...If one of them is dead

«Стены стоят на своих местах, но, кажется, если я прикрою на секунду глаза, они придвинутся ко мне на такое расстояние, что сдавят мне грудную клетку, тогда воздух перестанет насыщать мои легкие кислородом, ценность которого в моём опасном положении выше, чем у золота. Я перестану дышать, – то, что я мог делать до сих пор, не испытывая серьезных затруднений, будет отнято у меня безжалостной рукой невидимого палача так же, как отнята была до того моя свобода. И останется мне только задыхаться без возможности сопротивления злым силам, действующим на меня откуда-то извне и одновременно с тем – из самого моего нутра. Самое ужасающее во всём этом кошмарном представлении – то, что такой сон, обычно настолько живо сказывающийся на моём физическом состоянии, способен перекочевать в реальную жизнь – и если я не проснусь вовремя, то сам себя придушу тем, что буду слишком достоверно играть отведенную мне роль.

Я вновь пытаюсь обшаривать каждый подозрительный выступ на каменных кирпичах – на этот раз без надежды найти тот заветный «рычажок», который должен открыть потайной выход из этого вертикального гроба. Мои пальцы обжигает могильный холод, исходящий от стен, но я продолжаю зачем-то исследовать сантиметр за сантиметром, наверное, уже на автомате. Мне бы хотелось остановиться, чтобы смиренно дожидаться часа своего пробуждения, но тело или, если сказать точнее, моё духовное воплощение продолжает действовать в усвоенной единожды ритуальной схеме. И я снова и снова провожу подушечками пальцев по шероховатой поверхности неестественно холодных камней, иногда ощутимо задевая ногтями их неровности.

Так мучительно медленно протекает время, пока я нахожусь в этих застеночных декорациях, что спустя, наверное, минуты две моего там пребывания я начинаю испытывать тревожные чувства, растравляющие мою измученную душу. Мне начинает казаться, что я уже никогда не очнусь и стены, окружающие меня, с пробуждением не рассеются как мираж, как неудачная иллюзия фокусника-новичка. Сон как будто увеличивается в своей продолжительности с самого момента засыпания вплоть до пробуждения.

Помню, я кружился вокруг себя, проводя руками по стенам, когда из расщелин между кирпичей начала выступать вязкая бордовая жидкость, пузырившаяся в некоторых местах и тут же взрывавшаяся сотнями микроскопических каплей, которые пачкали рукава моей рубашки. Одна моя ладонь скользнула прямо по потоку, покрывшему все находящиеся внизу камни. Я повернул ладонь к себе и увидел, что вся она была полностью покрыта этой странной липкой жидкостью насыщенного темно-красного цвета – так, как будто бы я провел ей по густому слою не успевшей засохнуть гуаши. Помню, я сделал почти инстинктивное движение – приблизил ладонь к носу, чтобы узнать запах того, с чем мне пришлось столкнуться в стенах узкой темницы. А тем временем жидкость эта начинала просачиваться изо всех щелей, (в какой-то момент мне почудилось, будто начало капать откуда-то сверху). Крохотное пространство, в котором я вынужден был находиться по воле таинственной Немезиды, наполнялось удушливо тяжелым металлическим запахом, после которого я, как могло бы показаться со стороны, должен был сразу же догадаться о природе жидкости, своим появлением разбавившей однообразную серость дней моего заточения. Вместо того чтобы остановиться, наконец, попытаться поразмыслить (ведь это было единственным занятием (за исключением дыхания), которому я мог ещё предаваться в этой темнице не будучи стесненным в чём-то) о причине проведения надо мной этой непонятной экзекуции, я решил продолжить имитацию поиска того-самого заветного рычажка. Я проводил по стенам обеими руками – и за всё это время под моими ногтями собралось такое количество жидкости, что, если бы она успела засохнуть как настоящая кровь, думаю, я бы её не смог выцарапать без помощи ножа.

Я кружился так долго, что окружающее пространство начало казаться мне сплошным красным полотном, на котором не было ни единого контрастного штриха. Мысли мои, вполне стройные и логически правильные, тогда находились где-то в другом измерении: иначе мне сложно объяснить, почему я, стоя уже по колено в мерзкой липкой жиже, размышлял о необходимости заполнить какой-то идиотский бланк на работе.

