Глава 16. Сигналы
Сломанный день
День начинался как всегда размеренно, серо, предсказуемо. Но в этом "как всегда" чувствовался сбой, едва ощутимый, как если бы знакомая мелодия была сыграна с лёгким сдвигом. Лоран шёл медленно, позволяя себе не спешить никуда. Воздух был тяжёлым, что-то невидимое давило сверху, оседало в промежутках между взглядами и шагами. Он не сразу понял, что именно нарушает ритм. Только потом заметил: всё происходило чуть раньше, чем должно было. Фонари зажглись при дневном свете, окно на втором этаже закрылось прежде, чем в нём появился силуэт, девочка засмеялась, а мать только подносила к губам куклу. На площади, у старого газетного киоска, мужчина в сером пальто остановился, не вынимая наушники, и проговорил вслух:
— Если мы забудем себя, кто тогда останется?
Он даже не осознал, что сказал. Его лицо было пустым, он продолжил идти, даже не заметив, что стал чужим голосом. Лоран застыл. Рейна произнесла эти слова в комнате, пропитанной запахом вишни и запылённых книг. Он помнил, с какой усталой ясностью она тогда посмотрела на него. Никто, кроме него, не мог их знать. И всё же они были произнесены чужими губами.
Через два квартала женщина в чёрном плаще разговаривала по телефону:
— Они не убивают. Они просто убирают свет. Это другое.
Голос был глухим, как будто шёл из-под воды. Обрывок разговора Лорана с Владом, случившегося, казалось, вечность назад. Лоран не сомневался: она не знала, что говорит, но слова вышли ровно в той последовательности, в том тоне, в котором они были произнесены изначально.
Дальше больше. На дверях пекарни кто-то выцарапал «Мы были там. Мы — это ты». А под вывеской аптеки чья-то рука жирным маркером вывела «Пока хоть один помнит, всё ещё можно вернуть». Реальность повторяла, и мысли и слова каждого человека начинали быть доступны всем. Память стремительно распространялась, захватывая всё больше и больше людей.
Он остановился у светофора. Рядом стояла девочка лет десяти. Она не смотрела на него, но тихо прошептала:
— Ты сказал мне это тогда. Я запомнила.
Лоран покачнулся. Он видел её впервые. И всё же знал: она говорит правду. В мире, где память стала общей тканью, распознавание перестало быть внешним. Он закрыл глаза, и пульс города впервые бился в унисон с его собственным сердцем.
Возвращение Кантора
Он увидел его не сразу. Сначала почувствовал взгляд, затем увидел белизну среди серых спин и, наконец, заметил неподвижно стоящего Кантора у книжной витрины, в которой он не отражался. Белый плащ слегка колыхался. Люди проходили мимо, как будто не видели его. Лоран подошёл ближе, не ускоряя шаг. Сердце билось тише, чем обычно, с какой-то глухой тяжестью. Их встреча не была случайностью.
— Ты пришёл, — сказал Лоран, почти не сомневаясь, что его услышат.
Кантор слегка повернул голову. Привычная и мягкая улыбка, как всегда слишком вежливая, тронула уголок его губ, но не коснулась глаз. Он выглядел спокойным. Слишком спокойным для того, кто теряет контроль.
— Нет, — сказал он негромко. — Я не пришёл. Я остался. А теперь пытаюсь понять, в какой момент всё пошло не так.
Лоран промолчал. Не было необходимости защищаться или нападать. Впервые они были на равных. Город больше не принадлежал никому из них.
— Ты не удивлен. — сказал Лоран, и голос прозвучал чуть глуше, чем ожидалось.
Кантор улыбнулся снова, на этот раз горько.
— Я не могу себе позволить удивляться, — сказал он. — Но я учусь... признавать.
Он сделал шаг вперёд, прошёл мимо Лорана, не касаясь, но оставляя за собой ощущение ледяной тени.
— Я создал простую структуру, — продолжил он, тихо. — Без истории нет претензий. Без привязанности нет потерь. Без памяти нет войны.
