарнитуру, и двое других сразу отреагировали: один достал карту, другой начал пересчитывать тех, кого они вели.

Они тоже увидели дым и они тоже шли туда.

Малколм прищурился, взгляд скользнул по теням, по фигурам — по жизни, которая давно перестала быть его. Он выдохнул, медленно, с досадой. Как всегда, он будет не первый, но ему надо успеть.

– Если там кто-то есть... если кто-то из охраны выжил... может, они вспомнят меня, — прошептал он, будто уговаривая сам себя. – Может, скажут, кто я на самом деле. Может, это хоть что-то объяснит.

Он поднялся с колена. Тело отозвалось болью — тупой, постоянной, как лязг заевших ворот в старой тюремной секции. Колени ныли. Спина хрустнула. Пальцы, обмотанные в пластырь, дрожали. Его интеллектуальный склад ума был обманом — на практике он не знал, как держать оружие правильно, как действовать быстро.

Малколм шагнул вперёд — слишком резко. Краем подошвы он зацепил что-то мягкое, упругое, как резиновый коврик или прогнившая фанера. В ту же секунду доски под ногами затрещали, словно в последний раз спрашивая у времени разрешение на существование. Не успев даже выругаться, он почувствовал, как земля ушла у него из-под ног.

Пол под ним раскрылся, как пасть голодного зверя. Он провалился внутрь, в темноту, наполненную пылью и запахом старого жжения — гарь, древесная смола, щепотка человеческой истории. Падение было не долгим — может, секунда, может, две, — но боль накрыла его мгновенно. Он ударился о бетонную плиту — спиной, тяжело, с тупым глухим звуком, как будто мешок с костями бросили на каменные ступени.

Свет вспыхнул перед глазами — не настоящий, а тот, что дарует мозг при сотрясении. Белые искры, как праздничные фейерверки в аду. Дыхание перехватило, лёгкие отчаянно заскрипели.

Он зажмурился. Затем — щёлк.

Металлический, отчётливый, холодный. Как включение предохранителя. Как начало финала.

Он открыл глаза. Перед ним стоял юноша. Лет семнадцати. Тёмные волосы, грязные, торчали из-под выцветшей бейсболки с логотипом колледжа Mercer Bears. Лицо бледное, с юношескими прыщами, в глазах — напряжение. И страх. Но дробовик в его руках не дрожал. Модель: Remington 870 Express, укороченный ствол, самопеределка. Лента патронов на груди.

– Не двигайся, — выплюнул он. Голос хриплый, будто срывался от постоянного недосыпа и сигарет, но — уверенный. – Ещё шаг — и мозги по стенке пущу. Я не шучу, дед.

Малколм лежал, не двигаясь. Пыль сыпалась с его плеч, стекала с волос. Рука метнулась было к отвёртке, но тотчас же замерла — дробовик был слишком близко, он поднял руки, медленно, показывая открытые ладони, как театральный актёр, сдающийся сцене.

– Ты где деда увидел? — сказал он, голос сорвался в конце. – Хорошо, хорошо... Я не враг. Я просто… упал. Честно, падение — не моя лучшая сторона. Ни в метафоре, ни буквально.

Юноша сжал приклад. На мгновение он почти надавил на спуск.

– Заткнись. Просто проваливай. Прямо сейчас.

– Конечно, — Малколм глотнул воздух, его грудь всё ещё сотрясалась от удара. – Я уйду. Немедленно. Просто... дай мне встать. Я даже отвернусь, хочешь?

Он попытался встать, но спина отозвалась вспышкой боли, и он рухнул на колени, как сломанная марионетка. На секунду в глазах снова заплясали белые пятна.

Парень резко шагнул вперёд.

– Ты из них, да?! Реконструктор! Где ваша база? Где? Говори!

Малколм моргнул.

– Реконструктор?.. Нет. Я… Я не из них. Я их боюсь, так же как ты. Я даже не знаю, где они — только что видел их колонну с крыши. Они внизу. На Честнат. Ведут людей… в клетки. Как скот. Ты думаешь, я один из них?

Юноша выдохнул резко, почти как будто ожидал это услышать. Но его пальцы остались на курке.

– Ты выглядишь как они. Чистый. У тебя глаз не дёргается. А значит — ты спокоен. А кто спокоен в этом аду, а? Только уроды в бронежилетах.

Малколм усмехнулся слабо, горько.

– Я — не солдат. Ни в прошлом, ни сейчас. Я был охранником. В Нортфолке. Блок D. Там, где ещё до зомби всё сгнивало. И я... — он запнулся, – …я проснулся однажды в чужой квартире, в чужом теле. Потерял семью, память, лицо. Думаешь, мне есть чем быть спокойным?

