Город, который исчезает каждую ночь

Наблюдатель

Город распадался как шов: медленно, по строчке, как ткань, которую начали распускать ещё до того, как Лоран сделал первый шаг. Стены по ощущениям становились тоньше, и всё, что окружало его, теряло вес, звук, определённость. Он не знал, было ли утро или вечер, свет не давал теней. Ни одного угла, в котором можно было бы спрятаться. Всё в полутоне, как будто существовало и не существовало одновременно. В какой-то момент он понял, что не один, почувствовал на себе взгляд. Впереди стоял четкий и высокий силуэт, как вырезанный из другого слоя реальности. Плечи чуть наклонены вперёд, будто он слушал. Одет просто: серый плащ, перчатки, сапоги, как у архивных техников. Лицо чистое, без эмоций, взгляд изучающий, но не хищный. Не было ощущения опасности, только внимание.

— Ты Лоран, — сказал он без вопроса.

Голос был ровным, будто отточен многократным повторением.

— Ты меня знаешь? — Лоран не сделал ни шага вперёд.

— Пока нет, но это вопрос времени. У нас с тобой совпадают векторы, просто разные единицы измерения.

Он подошёл ближе.

— Кто ты?

— Зовут меня Джаспер. Фамилия не важна. Я был вне. До того, как вы научились помнить.

— Вне чего?

— Вне логики. Вне Системы. Вне страха забыть.

Он не улыбался, но в его лице читалась лёгкая насмешка ко всей структуре, которой он когда-то принадлежал.

— Ты со мной? — спросил Лоран.

— Я не с тобой. Я — перед. Я здесь, чтобы показать путь.

— Зачем?

— Потому что ты приближаешься к точке, где мир не делится на "сохранено" и "утрачено". Там всё одновременно. А одному туда идти... можно, но дорого.

Он повернулся.

— В этой зоне не помогут карты и не спасут эмоции. Только собственный код, то, что ты не скопировал ни у кого. Он медленно пошёл вперёд, будто давая Лорану право не следовать. И Лоран пошёл, потому что так подсказывала ему интуиция.

Разговор вне алгоритма

Они шли между остатками города. Это было похоже на тени маршрутов, которые, кажется, никогда не были достроены. Стены здесь появлялись и исчезали, как миражи. Иногда это были гладкие стены, иногда здания, усыпанные знаками, которых Лоран не знал. Иногда они оказывались в коридоре, иногда среди колонн, похожих на останки станций. Пространство не менялось, оно перестраивалось в зависимости от взгляда. Лоран понял это на третьем повороте, когда увидел, что дорога, по которой они только что шли, исчезла, словно не была утверждена системой координат.

— Это место не строится, — сказал Джаспер, словно прочитал его мысли. — Оно собирается из наблюдений, желаний и нестыковок.

— Это не город?

— Это то, что происходит, когда город перестаёт быть уверенным в своей необходимости.

Они остановились в круглом зале без потолка. Над ними висело ровное, лишённое облаков небо, слишком чистое, чтобы быть настоящим. В воздухе парили обрывки слов, как строчки из сценария, разорванного наполовину.

— Почему ты здесь? — спросил Лоран. — Ты не похож ни на одного пробуждённого.

— Потому что я — третья категория, — ответил Джаспер. — Те, кто выпал. Те, кто вышел, но не вернулся. Система считает, что мы ошибка, но я думаю иначе.

Он подошёл к стене и провёл по ней пальцем. Форма стены исказилась, а линия, которая начала расплываться, словно забывала, чем должна быть.

— Бытие вне Системы это не свобода, — сказал он. — Это разрешение себе не быть «помнящим», не быть «стирающим». Это значит быть присутствующим без заданной функции.

— Тогда как ты выжил?

— Я не выжил, — он улыбнулся. — Я вышел за границы. А потом понял, что мне некуда возвращаться, потому что в прежнем мире не было места для того, чем я стал.