Он замолчал, будто прислушиваясь к улицам.
— Но вы всё равно возвращаете имена, — продолжил Кантор. — Как дети, играющие с огнём, которым кажется, что они управляют пламенем. — Ты хочешь освободить их. Но, Лоран, память это не свет. Это гвозди. И каждый, кто вспоминает, вбивает один в себя.
Лоран ничего не ответил. Кантор не спорил, он взвешивал.
— Ты знаешь, — сказал Кантор чуть тише, — что память будет просыпаться не только светлой. Ты пробудишь чудовищ. Ты освободишь то, что они забыли специально.
Он подошёл ближе. В этот раз почти вплотную.
— Я не стану мешать. Но когда они придут ко мне в слезах, в крике, с потерянными именами умерших, с разбитыми лицами тех, кого они узнали слишком поздно — ты будешь рядом? Ты скажешь им, что это было нужно?
— Да, — сказал Лоран. — Если боль — цена за правду, я выберу боль.
Кантор чуть опустил веки.
— Я больше не остановлю тебя, — сказал он. — Но и не спасу. Я просто буду здесь, я буду смотреть, когда всё снова рухнет, потому что пока вы помните — вы повторяете. Ты не исключение.
Он пошёл прочь, не поворачиваясь. В его походке не было величия, была только усталость механизма, который слишком долго работал и устал быть Богом.
Чистка
Проходя вдоль улиц, Лоран заметил, что всё вокруг будто начало выравниваться, стираться. Там, где ещё утром кто-то написал «Мы были там. Мы — это ты», теперь оставалась лишь слегка очищенная стена. Краска практически исчезла, надпись уже было не разобрать, но след до сих пор остался. Скамейка стала выглядеть новее, стекло витрины как будто чище. Даже цвет почтового ящика сменился с тёплого охряного на ровный бледно-серый. Лоран остановился. Что-то странное происходило в городе, и он пока не мог дать этому название. Это было не как катастрофа, не как война. Это было как аккуратный, почти нежный демонтаж: слой за слоем, штрих за штрихом, словно невидимая рука просто убирала всё, что не соответствовало текущей версии мира. Не сопротивляясь, не злясь, а просто вычеркивая.
На углу Лоран узнал дом, в котором раньше стояло кресло с вышитой подушкой в окне. Он помнил рисунок с цветами и какое-то слово, вышитое сверху. Сегодня же в окне стояли одинаковые белые жалюзи, закрытые навсегда. Он всмотрелся и не увидел даже следов пальцев на стекле. Абсолютно никаких признаков жизни. Почти бессознательно он свернул в сторону, где когда-то видел выцарапанный треугольник на стене у мусорного бака. Сейчас там стояла новая стена с как будто бы новой кладкой. Ни надписи, ни рельефа. Всё выглядело страшнее, чем если бы это было просто стерто. Всё выглядело так, будто этого никогда и не существовало.
Он присел, провёл рукой по камню и с ужасом осознал, что камень больше не отвечал. Мир перестал резонировать, город потерял способность отражать следы людей. Внутри Лоран что-то опустилось, он медленно встал, чувствуя, что каждое движение делает его чуть более ненужным, чуть менее существующим.
— Они больше не стирают нас из памяти, — прошептал он сам себе, — они стирают нас из материи.
Он пошёл дальше. Прошёл три квартала. На пересечении улиц стоял тот самый ребёнок, который рисовал круги у аптеки. Теперь он просто стоял с пустыми глазами и смотрел вперёд как робот, никогда не знавший ощущения своего существования.
— Ты помнишь? — осторожно спросил Лоран.
Мальчик моргнул и сказал:
— Я... не знаю, что это значит. Но... где-то было что-то... красное. И рука.
Его губы дрогнули. Он провёл пальцем по своему запястью.
— Здесь... было имя. Я знал его. Но теперь... оно ушло. Как вода уходит сквозь пальцы. А я не умею держать воду в руках.