Юноша впервые отступил на шаг.

– Что ты несёшь? Ты типа... из этих? С крысой в голове? Мутант? Твою мать…

Юноша — тогда Малколм всё ещё не знал его имени — отступил на шаг. Его грудь судорожно вздымалась. Он медлил — то ли из внутренней борьбы, то ли из-за каждой недосказанной мысли, замершей между ними. И именно в эту трещину сомнения Малколм нырнул, как в открытую дверь.

В долю секунды он вскинул ноги. Левая нога — вперёд и чуть вбок, точно выверенный шаг, как в шахматной атаке. Правая — резкий пинок, носком ботинка, грязного, с отслоившейся подошвой, в корпус дробовика. Звук был не как у металла, а глухой, будто он пнул ящик с камнями.

Оружие вылетело из рук юноши, описав дугу в воздухе. Оно с грохотом рухнуло на бетонный пол, отскочило и покатилось, дребезжа, оставляя за собой следы пыли и масла.

– Твою м...! — выдохнул парень, шагнув к оружию, но — поздно.

Малколм, несмотря на ноющую боль в спине, почти кинулся грудью вперёд, руки впереди себя, будто ловил ребёнка, летящего с качелей. Пальцы сжались на холодном металле приклада. Он перекатился на локоть, привёл оружие к себе, и, в следующую долю секунды, уже сидел, прижав Remington 870 Express к плечу, целясь прямо в грудь юноше.

ЩЁЛК. Передёрнул затвор как фильмах. Звук, который разрывает любую тишину в клочья. Как выстрел без выстрела. Предупреждение. Последнее.

Парень замер. Его лицо побелело. Под глазами — лиловые круги, как от бессонных ночей или болезней. Губы дрожали. Шрам на шее, едва заметный под воротом выцветшей куртки, отразил вечерний свет, пробившийся сквозь доски.

– Эй… эй... ты же не собираешься стрелять. Верно? — прошептал он, и голос у него стал тоньше. Почти детский. Почти.

Малколм встал, тяжело дыша. Руки у него тряслись — не от страха, от адреналина. Он знал, что если пальцы дрогнут — произойдёт выстрел. Он знал, что должен не дать себе ошибиться. Ни раньше, ни позже. Всё было в миллиметрах и секундах.

– Теперь моя очередь задавать вопросы. Кто ты?

– …Зак. Зак Харпер.

– Сколько тебе?

– Шестнадцать.

– Шестнадцать? — Малколм сделал шаг ближе. – Ты один. Ты не похож на дурака. Значит, ты не случайный выживший. Как ты добрался сюда? Кто тебя обучил?

Парень отвёл взгляд. На секунду показалось, он проглотит язык, но он выдохнул и произнёс почти с вызовом.

– Я не рассказываю. Никому. Живой — потому что не болтаю. Так это работает.

Малколм прищурился.

– Скрытность — добродетель. Но знаешь, что я вижу? Под ногтями — сажа, пальцы мозолистые. Ты не только стрелял. Ты копал. Возился с проводами. Сам чинил генератор. Это не просто "молчание". Это — подготовка.

Зак молчал. Губы сжались в тонкую линию. Он перестал дрожать, только глаза остались напряжёнными.

Малколм продолжал смотреть на парня, чуть опуская дробовик. Его пальцы ещё цепко держали оружие, как будто мозг не решался отпустить. Но решение уже зрело. Как будто на весах — не просто ствол, а вера. Или хоть крошечное доверие, которое он не позволял себе больше года. Ни к одному человеку.

Он, не произнося ни слова, резким движением бросил дробовик обратно. Метнул его, как копьё — не в лицо, не в грудь — прямо в ладони.

– Осторожно, идиот, — выдохнул мужчина.

Тот поймал его неловко, с двумя перехватами, стукнув прикладом себя по бедру. Грохот затвора, короткий сдвиг плеча — и всё. Дробовик снова в его руках. И лицо парня теперь было… не испуганным, а ошарашенным. Будто он только что стал участником какого-то ритуала, смысл которого ускользнул, но последствия были очевидны.

Малколм не ответил. Он повернулся. Подтянул наплечные ремни своего рюкзака — тяжёлого, с расстёгнутой боковой молнией и с пятнами от высохшей крови. Один из ремней трещал на шве. Он упал на этот рюкзак и похоже, снова вырвал шейку фляги и надломил нижнюю пряжку.