Я кружился, кружился и кружился так долго, что этого времени хватило для того, чтобы жидкость, не оставившая ни единого камня чистым, дошла мне до груди. Мои движения замедлились только тогда, когда я начал ощущать физическое противодействие извне. И тогда я почему-то не остановился. Кажется, к тому, что я ощущал в самом сне (если предположить возможность существования чувств, возникающих исключительно у наших духовных близнецов внутри сознания), примешивались мои реальные переживания: грудь моя вздымалась высоко, часто и неровно, мне как будто бы не хватало воздуха для полноценного вздоха, который бы доставил в легкие необходимую дозу живительного кислорода.

Кровавая жижа подступала к моему горлу, а я всё не просыпался. И кружиться не переставал, хотя это давалось мне ещё с большим трудом, чем раньше. И думал я почему-то о том, как сильно мне влетит от главного бухгалтера в понедельник, когда он увидит у себя на столе несколько отчетностей, оставшихся без подписей.

Жидкость, чьё происхождение мне было неизвестно (конечно, я мог предположить, что это была кровь, но голова моя тогда была занята другими, не менее бредовыми вещами), покрыла половину моей вытянутой шеи. Рубашка прилипла к телу так, что мне чудилось, будто она срослась с кожей, рассосалась в ней. Моё духовное воплощение, оказавшееся гораздо смелее (и безрассуднее) меня, даже и не собиралось начинать панику, лишь какая-то самая отдаленная часть рассудка, имевшая слабое влияние на происходящее во сне, заставляла реагировать на всю эту мифическую вакханалию реальное тело, лежавшее дома на кровати в полной или относительной безопасности. Пульс мой участился: я чувствовал подергивание тонкой ниточки артерии в основании запястья, как стуки миллиметрового молоточка о стенку кожи.

Намеренно или случайно, вместо того чтобы просто скользнуть рукой по стене, моя ладонь с силой надавила на один из камней. Камень этот поддался и вошел вглубь стены на несколько сантиметров, после чего всё окружающее меня пространство сотряслось. Жидкость, подступившая к моему подбородку, начала заметно колебаться, небольшая её волна, созданная общим движением стен и, кажется, даже полом, обдала мне лицо. Одна из стен, в которой находился тот кирпич, с грохотом обвалилась вниз, открыв мне узкий проход вниз по лестнице. И лестница та была вымощена теми же камнями, которые составляли основу темничных стен. Кровавая жижа, застлавшая мне глаза красной пеленой (я не чувствовал больше никакого дискомфорта, кроме появления этого удивительного «фильтра», сквозь который я мог различать окружающие меня вещи как при обычном положении дел), тут же хлынула в открывшийся проём.

Жидкость эта, как очень густая и к тому же быстросохнущая краска, покрыла таким плотным слоем поверхность лестницы, что могло бы показаться, будто это красная бархатная дорожка, разостланная в преддверии выхода какой-нибудь знатной особы».

Дэниел проснулся (просто неожиданно раскрыл глаза и увидел перед собой светящийся циферблат электрического будильника) на том моменте, когда его духовное воплощение решилось сделать шаг в сторону выхода, о котором он, переставший отдыхать по ночам, мечтал с первого дня «заточения» в тесную каменную темницу. Одеяла на нем не было, во сне Дэниел сбросил его с кровати. Майка пристала к его телу так плотно, что ему стало почти до дурноты неприятно находиться в ней, насквозь пропитанной холодным потом.

Дэниел убрал со лба выбившуюся прядку волос, стянул мешавшую ему майку и лег обратно на подушку, забыв поднять с пола упавшее одеяло. Он закрыл глаза и спустя минут пять провалился в глубокий сон.

***

Через шесть часов после начала вскрытия перед капитаном Францем на столе лежало готовое заключение. Шесть страничек, которыми удовольствовался судмедэксперт, были пока что сырым материалом, почти черновиком, который в будущем должен будет дополниться результатами биохимического и других анализов. Но уже сейчас из заключения можно было вывести, что труп убитой, которая к моменту её нахождения в мусорном контейнере была мертва около четырех-пяти часов, имел на себе не слишком выраженные следы волочения (на джинсовой юбке, достигавшей колен женщины, были обнаружены сквозные повреждения – рваные дыры). В поясничной области располагалась одна полосовидная кровоточащая рана, при осмотре которой были найдены мелкие частицы асфальта. На щиколотках убитой были обнаружены синяки, оставленные, предположительно, пальцами во время транспортировки трупа.