Лоран посмотрел на него, и внутри всё сжалось. Он не знал, что сказать, потому что это было не просто стирание памяти. Это было стирание возможности помнить. Он осторожно наклонился, взял его ладонь, и в этот момент сзади послышался голос:
— Что ты делаешь?
Это была женщина с гладким, без единой морщинки лицом.
— Он не нуждается в напоминании, — сказала она. — Это может навредить.
— Кто вы? — спросил Лоран.
Она вежливо, но холодно улыбнулась.
— Мы просто наблюдаем, — произнесла она. — Чтобы всё шло правильно.
Лоран не стал спорить. Он просто посмотрел женщине в глаза и вдруг с болезненной ясностью понял: имя, которое этот мальчик когда-то знал, больше никогда не вернется. Оно не просто исчезло из памяти, но его вычеркнули из этого мира, будто оно никогда не существовало и никому не принадлежало.
Он отпустил ладонь мальчика, медленно выпрямился и пошёл прочь. А за его спиной город начинал тихо, почти незаметно подменяться. Всё становилось правильным, как будто ошибки прошлого исправлялись невидимой рукой. Только вместе с ошибками исчезали и сами люди. И город становился всё тише, и всё меньше становилось тех, кто мог бы что-то произнести.
Связь
Когда город перестаёт отражать, ты перестаёшь себя видеть.
Лоран чувствовал это, как затухающий внутри свет. Он больше не искал следов и почти смирился с тем, что каждый знак, каждая надпись, каждое имя, которое ещё держалось в памяти, может быть стерто на следующем повороте улицы. Но именно в этом утомлённом отчаянии он увидел на телефонной будке выгоревший кусок провода. Кто-то срезал пластиковую оболочку, оставив голый медный виток, а на него прикрепил бумажную полоску. Она колыхалась от лёгкого сквозняка. На ней было выведено всего два слова неровным почерком, который он знал.
«Где ты».
Только Влад писал так, врываясь чуть влево, оставляя запятую там, где не нужно. Лоран не сомневался. Он осмотрелся, но улица оставалась ровной и стерильной, как будто ничего не происходило. И всё же, в глубине, что-то сместилось. Лоран достал из внутреннего кармана кусочек старого проездного билета. Единственное, что успел сохранить, и на нём аккуратно ножом процарапал «Я иду». Он прикрепил его прямо под записку Влада, не боясь, что его заметят, потому что город должен знать, что память живая, и она перемещается от одного к другому, даже если ее пытаются убить.
Он шёл, не зная, дойдёт ли его сигнал, не зная даже, был ли он услышан. Но на третьей улице взгляд зацепился за витрину старого фотоателье. Стекло было запотевшим, будто изнутри недавно кто-то дышал. И на этом запотевшем слое чётко виднелся отпечаток ладони. Рядом в самом углу стекла ногтем процарапан небольшой, почти незаметный треугольник. Свет в ателье не горел. Помещение было погружено в густую тень. Лоран не стал заходить.
Он свернул к подземному переходу и уже на лестнице заметил ещё один знак. Это была глубокая царапина на перилах, слишком резкая, чтобы быть случайной. А чуть ниже, между плитками, высохшая вишня с едва ощутимым, но узнаваемым запахом. Это был знак от Рейны. Знак того, что они еще здесь, они живы, они где-то идут и они уже рядом. Он поднял взгляд и только теперь заметил то, что раньше ускользало от глаз. На стекле остановки был крошечный надрез. На обратной стороне дорожного знака сделана едва заметная метка. На стене здания выцарапана тонкая, как игла, линия. Все эти метки были узорами маршрута, по которому теперь можно было читать: кто-то шёл до тебя. Лоран провёл пальцами по одной из линий. Это была настоящая царапина в ткани реальности.
И если всё, что они не успели стереть, может быть превращено в язык, то можно успеть вложить в город новые смысл, пока он переписывает сам себя. Поэтому Лоран достал мел, нашёл пустой кусок стены и написал «Я слышу». Он не ждал ответа сразу, но был уверен, что его услышат. Он шел не один, они шли все вместе, пусть пока что и в разных частях города, но они скоро должны были встретиться.