– «Придётся чинить. Опять», — мелькнула мысль, сухая, как все мысли Малколма в последние месяцы.

Он поправил воротник потёренного серого пальто. Оно было на три размера больше — бывшее армейское, списанное. Когда-то оно принадлежало Ларри, мужчине из Луизианы, который прожил с ним целых 9 дней. На десятый день Ларри открыл дверь не той аптечки. Там была девочка — мёртвая, но ещё с зубами. Малколм не вспоминал это часто. Но пальто носил до сих пор. Память — это не то, что можно унести. Это то, что уносит тебя.

Он медленно пошёл к двери. Её петли скрипнули, когда он приоткрыл её на несколько сантиметров, чтобы оценить лестничный пролёт.

Вечер накрывал Мейкон. Улицы блестели от лёгкого дождя. На асфальте — обломки стекла, перевёрнутый велосипед, и мёртвое радио, обмотанное проводом. Издалека доносился низкий гул — хриплый вой, будто старые динамики пробовали ожить.

– Серьёзно?! — голос парня резко сорвал тишину. – Ты… ты реально просто уйдёшь?

Малколм ничего не ответил. Ни полуслова, ни взгляда. Он просто вышел, прижав дверь к косяку, как будто тишина в этом мире была более ценным ответом, чем любая реплика. Он задержался у края пожарной лестницы — той самой, что слабо дрожала, как больная конечность, висящая на ржавом шарнире. Внизу, на улице, два зомби шаркали у контейнеров, медленно, без фокуса в глазах — если бы глаза у них были. Один в летней форме почтальона USPS, с пакетом, всё ещё зажатым в онемевшей руке. Другой — женщина в мокрых пижамных штанах, с детским рюкзаком, полным давно испортившихся фруктов.

Малколм притаился, присев, ладонью касаясь проржавевшие перила — кожа прилипала к металлу, а мозг машинально подбрасывал воспоминание: "Один из первых симптомов заражения — потеря болевой чувствительности. Не заметишь, как сорвёшь кожу до кости."

Он моргнул. Очистил разум. Снизу доносилось шарканье, булькающее дыхание, будто кто-то пытался храпеть, не имея лёгких. Он услышал шаги — лёгкие, подростковые, беззаботно-самонадеянные. Зак.

– Старик, — прошептал парень сзади. – Ну ты серьёзно?

Малколм закусил губу, сдерживая раздражение.

– Не называй меня так, — прошипел он, не поворачиваясь.

– Чего? «Старик»? Ты ж седой. И вон у тебя шнурок развязан. Прям дед по всем параметрам.

Малколм хотел что-то ответить, остроумное, едкое, но язык будто прилип к нёбу. Вместо этого он сделал то, что считал более важным — встал, тихо, как может вставать человек, боящийся собственных суставов, и проверил дистанцию до земли. Почти два с половиной метра. Не смертельно. Но и не подарок для коленей сорокадвухлетнего человека, особенно после подъёма по лестнице с грудью, полной страха и ностальгии.

Он вздохнул. Подался вперёд. И спрыгнул.

Падение было коротким, но резким. Каблук ботинка скользнул по пыльной крышке мусорного бака, и Малколм едва не потерял равновесие. Он упал на одно колено, согнулся, затаился в тени, прислушиваясь. Двое зомби не заметили. Один продолжал теребить пустой бумажный стаканчик с логотипом Dunkin' Donuts, другой, казалось, принюхивался к воздуху, где когда-то был запах человеческого тепла.

Малколм выругался про себя. "Старик", — звучало в голове эхом, словно язвительный коммент в школьной раздевалке. Он никогда не считал себя старым. Просто… уставшим от мира, который слишком быстро перестал быть его.

Он поднялся, проверил отвёртку Stanley в кармане, снова подумал о ножах — точнее, об их отсутствии, и краем глаза заметил, как сверху, с натянутой решимостью, спускался Зак.

– Ты что творишь? — зашипел Малколм. – Я не говорил, что беру тебя с собой.

– И не говорил, что бросишь. Ну же, старик. Будем честны — ты выглядишь так, будто в любой момент забудешь, зачем вообще жив.

– Я жив, потому что не тащу за собой обузы, — процедил Малколм.

– А я жив, потому что не бросаю людей, — огрызнулся Зак, приземляясь рядом с глухим хлопком. Он морщился — то ли от боли в щиколотке, то ли от собственной фразы, прозвучавшей неожиданно благородно.

Малколм хотел уйти. Повернуться и раствориться в тенях вечернего Мейкона, где даже тишина казалась хриплой. Но остановился. Не из жалости. Из рациональности.