– Так, получается, тащили её недолго? – Франц озадаченно почесал голову.

– Выходит, что так, – ответил судмедэксперт. – Помощник утверждает, что убили её, скорее всего, вне жилого помещения, о чём могут свидетельствовать микрочастицы асфальта, обнаруженные в ране на спине и в области головы, а до контейнера несли на руках. Но это ещё пока не окончательный вывод, только предположение.

– Да, и такое вероятно. Рядом с контейнером не было обнаружено следов волочения или признаков борьбы, – в кабинет капитана вошел оперативник: он забрал толстую папку, протянутую ему Францем, и вышел. Судмедэксперт узнал эту папку – в ней хранились документы по серии убийств 79-го года.

– Крис, ты, конечно, извини меня, это всё-таки не совсем моё дело, но я надеюсь, что ты не собираешься связать это убийство с убийствами трехлетней давности? – судмедэксперт обеспокоенно посмотрел на капитана.

– Ну, я хочу проработать это дело и по версии с маньяком. Одна из главных причин, почему дела серийников не раскрываются так быстро, как того хотелось бы, состоит в том, что полицейские оказываются обычно слишком осторожными для того, чтобы объединить похожие происшествия в серию.

– В том-то и проблема, Крис, что в нашем случае нынешнее дело только внешне кажется схожим с теми тремя – в этом я убежден почти на все сто процентов. Прямо сейчас тебе по памяти готов накидать таких фактов, которые разобьют эту версию с серийником в пух и прах, если ты, конечно, согласишься выслушать меня.

– Ну, попробуй, – Франц положил на стол руки со сцепленными пальцами. – Только я надеюсь, что ты и без меня знаешь, что отнюдь не всякий маньяк перфекционист по своей натуре. И многие следователи делают ошибку, когда одно дело, которое отличается какими-то незначительными чертами, списывают с вины серийника.

– Ну, и приписывать ему больше положенного тоже не стоит – это ни нам, ни преступнику не облегчит жизнь.

Судмедэксперт отметил, что все три убийства, произошедшие в 79-ом, объединялись несколькими деталями: во-первых, возраст всех трех девушек не превышал двадцати лет (тогда как убитой журналистке было, самое меньшее, около 25); во-вторых, все мусорные контейнеры, в которых были обнаружены трупы, находились в окраинных районах (один в Бруклине, два других в Куинсе практически на границе с первым ) – убитая журналистка найдена на Манхэттене, почти в самом центре Нью-Йорка; в-третьих, все три девушки, убитые в 79-ом, вели разгульный образ жизни – одна из девушек подрабатывала проституцией в свободное от школы время, две другие часто прогуливали занятия в колледже, предпочитая учебе общение с парнями, легкие наркотики и рок-клубы, тогда как у журналистки за спиной имелись два высших образования и работа, приносившая ей стабильный высокий заработок. Со слов матери журналистки, её дочь уже как два года состояла в отношениях с успешным ученым-океанологом (в момент смерти он находился в командировке где-то на Тихом океане, – его вычеркнули из списка подозреваемых первым) – девушки, убитые в 79-ом, не имели постоянных сексуальных партнеров.

Когда судмедэксперт закончил с фактами из жизней убитых, он перешел к телесным повреждениям, которые были получены девушками, и сравнил их. Девушки 79-го были убиты выстрелами, произведенными, предположительно, одним и тем же револьвером Кольта 45-го калибра в грудную и надчревную области тела, – журналистка была убита ударами тупого твердого предмета в голову.

– И это ещё далеко не всё, Крис. Девушки, убитые в семьдесят девятом, имели на теле явные признаки связывания веревкой, думаю, ты это помнишь. Тогда мы сделали вывод о том, что их держали где-то перед тем, как убить.

– Да, у нашей журналистки нет таких следов...