Те, кто остаются
Лоран шёл не выбирая направления, но интуиция подсказывала, что он приближается к чему-то, чего так долго ждал. Он миновал аллею, где вывески выцвели, прошёл мимо детской площадки с пустыми качелями и, наконец, свернул в переулок, где бетон был слишком ровным, а тени подозрительно плотными. Впереди за слоем пыли и света Лоран увидел Проводника. Тот стоял, опираясь на перила, и смотрел на него без удивления. Рядом, чуть в тени, была Нура. Лицо её как всегда было обращено к пустоте, но Лоран знал, что она видела его. У Лорана защемило в груди. Он остановился, на миг потеряв дыхание. Хотел сказать что-то простое типа «Я вас искал», «Вы живы», «Я думал, вас уже нет», но горло сжалось. Вместо слов он подошёл ближе и только кивнул. Проводник протянул руку, и Лоран сжал её крепко, с благодарностью, в которой было больше, чем признание. Это был жест выживших, которые давно не верили, что встретятся.
— Ты нашёл, — сказал Проводник.
— Не совсем, — ответил Лоран. — Скорее, я перестал искать и только тогда вышел туда, где кто-то всё ещё был.
Нура слегка кивнула.
— Мы чувствовали, что ты близко, — сказала Нура, и в её голосе чувствовалось тепло. — Мы следили, — сказала она, тихо. — Не за тобой, а за городом. За тем, как он начал сжиматься. Он больше не атакует, он перестраивает.
— Я видел, — сказал Лоран. — Люди исчезают из реальности и из памяти, как будто они никогда не существовали.
— Потому что система больше не перезаписывает, — ответила Нура. — Она вычёркивает без предупреждения.
Они замолчали, и всё же в этой тишине было больше слов, чем в любой беседе.
Проводник присел на ступени, жестом пригласив Лорана сесть рядом.
— Система корректирует не людей и не их разум. Она меняет пространство и стирает сами условия, в которых возможны и память, и встреча. Если проявляется слишком сильная связь, то место разрушается.
Он достал из внутреннего кармана старый диктофон.
— Есть несколько таких, не больше десятка. Они не подключены к системе. Мы рассылаем их по тем точкам, что не успели стереть. Храните фразы, воспоминания, голос, всё, что вы можете записать, всё, что имеет значение.
Он протянул устройство Лорану. Тот взял его бережно, как будто оно хранило уже чью-то жизнь.
— Это будет начало нового сопротивления. Если кто-то услышит запись, он не вспомнит всё, но, может, это поможет ему вспомнить себя.
Нура подошла ближе и положила ладонь на плечо Лорана. Она хотела что-то сказать, но в этот момент на краю двора появился Влад. Его шаг был напряжённым, а лицо встревоженным. Его взгляд уже не отражал той детской наивности, которую помнил Лоран в их последнюю встречу. Сейчас в нем была смесь страха и решимости. Но не смотря на это на миг в груди Лорана развернулось тепло, почти неловкое. Он хотел бы сказать многое, спросить, кинуться к нему, как к тем, кого не надеялся увидеть. Но он просто смотрел и улыбался.
— Я думал, ты не придёшь, — удивленно, но всё же радостно, произнес Влад.
— Я боялся, что вас уже нет, — сказал Лоран.
Влад шагнул вперёд и вдруг крепко обнял его. Лоран обнял в ответ. Молча. Без слов.
— Они начали коррекцию там, где была Комната Памяти, — сказал Влад. — Осталась только пустая стена. Но я вырезал знак в камне, пока никто не видел.
Тишина повисла, но она не была тяжёлой.
— Что теперь? — спросил Влад.
— Мы больше не будем молчать, — ответил Проводник. — И если кто-то когда-то туда вернется, то он почувствует наш след, услышит нас. А если он нас услышит, значит мы всё ещё живы.