– Хорошо, — прошептал он, склонив голову. – Идти за мной — твои проблемы. Но я не делаю остановок, я не делюсь едой, и если нас заметят — я бегу. Один. Понял?

– Да, капитан, — шепнул Зак, вяло отдав воображаемое честь. – Старик с принципами. Прямо как Бен Кингсли с дробовиком.

Малколм фыркнул. Хотел оттолкнуть, но передумал. Протянул руку — не для дружбы. Для тишины. Указал двумя пальцами на зомби.

– Вон тот, у стены. Он слепой, но слух у него как у летучей мыши. И когда он почует звук, — Малколм сделал паузу, – прибегут остальные.

Зак кивнул. На этот раз без слов. Без шуток. И Малколм понял: в этом пацане есть что-то… не то чтобы стоящее, но… напоминающее.

Они двинулись вдоль стены бывшей аптеки Walgreens. Табличка «Открыто 24/7» всё ещё висела перекошенной, будто саркастическая гримаса на лице мертвеца. У двери валялись кроссовки New Balance — чьи-то последние, отчаянные шаги в поисках лекарства.

Малколм на секунду задержался — память шепнула: Сара. В 2010-м. У неё был приступ. И только в аптеке нашли адреналиновый шприц. Он тогда тоже держал её за руку. Сжимал, пока она дрожала от удушья.

Сейчас — только ветер. И чужой подросток, прячущийся за его плечами.

***

Лезвие вышло из разложившейся шеи с влажным звуком — будто кто-то срывал промокшую обёртку с сыра. Малколм скривился и тут же провёл ладонью по лезвию — не для того, чтобы очистить, а скорее по привычке, будто это могло стереть запах. Он знал — не могло. Запах мёртвого плоти въедался в кожу, в ногти, в складки пальцев. Даже после десятка обмываний он всё равно оставался — следом конца света.

Зомби у его ног — мужчина лет сорока. Бейдж сработавшего магазина Walmart всё ещё болтался на груди, наполовину отгрызанный. На ногах были кроссовки с двойной шнуровкой — то, что Малколм бы отметил раньше как "удобные", но теперь… просто обувь мертвеца.

Он двинулся дальше, пригибаясь к остову старого Chevrolet Impala. Машина была припаркована косо, врезавшись в бордюр, с разбитым лобовым и давно истлевшими сумками в салоне. Летний вечер над Мейконом окутывал всё вязким, оранжево-серым светом — небо переливалось от ржавчины к багровому, как будто само начало гнить. Влажность душила.

Сзади, с лёгким скрипом подошвы, вильнул Зак. Он скользнул за тем же капотом, но споткнулся о крышку люка и тихо выругался.

– Твою мать... Твою мать! — еле слышно, почти шёпотом. – Как ты вообще движешься так тихо, старик?

Малколм резко обернулся, с холодным взглядом. Щёки дёрнулись. Он не ответил сразу. Только медленно повернулся обратно, словно подавляя желание придушить.

– Если ты ещё раз назовёшь меня стариком, — прошипел он сквозь зубы, – я привяжу тебя к капоту этой машины, оставлю здесь и позволю любому, у кого больше двух зубов, закончить ужин на твоих костях.

– Успокойся, дед, — пробормотал Зак с усмешкой, не сводя глаз с проулка впереди.

Малколм вздохнул. Глубоко. Очень глубоко. Считал про себя: один... два... три... Они оба перегнулись через капот.

Впереди возвышалось здание бывшей тюрьмы средней строгости, некогда окружённой забором из рабицы и ряда прожекторов. Сейчас — полуразрушенное укрытие, к которому стекались выжившие.

Из-за угла тюрьмы вышли трое мужчин в военной форме. Один — в шлеме MICH 2000, двое других — в армейских куртках с нашивками США и дубовыми жетонами. Но по шагу, по тому, как держали оружие — не солдаты. Не настоящие. Всё выглядело слишком чисто, слишком… театрально. Один держал винтовку М14 с фанатичной аккуратностью, другой — щеголял бронированными наручами, больше подходящими для ролевой игры, чем боя.

– Реконструкторы, — пробормотал Малколм. – Великолепно.

Один из реконструкторов поднял руку, направляя двух других в сторону парадного входа. Они исчезли в воротах тюрьмы.

– Опоздали... — выдохнул он. В этом был упрёк — себе, вечному замешканию, анализу, вечным картам и дневникам. Пока он собирал справки, кто-то другой забрал ключ к безопасности.