– Самое главное, Крис, здесь кроется в способе убийства и в обстоятельствах, так скажем, предшествовавших ему... Есть некоторые признаки, по которым можно судить о том, что девушка, скорее всего, ещё при жизни могла получить некоторые увечья, несовместимые с жизнью, в результате... Некоего несчастного случая.

– Не понял, – последняя фраза судмедэксперта заставила Франца взбодриться сильнее, чем факт того, что версия с маньяком, казавшаяся проблеском его детективного гения, накрылась медным тазом, не выдержав ни одного из противопоставленных тезисов. – Это ты к чему?..

– Как я понимаю, заключение ты не успел прочесть до конца... Собственно, в затылочной области есть такие повреждения, которые напоминают ушибы после падения – они, во всяком случае, разительно отличаются от тех, что расположены прямо на лице (последние же отличаются очевидным приложением силы со стороны наносившего удары – и их происхождение не может быть подвержено сомнению). Думаю, это самое падение как раз-таки и спровоцировало перелом основания черепа, из-за которого из носа и ушей пошел ликвор, а вокруг глаз образовалась кровавая полость. В верхней части головы, чуть выше лба, находится скальпированная рана – она-то, конечно, могла появиться и после удара, нанесенного убийцей, но насчёт неё у меня тоже есть кое-какие сомнения.

– То есть, я так понимаю, ты хочешь сказать, что девушка сначала получила эти несовместимые с жизнью травмы, вероятно, ударилась обо что-то после падения, а потом её, уже доживавшую оставшиеся минуты, просто добили?..

– Нечеловеческая жестокость, но нам, к сожалению, не привыкать к такому. Поэтому я хочу тебя остеречь от поспешного обращения в ФБР. Думаю, это всё же дело, подпадающее под нашу юрисдикцию.

Франц достал из нагрудного кармана пачку сигарет.

– Что же это получается... Да нам же ввек не найти этого ублюдка... Как выяснили у матери и университетской подруги, у неё не было никаких врагов (ну, явных, по крайней мере, насчет которых она бы высказывала обеспокоенность). Она была бойкой и настойчивой девушкой, но границы дозволенного знала хорошо и никогда их не переступала, даже когда ситуация тому способствовала. Что касается её статей... Так ты бы знал, про скольких мошенников она написала их за последние несколько месяцев – я, честно говоря, даже удивился такой бешеной продуктивности. И что же? Каждого мы будем проверять на причастность к убийству? Да они при своих деньгах за то время, пока мы будем вымаливать ордера на обыски, все следы заметут так тщательно, что Шерлок с Пуаро подкопаться ни к чему не смогут... Чёрт, чувствую, грядет ещё одно проваленное дело на моей совести...

– Расследование ещё и не началось толком, а ты уже решил его похоронить, Крис. Думаю, если мы взвесим все имеющиеся факты, проверим оставшуюся запись с камеры видеонаблюдения, то что-нибудь да всплывет на поверхность. Не стоит отчаиваться раньше времени.

– Дай Бог... – Франц взял сигарету в рот. – Так а что там насчёт потожировых следов возможного убийцы?..

– Ничего нет. Скорее всего, труп он переносил в перчатках. Даже в районе продолговатых синяков на щиколотках ни одного видимого отпечатка. Вряд ли это убийство, совершенное с целью ограбления.

– Да уж ясное дело.

***

Всё воскресенье Дэниел провел дома, несмотря на отличную погоду за окном. В такие солнечные и теплые деньки он редко оставался сидеть в четырех стенах: ему нравилось уезжать на велосипеде куда-нибудь за город, ближе к Гудзону и дальше от больших скоплений людей. Этот день стал исключением только потому, что Дэниел ощутил почти болезненную потребность (которая до странного ощутимо отражалась на всём его состоянии, что вполне походила по свойству на реально нарывающий заусенец) разобраться с накопившимся сором мыслей в своей собственной голове, чтобы наконец ко всем вопросам подвести категоричный ответ. Его не волновали в те минуты обыденные дела, которые он совершал каждодневно в независимости от того, чем ему предстояло заняться в течение следующих часов: прием пищи и умывание были отложены до тех пор, пока он не приведет в надлежащий порядок ворох отрывочных фраз и идей, которые доносились откуда-то с периферии сознания и в совокупности, если бы Дэниел захотел записать их всех в порядке напоминания о самих себе, не значили ничего вразумительного, что можно было привязать к конкретной проблеме.