Лоран молчал и чувствовал, как внутри него меняется его представление об этом мире. Меняется механизм, который до этого момента был частью его мышления.

— Система строится на предсказуемости, — продолжал Джаспер. — И даже Сопротивление это её противоположность, но в тех же координатах. Борьба это такая же зависимость, только с другим знаком. А ты, Лоран, должен понять: настоящий сбой это не разрушение правил. Это отказ от необходимости правил как таковых.

Он смотрел на Лорана долго, без нажима.

— И зачем ты это мне говоришь?

— Потому что скоро ты окажешься перед дверью. Не символической, а реальной. Она либо примет тебя как кого-то нового, и ты забудешь, кем был. Либо отвергнет, и ты перестанешь быть вообще. Но есть третий путь, и он начинается здесь.

— И что будет, если я не выберу ничего?

Джаспер усмехнулся.

— Тогда ты станешь мной.

Зона отклика

Он не заметил, в какой именно момент Джаспер исчез. Может быть, во время поворота, когда коридор свернул внутрь самого себя и стены начали менять текстуру то осыпаясь в пыль, то вновь собираясь в рёбра колонн. Может быть, в тот миг, когда Лоран замер под аркой, и его собственное отражение на полу исчезло, хотя света над головой не было уже давно. Или, возможно, он никогда не был рядом, а лишь проявился на грани понимания как всё в этой зоне. В любом случае теперь он шёл один. Определенной дороги не было, каждый шаг будто на секунду показывал ландшафт, а затем стирал его, если Лоран не двигался дальше. Пространство изменялось в зависимости от эмоций, которые испытывал Лоран. Сначала он пытался держать курс, но очень быстро понял: компас здесь лишь иллюзия для тех, кто боится пустоты. Координаты исчезали не потому, что стерты, а потому что никогда не существовали. Он прошёл через зал, где потолок был нарисован, но стены отсутствовали вовсе. Сквозь проёмы виднелись куски чужих комнат: спальня с белыми занавесками, лестница, обрывающаяся в небо, осколки картин, не привязанных к стенам. И в какой-то момент пространство откликнулось. Форма вывески изменилась, стоило ему задуматься о Рейне. Она стала похожа на ту, что была над их старым кафе «Светлый миг», только надпись была написана в зеркальном отражении.
Он прошёл мимо витрины и увидел, как в стекле на секунду вспыхнул как импульс, сгенерированный сознанием, треугольник. Мир начал отвечать. Теперь Лоран был не просто в чужом городе. Он был в проекции, которая собирается на ходу, и чем сильнее он чувствует, чем ярче образы в его голове, тем более определённой становится структура проекции. Но вместе с этим приходило понимание: чем дольше он присутствует здесь, тем больше исчезает прежний Лоран. Не как человек, а как форма, определённая памятью.

Он замер в центре открытого круга, окружённого фальш-деревьями, как в декорации. И вдруг весь воздух вокруг дрогнул, будто бы сам город попытался узнать его имя. Лоран не ответил, лишь остался стоять, не пытаясь что-то изменить. Он просто позволял себе быть и наблюдать.

Собственный двойник

Это чувство появилось не сразу. Оно медленно нарастало, и в какой-то момент Лоран ощутил, что тишина стала слишком узнаваемой, будто её уже кто-то произносил до него тем же дыханием, тем же ритмом. Он обернулся, и пространство перед ним сжалось до точки. В нескольких шагах стоял человек. Одежда та же, что на Лоране. Надлом в походке знакомый и привычный. Всё совпадало до мельчайших жестов. Только глаза не принадлежали ему. Они смотрели не наружу, а внутрь. Не спрашивали, а утверждали. Не чувствовали, а оценивали.

— Тебе тяжело, — произнёс он голосом, который Лоран не отличил бы от своего. — Ты сделал всё, что мог, но ведь этого достаточно. Теперь ты можешь отпустить, просто перестань бороться.

Голос его был безупречен.