– Ты хотел туда? — спросил Зак, взглянув на него с подозрением. – Чего — думал, внутри армия и суп из банок?

– Нет, — ответил Малколм, с трудом подавляя раздражение. – Я хотел быть там первым. Чтобы решить — войти или нет. А не умолять о входе у толпы, в которой у каждого свой пистолет и шрам.

Он снова огляделся, потом быстро склонился к Заку.

– Мы обойдём слева. Служебный вход, если его не замуровали. Быстрее.

– А если там те же реконструкторы?

Малколм улыбнулся — впервые за день. Не весело. Скорее... устало.

– Тогда, может, ты поможешь мне объяснить им, что пластиковая броня — не аргумент.

Он откинул локоть, подталкивая Зака вперёд, и двинулся в сторону тени — за проржавевший кузов старого Ford F-350, частично перегородивший улицу. Машина давно стояла без движения, капот съеден коррозией, бампер — вывернут, как ржавый крюк, от удара о стену какого-то ресторана, теперь уже безымянного. Краска на кузове облезла до металла. На двери всё ещё держался выцветший стикер: «Мейкон, родина персиков!» — почти издёвка, среди всего этого гниющего ада.

От укрытия — старой тюрьмы, полузаброшенного корпуса в три этажа — их отделяло не более двух кварталов. Трудно было поверить, что раньше здесь кипела жизнь: охрана, заключённые, распорядок, рационы. Сейчас — стены, облитые тенями. Окна, выбитые и забитые фанерой. Жёлтые пятна на бетоне, где когда-то, возможно, лилась кровь.

В этот момент ветер с юга донёс звук. Протяжный, надтреснутый, где-то за спиной — и совсем не человеческий. Он был похож на крик, но не имел слов. Звук был пустой, как глотка, выжженная кислотой, но в нём было что-то пугающе живое, будто сама плоть отказывалась умирать.

Малколм не обернулся. Даже не замедлил шаг. Он научился: звук — ловушка. Смотри вперёд. Думай наперёд. Не дай страху выбирать направление.

Зак, напротив, замер. Его плечи дрогнули — коротко, нервно. Он втянул голову в плечи и, словно по привычке, схватился за ремень рюкзака, будто за ручку на двери. Промямлил сквозь зубы.

– Это не... не собака, да?

Ответа не последовало. Малколм просто продолжил идти, и Зак — как приёмыш, оставшийся без опеки — поспешил за ним, глядя по сторонам и стараясь не споткнуться о сорняки, пробившиеся сквозь асфальт.

Юноша болтал. Всегда. Он не молчал больше трёх минут. Малколм заметил это сразу. Сначала думал — нервный тик, потом понял: страх. Зак не переносил тишины. В ней было слишком много мыслей, слишком много возможностей умереть.

Но сейчас он молчал.

Пока они пробирались мимо полуразрушенного здания почты, вдоль граффити на стенах ("SILENCE = LIFE", "HELP US, GOD", "404: HOPE NOT FOUND"), Малколм краем глаза наблюдал за ним. Парень был худой, сухопарый, лицо с лёгким ожогом на щеке — не старый, но уже повидавший. Он держался на ногах, но не по-военному. Скорее, как бывший скейтбордист или курьер: быстро, ловко, но без выучки.

– Ты вообще слышал этот звук? — шепнул Зак, наконец.

– Нет, — коротко ответил Малколм, не оборачиваясь.

Зак закатил глаза — демонстративно, широко, словно хотел, чтобы этот жест дошёл до небес, до Бога, до самих стен тюрьмы. Он не произнёс ни слова, но вся его фигура кричала: «Какой же ты скучный, старик». Он чуть отстал, пнул носком ботинка пустую пластиковую бутылку с этикеткой Mountain Dew, и та, гулко перекатившись по асфальту, исчезла в кустах дикого плюща.

Малколм этого не заметил — или сделал вид. Он стоял напротив двери, окрашенной в когда-то белый, а теперь скорее серо-зелёный цвет, облупившейся и побитой временем. Эта дверь была запасным входом, незаметным со стороны улицы. Маленькая металлическая табличка под оконцем гласила: STAFF ONLY. Ни один зомби её не читал. Зато Малколм — да.

Он протянул руку, коснулся ручки — гладкий металл показался неожиданно холодным, как кожа покойника. Дёрнул.

Дверь поддалась. Без скрипа. Без щелчка. Без сопротивления. Просто — открылась. Будто сама ждала.