Галлюцинации его в тот день мучали всего лишь раз – утром, когда он только поднялся с постели после непростой ночи, отмеченной переживанием всё того же страшного сна. Старческий голос пробубнил какую-то знакомую ему фразу несколько раз и смолк. После пробуждения Дэниел, подгоняемый дурными предчувствиями, сразу же спустился вниз, дошел до шкафчика, стоявшего в коридоре, и достал из него свои белые лакированные ботинки, в которых он ходил на работу. Ему захотелось проверить, не привиделось ли ему то кровавое пятно на левом ботинке, которое он случайно заметил в ночь с пятницы на субботу. Тогда он находился в глубочайшем потрясении (к тому же рассудок его был помутнен не только увиденным на парковке, но и непривычно интенсивной физической нагрузкой, которую ему пришлось испытать за время своей пробежки от офиса до самого дома), и потому определенно не мог здраво судить о происходящем с ним.

Дэниел увидел то, чего надеялся не увидеть. Пятно, наличие которого ему хотелось опровергнуть, располагалось на том же самом месте, на котором он его увидел в первый раз. В этом разум его не обманул. Как, собственно, и в том, что он действительно застал Мердока с изуродованным телом журналистки возле открытого багажника своего черного джипа посреди огромного пространства искусственного подземного грота. Все те внешние признаки найденного полицией трупа, если только Пол ничего не приукрасил, совпадали с теми, которые Дэниел успел разглядеть у женщины на парковке. Розовая кофта с пацификой, джинсовая юбка, рыжие вьющиеся локоны волос... Неужели Дэниел жил в таком мире, где одновременно, в одном и том же городе, практически в одном и том же квартале, могло произойти два независимых друг от друга убийства похожих как две капли воды женщин, одетых в сходную во всех мельчайших подробностях одежду и в последствии обнаруженных с идентичными повреждениями на теле? Если и представить вероятность этой ситуации, напоминающий сюжет романа Кафки, то тогда отчасти подтвердятся абсурдные теории конспирологов, проповедующих о том, что всё сущее в действительности лишь симуляция, которая, правда, иногда дает сбои в своей четко отлаженной и определенной на годы вперед системе.

Дэниел поставил ботинки обратно на полку, решив, что пока что трогать их лишний раз не будет – стирать пятно он уж тем более не станет в ближайшее время, пока не решится вопрос с убитой девушкой. Когда Дэниел закрыл дверцу обувного шкафчика, он краем глаза заметил бумагу, лежавшую на коврике перед самой входной дверью. Он подобрал её с пола и неприятно удивился, поняв, что ему пришел счет по коммунальным услугам за этот месяц. Трехзначная цифра, в самом низу документа, расстроила его вдвойне, чем просто понимание необходимости отдавать какие-то деньги из своего кармана посторонним людям – с этим за шесть лет отдельной от родителей жизни он так и не смог смириться. Он рассчитал свой бюджет на всю следующую неделю ещё в понедельник, чтобы в конце месяца он в итоге смог без особого ущерба отложить нужную сумму для очередного платежа по кредиту, – и в список вещей, на которые в течение недели собирался потратиться Дэниел, не входили коммунальные услуги, тем более в таком размере.

«Что я делал весь месяц, из-за чего набежала такая дикая сумма? – Дэниел в замешательстве провел рукой по лбу и тяжело выдохнул. Коммунальный платеж потеснил собой остальные мысли и теперь намеревался стать важнейшей заботой Дэниела, до сегодняшнего дня не научившегося ни правильно расходовать свои деньги, ни зарабатывать так, чтобы ему того с лихвой хватало и на все личные потребности, и на оплату счетов. – Я все эти тридцать дней, судя по тому, какие цифры указаны в этой бумажонке, должен был с утра до ночи сидеть с включенным во всех комнатах светом и с открытыми кранами. Боже, как, из чего мне это выплачивать?»