— Ты можешь быть не собой, — продолжал двойник. — Ты можешь стать завершённой функцией. Плавной, без сбоя, без лишней боли. Ты больше не обязан помнить.

Он делал шаг вперёд, и в каждом его движении была отточенность намерения, уверенность в том, что так будет правильно. Пространство между ними сжималось. Казалось, что с каждым его приближением становится сложнее вспомнить, чем отличался голос Лорана от этого, а его настоящий взгляд от того, что перед ним. Он подошёл ближе, не спеша, не вторгаясь, с той лёгкостью, с какой приближается сон, когда сопротивление уже истончилось.

— Ты — искажение, — произнёс он мягко. — Я — исправление.

Лоран смотрел в его лицо и видел возможность. Упорядоченную, простую, такую, в которой боль была бы стерта как ненужная строка. Он почувствовал, как под кожей начинает оседать усталость, принимающая форму соблазна: отпустить себя в эту гладкую версию, где не нужно помнить, выбирать, чувствовать. Но именно в этом гладком сиянии что-то внутри него дрогнуло. Там, где хранилась причина не исчезать.

Он сделал шаг назад для уверенности.

— Ты слишком целый, — сказал он наконец. — А я ранен и потому жив.

На лице двойника не дрогнул ни один мускул. Он просто остался стоять, а потом исчез, как тусклая проекция, больше не нужная. В зале стало тихо. Но тишина больше не давила. Она была принята как последствие выбора. Лоран выдохнул и шагнул дальше.
Он еще не победил, но хотя бы на этом этапе не сдался.

Краевая вибрация

Он вышел в пространство, которое не было ни улицей, ни площадью, ни залом. Всё вокруг казалось начерченным на хрупкой бумаге, слегка смятой и выпрямленной чужими пальцами. Воздух дрожал от внутреннего напряжения, словно под этой тонкой оболочкой город что-то удерживал, сдерживал, скрывал. И теперь это начинало пульсировать. Он чувствовал, как с каждым шагом земля была похожа на мембрану, натянутую между мирами. Мир наконец решился говорить. И тогда он услышал имя. Просто звук, который собрался из воздуха, словно долго искал точку выхода.

— Талис, — прозвучало.

Лоран вздрогнул от резкой боли в груди, будто кто-то провёл горячим металлом по тем местам, где пряталась привязанность. Имя не требовало ответа. Оно утверждало: Талис был жив, пусть не в теле, но в структуре внутренней памяти, той, что не поддаётся обнулению. Лоран опустил плечи, чувствуя, как тело откликается, будто от удара. В плече жгло, в горле будто застряло не сказанное. Он не знал, где сейчас Талис, но между ними до сих пор существовала невидимая связь.

Следующее имя он не узнал.

— Мари, — прошептала тишина.

Оно не принадлежало его прошлому, не было связано ни с одним лицом, которое он мог бы вспомнить. Но это имя звучало так, будто кто-то очень давно и очень нежно звал кого-то, кто больше не вернётся. И, к своему удивлению, Лоран почувствовал, как по коже прошла дрожь, как если бы это имя, чужое и незнакомое, всё же зацепило ниточку сострадания, которую он сам в себе забыл.

Он не знал, откуда приходят эти имена, но каждое из них проходило через его сердце, отзываясь ощущениями в теле. Он закрыл глаза и на миг показалось, будто всё вокруг дышит в такт с ним: стеклянные фасады, застывшие окна, неподвижный свет — всё пульсировало вместе с его внутренним движением. Он чувствовал, как имена продолжают появляться. Имена, которые кто-то пытался навсегда вычеркнуть. И в этом ритме его задача была не в том, чтобы вспоминать всех или запомнить, а в том, чтобы не позволить тишине победить голос. Он прошептал
как обещание себе:

— Я слышу. Даже то, что не знал, даже то, что не моё.

И город отозвался почти незаметной дрожь, как будто на миг узнал в нём того, кого когда-то сам забыл.