Малколм замер на пороге, как будто вдыхал не только воздух, но и память. Не столько зрительная, сколько мышечная. Всё тело вспомнило: шаги по этим коридорам, треск рации на поясе, ключи на кольце, запах дезинфекции, перегар заключённых, тусклый свет люминесцентных ламп. Он работал здесь. В какой-то из жизней.

Внутри было темно, но не слепо. Где-то в глубине коридора всё ещё мигал аварийный свет: тусклый, красный, как сигарета на ветру. Их шаги отдавались глухо, звук плыл по облупленным стенам, как капли воды в старой раковине.

– Ты вёл сюда с таким пафосом, будто мы в храм входим. А тут… грязный задний проход. — Зак говорил тихо, но не мог удержаться от комментариев. – По-любому здесь всё уже обнесли. Может, и тебя когда-то обнесли, раз ты тут работал.

– Молчать, — отрезал Малколм. В его голосе не было злости. Только усталость. И предчувствие.

Коридор расходился двумя направлениями: налево — лестница наверх, с облупленными ступенями и покосившимся знаком SECURITY OFFICE. Направо — длинный коридор с побитой плиткой, ведущий в сторону главных блоков. Малколм выбрал направо. Не раздумывая. Память вела.

Они шли вдоль разбитых автоматов с едой, возле которых валялись пустые обёртки и… что-то ещё. Маленькие тряпичные игрушки. Детские? Нет. Тюремная программа для несовершеннолетних. Всплыла запись: “Scared Straight”. Программа не помогла. Мир сожрал и взрослых, и детей одинаково.

Зак вдруг замер, схватил Малколма за локоть.

– Слышал?

Да. Слышал. Голоса. Приглушённые. Впереди. За тяжёлой стальной дверью с прорезью — бывший блок для персонала. Кто-то разговаривал. Спокойно. Сложно разобрать слова, но тон — выверенный, почти официальный. Словно кто-то вёл допрос или зачитывал присягу.

Малколм подошёл к двери сбоку, прислонился к стене. Зак — за ним, затаившись. Он достал нож-бабочку — дешёвую, затупленную, но верную. И молча ждал сигнала. Хотя ещё пару минут назад насмешливо плёлся за ним, теперь в глазах — сосредоточенность. Малколм это заметил.

– …все новички сдают оружие… приказываю… порядок будет соблюдён…

Знакомые слова. Знакомый тон. Только вот не армия. Голоса не дрожали. Они репетировали. Это звучало, как пьеса. Как культ, наряженный в форму. Реконструкторы.

Зак прошептал, почти беззвучно.

– Ненавижу. Этих. Ублюдков.

Малколм скосил на него взгляд. И только теперь заметил, что у Зака руки дрожат — едва, но дрожат. Он не боится. Он ненавидит. До костей.

За дверью — шаги. Кто-то приближался. Один. В голосах — пауза.

Малколм поднял руку, жестом показал: назад. Зак кивнул. Обошли по левому краю, вдоль перегородки, к служебному ходу на лестницу. Шли быстро. Тихо. Наверх — туда, где раньше был наблюдательный пункт.

– Там окна. Будем видеть внутренний двор — решим, что делать, — прошептал Малколм.

На лестничном пролёте было душно, как в промокшей вате. Воздух стоял — липкий, гнилой, насыщенный металлом, потом и остаточным жаром бетонных стен, которые за день впитали в себя солнце, как сухари — воду. Свет почти не проникал — только отблески мигающего аварийного фонаря с нижнего уровня, где тени на стенах то ползли, то исчезали.

Малколм поднялся ещё на ступень — и задержал дыхание. Спина отзывалась тупой, но неумолимой болью, будто невидимая рука медленно ввинчивала в позвоночник ржавый крюк. Он остановился, взялся за перила, закрыл глаза. Раз, два, три…

– Эй, — вдруг подал голос Зак. Голос был… странный. Не раздражённый, не насмешливый, как обычно. Тихий. Задумчивый. Почти виноватый.

Малколм приоткрыл глаза и посмотрел на него через плечо.

Зак стоял на ступеньку ниже. Его фигура казалась замершей — ни дерзкой, ни ленивой. Он оглядывался по сторонам, словно внезапно понял, где находится. Как будто только сейчас распознал в этом месте что-то важное — что-то давно забытое или наоборот, слишком хорошо знакомое.

– Чего? — спросил Малколм хрипло.

– Я… — Зак провёл рукой по лицу. – Послушай, я… хотел извиниться.