Расстроенный Дэниел небрежно бросил документ на коридорный столик и, взявшись обеими руками за голову, направился в гостиную. Там он грузно опустился на кресло, которое испещряло множество разных по размеру рваных дыр и которое досталось ему ещё от прежних жильцов. В правом виске сильно, с игольчатой остротой и тонкостью запульсировал нерв, возвещая этой неприятной болью о сложной и долгой и, наверное, даже безрезультатной умственной работе, которую необходимо было провести именно сейчас. Дэниел знал, что эта его манера откладывать все насущные вопросы в дальний ящик, чтобы потом, возможно, когда на него снизойдет вдохновение, разобраться с ними, не преподносит ему, как правило, ничего хорошего, кроме очередных провалов и позорных промедлений. Поэтому Дэниел начал, собрав всю свою волю в кулак и заглушив в себе глас противящегося работе ленивому эго, пересчитывать в голове все расходы на следующую неделю так, чтобы к субботе у него остались в целости хотя бы пятьдесят долларов.

«Так, получается, к родителям я съездить не смогу в пятницу... Это только на дорогу туда придется потратить около пятнадцати долларов... Вот так и обещай кому-то что-то лишний раз. Дальше... Я хотел поменять в окне на кухне стекло. Ага, значит, и это придется оставить до лучших времен. Надеюсь, что следующие несколько недель дождя не будет, иначе трещины у этого уродства опять придется заклеивать скотчем».

Дэниелу пришлось остановить свой мозговой штурм на моменте с подсчетом суммы ремонта окна. Внезапно поразившая его мысль как вспышка молнии темной летней ночью осветила случайное воспоминание, которое сохранилось у него в голове только благодаря тому, что он до смешного точно умел подмечать мелкие детали, выбивавшиеся своей неординарностью среди прочих на фоне его привычной жизни. Он вспомнил обнаруженное им по приходу открытое окно на кухне, хотя перед своим уходом он всегда проверял все двери, все окна, все краны и все лампочки на предмет того, чтобы все они были закрыты, закручены и выключены. Отчасти эту предусмотрительность внушили ему родители ещё во времена проживания с ними под одной крышей, а отчасти всю эту щепетильность в отношении запертых дверей и закрытых окон, которая иной раз доходила до того, что Дэниел мог на полпути к офису развернуться и поехать домой, чтобы только убедиться в неприступности своей маленькой крепости, можно было бы отнести к менее ярко выраженному проявлению его паранойи. Навязчивый страх того, что кто-то одним безумным решением пробраться к нему в дом сможет поколебать с трудом выравниваемое душевное состояние, оставлял его только после десяти минут сеанса настойчивого самоубеждения в том, что ничего с ним не произойдет, как никогда этого и не случалось раньше. И закравшееся в подкорку мозга сомнение по поводу незапертых дверей или окон могло на оставшееся рабочее время застопорить всю его мыслительную деятельность, так как на побег с работы, хоть и с последующим возвращением обратно в офис, ему недоставало смелости – и даже паранойя его в какой-то степени сглаживалась перед лицом возможного выговора от начальства.

Почему он не придал этому открытию никакого значения сразу же после его обнаружения? Почему он вспомнил об этом только сейчас, когда начал заниматься делом, не имеющем к этому никакого отношения? Может быть, это воспоминание пробудилось в нём относительно всего того вороха мыслей, которые он успел обдумать утром, ещё находясь в постели. Провести параллель между случайно увиденным последствием убийства и открытым окном на кухне, которое Дэниел всегда плотно закрывал перед своим уходом, его сподвигло осознание того (и это в очередной раз разбередило паранойю, начинавшую, как открытая рана под давлением извне, расползаться в стороны, захватывая всю большую территорию сознательного существа), что в последнее время с ним подозрительно часто случались вещи из ряда вон выходящие: и Дарлена, обрушившаяся на него со своим внезапным серьезным разговором, превратилась в этом ключе в ещё один аргумент, косвенно подтвердивший его опасения.

«Что? Ну, не мог же я забыть закрыть одно дурацкое окно, когда я на протяжении всех шести лет никогда не оставлял открытым ни одну форточку?.. И почему же... Почему это произошло именно сейчас? Может быть, всё-таки этому есть какое-то адекватное объяснение?