Малколм замер. Впервые с того момента, как они встретились, он услышал это не как подкол, не как глупую реплику. Нет, сейчас в голосе Зака был странный, почти болезненный надлом. Как у тех, кто просыпается среди руин и впервые по-настоящему осознаёт, что всё кончено.

– Извиниться? За что?

Зак опустил глаза. Шагнул вверх. Потом ещё. Теперь они стояли почти рядом. От него пахло пылью, потом, табаком и… страхом. Не перед Малколмом — перед чем-то другим. Большим. Приближающимся.

– Мне не оставили выбора, — прошептал он.

– Что ты несёшь? — Малколм отшатнулся. В животе потянуло неприятным предчувствием. Рука скользнула к ножу.

Зак шагнул назад, вытаскивая из-за плеча тот самый дробовик, что он однажды уже направлял на него в полумраке заброшенного здания. Тогда это казалось оправданием. Защита. Сейчас же — выгода, грязная, быстрая, предательская. Щелчок затвора прозвучал особенно гулко в пустом пространстве лестничного пролёта, оглушающе точно, как выстрел без пули.

Малколм медленно поднял руки. Ладони дрожали, не от страха — от ярости на самого себя. Усмешка скользнула по лицу — короткая, самоуничижительная. Он вспомнил, как отец повторял: «Доверяй, но проверяй», — и как он сам считал это излишним цинизмом. Ошибся. Доверился первому, кто заговорил, не целясь. Первому, кто пошутил.

– Вот и всё, старик. Не злись. Просто бизнес, — сказал он, отступая ещё на шаг, бросая косые взгляды на верх. – Считай, что мне повезло. А тебе… как получится.

«Старик». Слово впилось как заноза. Не возраст — ощущение. Он чувствовал себя не старым, а изношенным. Его мышцы, крепкие когда-то, теперь отзывались болью даже на простой бег. Усталость скапливалась в суставах, как ржавчина в старом замке.

– Ты не понимаешь, — медленно проговорил Малколм, – кому ты собираешься меня сдать. Эти «реконструкторы» — они не просто люди. Они любят...

– ЭЙ! Я СХВАТИЛ ЕГО! ЭТО ОН, ТОТ СТАРИК, ЧТО ШАРИЛСЯ В МАГАЗИНЕ!

Крик эхом пронёсся по тюрьме. Закат за окном, окрасил горизонт в густой кровавый оттенок, превращая дома в чёрные силуэты. Где-то за углом завыла сирена — короткая, чужая, будто город задыхался последними остатками звука. За ним — шум шагов. Тяжёлых, быстрых. Несколько человек.

Малколм не двигался. В голове пульсировала мысль: Сейчас. Бей. Беги. Но тело отказывалось повиноваться.

Из-за поворота вышли четверо. Все в чёрных самодельных доспехах, как из дешёвых ролевых игр — нашивки с гербами, резиновые налокотники, деревянные щиты. «Реконструкторы». Они взяли идею постапокалипсиса слишком буквально.

Первый — худощавый, с бородкой клинышком и металлическим шлемом, на котором красовался герб Конфедерации — кивнул Заку.

– Молодец, пацан. Начальник будет доволен.

Зак расправил плечи, как охотник с трофеем.

– Он сам ко мне подошёл. Представляешь?

Следующий момент случился слишком быстро.

Кто-то из них — тот, что молчал и всё время держал руки за спиной — шагнул вперёд и со всей силы врезал Малколму кулаком под рёбра. Воздух вырвался из лёгких, словно из пробитой шины. Ноги подогнулись. Он рухнул на колени, а уже через секунду — почувствовал, как за спиной стягиваются руки, туго, пластиковой стяжкой.

– Вы... идиоты, — прохрипел Малколм, сквозь боль. – Вам это всё не нужно...

Они поволокли его вниз, цепко держась за локти, таща по скрипучей металлической лестнице, ведущей в нижний уровень старого здания. Стены, выкрашенные некогда в тускло-бежевый цвет, теперь облезли до бетона, пахло ржавчиной, сыростью и чем-то ещё… гниющим. Воздух был вязким, с привкусом влажной плесени, который въедался в язык и ноздри.

Малколм споткнулся, коленом ударившись о ступень, и едва не скатился вниз, но один из охранников — тот, что носил армейские ботинки с перекошенной подошвой, — пнул его в бок, придавая ускорение.

Они свернули не в аварийный выход, ведущий к чёрному входу заправки, а в левый коридор, бетонный, низкий. Из-за приоткрытой двери впереди уже доносился чей-то хриплый смех — гортанный, прокуренный, как будто кто-то смеялся сквозь горло, прогнившее изнутри.