А как же ботинки? Разве я их в субботу ставил в шкафчик? Зачем? Они же обычно стоят на полу у самой двери. Так легче, когда ты каждый день их надеваешь на работу. Но зачем мне нужно было именно в тот день ставить их в шкафчик, где находятся одна только зимняя обувь и пара заношенных кроссовок?..»

Так он просидел около двух часов кряду, стойко и непреклонно выдерживая оборону перед наступавшими зловещими выводами и пытаясь искать любые контраргументы, которые могли хотя бы на некоторое время, пока он будет разматывать запутавшиеся клубки мыслей-ниток, успокоить его мечущееся в безумном припадке внутреннее я. Дэниел с усилием сдавливал пальцами виски, как будто они имели какое-то отношение к той круговерти полуоборванных заключений, от которых он старался оградиться упертым и крайне ненадежным отрицанием.

«А что если... Мердок тогда заметил моё присутствие (и, может быть, даже успел разглядеть во мне знакомые черты)? Ведь он же перед самым багажником мотнул головой в сторону двери, за которой я находился. Мне даже показалось, что мы встретились с ним взглядом – и я очень хочу надеяться, что это только показалось. Если бы он узнал, что я стал свидетелем его преступления, то наверняка попытался бы что-нибудь предпринять против меня. Но он просто взял и уехал с парковки... Так можно ли его как-то связывать с незапертым окном?»

Он в раздражении ударил себя ладонью по затылку, как бы вытрясая пыль, забившуюся в складках разума.

«Мне срочно нужно купить эти чёртовы таблетки, иначе вскорости я окончательно потеряю рассудок».

Средней палец вопреки воле своего владельца напрягся, словно оттянутый нитью кукловода, и дернулся вперёд сам по себе (в последствии это повторилось ещё несколько раз с секундными интервалами), вызвав сильнейший приступ раздражительности у взвинченного Дэниела.

«И ты туда же. Я бы отрубил тебя прямо сейчас, если бы не боялся боли».

«Может быть, кто-то наконец попытался пролезть ко мне в дом. Соседские мальчишки, например. Мало ли, поспорили на что-нибудь, они же ещё те разбойники. Конечно, мне нужно позаботиться о том, чтобы впредь ничего подобного не произошло».

Через какое-то время удушающая хватка страха, восстававшего из недр изувеченного бесконечными эмоциональными встрясками сознания, твердой волей и серьезным намерением восстановить привычный и спокойный ход мыслей Дэниела спала почти полностью. Дэниел решил, что вопрос с окнами и дверьми будет впредь решать куда более кардинальными средствами: ему стоило и раньше об этом подумать, так как деревянная щеколда на старом окне не могла послужить серьезным препятствием для проникновения внутрь дома настоящих грабителей. Наверное, ему всё-таки придется одолжить немного денег у родителей на покупку роллетных решеток на окна – они, конечно, тоже не сильно помогут в предотвращении незаконного вторжения, но по их состоянию хотя бы будет понятно, стоит ли перед входом в дом чего-то опасаться или нет. А на двери он поставит дополнительные замки, может быть, даже комбинированные, для которых понадобятся два разных ключа. Вот только если он со своей рассеянностью где-нибудь забудет один из этих ключей, то ему придется сидеть под дверями собственного дома и ждать, когда приедет слесарь для того, чтобы вырезать эти мудреные замки.

Где-то около двух часов дня ему позвонила встревоженная Дарлена. Примечательно, что Дэниел подумывал не брать трубку вовсе, но после череды продолжительных гудков всё-таки пересилил себя и подошел к телефону. Он не успел произнести слов приветствия, как в него выпалили очередью из быстрых, произносимых в нескрываемом возбуждении слов. Дарлена хотела извиниться за то, что слишком грубо высказала Дэниелу свои претензии в субботу, ведь она «могла бы обойтись с ним помягче, потому что сама не понаслышке знала о том, каково это – выдерживать подобное давление со стороны любимого человека».