Один из мужчин — высокий, с татуировкой свастики, перекрещённой с игральными костями на шее, — толкнул железную дверь плечом.

– Вперёд, — бросил он Малколму, резко дёргая его за ворот.

Тот покачнулся, едва не упал, но удержался на ногах. Во рту пульсировала соль крови — он прикусил щёку, когда его били, и теперь вкус металла был постоянным фоном, как и нарастающее разочарование. Не просто в Заке. В себе. Опять. Он же знал. Он чувствовал, что тот — липкий, хитрый, слишком гладкий. Слишком обаятельный.

– Идём, старик, — услышал он за спиной голос Зака. – Поверь, это даже мило. Как раньше. Только ты вечно всё усложняешь.

Как раньше?

Комната за дверью была плохо освещена: один подвешенный на тросе прожектор, бледно-голубой, раскачивался над столом, отбрасывая длинные, исказившиеся тени на бетонные стены. По углам стояли складные армейские койки, на одной кто-то спал, накрывшись выцветшим флагом США. На другой лежали отрезанные руки манекенов, изуродованные и измазанные красной краской. Или не краской.

На табурете посередине комнаты сидел тот, кто смеялся. Он поднял глаза — бледные, как затянутое льдом озеро. Лысый. С едва заметным ожогом на левой щеке в форме отпечатка ладони. Лицо — как у завкафедрой, когда она вот-вот вынесет тебе вердикт.

– Ну здравствуй, — сказал он, довольно. – Прямо как в старые добрые, да?

Малколм молчал, переводя дыхание. Руки были связаны за спиной пластиковой стяжкой, и при каждом движении она больно врезалась в запястья.

– Ты правда не узнаёшь меня? — продолжил тот, качнувшись вперёд. – Ну… это даже забавно. Раньше ты был внимательнее. Мы же вместе всё начинали. Ты был мозгами, я — лицом. Ну, а сейчас…

Он развёл руками. На пальцах были золотые кольца с эмблемой «HC» — стилизованные, как старый логотип нефтяной компании. Hale & Carrington — всплыло в голове, будто из рекламного ролика.

Hale. Это имя, это лицо… мелькнуло. Вспышка. Как снимок на пленке, недоэкспонированный. Пентхаус. Стеклянные стены. Женщина в красном платье, стоящая в проёме, смеющаяся. Тост за сделку века. Всё погасло так же внезапно, как всплыло.

– Ты ошибся человеком, — хрипло произнёс Малколм, медленно, раздельно. Голос его звучал ниже, чем обычно. – Я не помню, кто ты такой, и уж точно не хочу вспоминать.

Зак рассмеялся, встал у стены, опёршись о неё плечом, всё такой же самодовольный. Он снял рюкзак, небрежно кинул его в угол. Кроссовки у него были новыми — странно новыми для мира, где ничего не поступало уже больше года. Кто-то, значит, умер ради них. Или хуже.

– Старик, ты и в прежней жизни был нудным, — усмехнулся он. – Прям профессор, который вечно всё анализирует. Ты ж раньше даже кофе пил как будто по методичке.

– Я тебя не знаю, — прошептал Малколм, и это прозвучало почти как заклинание.

Словно надеялся — если сказать это достаточно раз, всё исчезнет. Пропадёт этот подвал. Этот смех. Кровь на губах. Звук капающей воды в углу. Плесень. Страх.

Мужчина за столом — тот, с лысиной и холодными глазами, — подошёл ближе, его лицо теперь было почти вровень с лицом Малколма.

– Знаешь, что самое интересное? — прошипел он. – Мы тебя искали. Ты исчез год назад. Просто — щелчок — пропал. А теперь возвращаешься, будто ничего не было. Весь такой потерянный. Скромный. Простенько одетый. Даже оружия нет. Как будто ты — не ты.

Малколм смотрел на него, не отвечая. В груди росло ощущение, будто в него что-то вживлено. Что-то чужое. Как кость, застрявшая в горле. Или вирус.

Чёрт возьми, что он забыл? Кем он был?

Вдруг из-за стены послышался скрежет. Тяжёлый, мокрый, неестественный.

Зак повернулся, нахмурился.

– Опять? У вас тут что, вентиляцию не закрыли?

Лысый резко замолк. Все головы повернулись к дальней стене.

А потом раздался первый удар. Глухой, тяжёлый. Как будто что-то огромное, костлявое, с размаху ударилось о бетон с другой стороны.

– Что за… — прошептал кто-то.

Лысый поднял пистолет со стола.

– Ёбаные зомби.