Дэниел не был растроган сантиментами, которыми щедро снабжала свою речь Дарлена в отчаянной попытке растопить льдистый слой, покрывший, как ей это виделось, сердце уязвленного обидой парня. Он ещё раньше предчувствовал, что грубые и подчас даже жестокие до неприличия замечания Дарлены по поводу его врожденной растерянности и чудаковатого поведения, расходившегося с образом обычного взрослого человека, какового она хотела видеть в Дэниеле, нельзя воспринимать как настоящую развязку их отношений. Раньше у них никогда не случалось таких крупных ссор (хотя и ссорой это назвать было сложно, потому что действительно вовлеченным в разъяснение вставших между ними проблем был только один человек – Дарлена), но и Дэниел связывал будущее их примирение не с этим. Он не мог поверить в то, что когда-нибудь они смогут просто взять и разойтись, после чего каждый обязан будет следовать по своему пути в гордом одиночестве (или с другим человеком рядом).

Дарлена за годы их отношений превратилась в необходимый элемент его жизни. Её присутствие, обозначавшее наличие здравого, незамутненного болезнями взгляда на происходящее вокруг и в его жизни в целом, во многом способствовало поддержанию его дел в стабильном порядке, тогда как, будь он вынужден в одиночестве разбираться с необходимостью ходить на работу, оплачивать счета и вносить взносы за кредит, ему бы каждодневно пришлось проводить над собой изрядную работу, чтобы не бросить всё к черту и не уехать жить обратно к родителям. Она направляла его в нужную сторону, когда он оказывался на распутье какой-нибудь очередной глупой взрослой проблемы.

Практически ничем, кроме как бабушкиными заверениями в важности посещать церковь и отцовскими советами держаться подальше от политики, не подготовленный в дорогу самостоятельной будущей жизни, Дэниел, как только ему исполнилось двадцать четыре года, бросился в разверзшуюся пучину хаоса этого огромного и сложного мира с закрытыми глазами. Именно поэтому он так остро нуждался в «поводыре», каким в итоге для него стала Дарлена.

Первоначальная же надежда у него, только начавшего набираться опыта независимого от родителей существования, была только на всемогущее «авось», должное, как он считал, принести ему само собой весь набор необходимых «радостей» среднестатистического взрослого человека. Он рассчитывал, что со временем у него появится и высокооплачиваемая работа, и собственный дом, и машина. При всём при этом Дэниел никогда не считал нужным проявлять излишнюю активность, дабы осуществить такие материальные запросы как можно безболезненнее и легче. В период университетской учебы в его руках была возможность подлизаться к некоторым влиятельным людям (как это сделали некоторые предприимчивые одногруппники) из сферы коммерции, но он не смог воспользоваться ей, потому что посчитал такое лицедейство с собственными чувствами предательством самого себя. И в итоге, выпустившись из университета с *, остался и без покровителей «сверху», и без дружеских отношений (не то чтобы во время учебы они у него были) с более прыткими одногруппниками, сумевшими на старте длинной дистанции карьеризма постигнуть секрет успешного претворения в жизнь своих корыстных замыслов. Для последних он никогда не был ровней (причем во всех отношениях), а для первых он уже не представлял никакого интереса за давностью лет, прошедших со дня выпуска (почему-то заправским воротилам бизнеса, всем этим руководителям юридических компаний, он представлялся просроченным продуктом, негодным к применению в работе). Неумение общаться с людьми и производить на них выгодное впечатление также не способствовало продвижению Дэниела по карьерной лестнице, если речь о ней вообще когда-либо заходила с учётом того, что он четыре года стабильно находился на должности младшего бухгалтера – и намёка от начальства на то, что когда-нибудь что-то изменится, не было.

Он искренне верил в то, что всё это – машина, дом, работа и жена – должно быть у человека по умолчанию, чтобы тем самым составлять естественную среду его обитания. Между тем видеть в фанерном домишке и ржавом корыте предмет своих истинных стремлений Дэниел отказывался: ему была противна мещанская риторика о связи финансового благополучия с духовным удовлетворением от жизни.

Дэниел внутренне давно был готов к тому, что Дарлена в скором времени первой сделает шаг к примирению и что ему не придется долго думать о причинах её горячечности, вылившейся в субботу на него целой тирадой из колких претензий и напрасных сожалений. Он не чувствовал себя уязвленным, как это должно было быть по мнению Дарлены, скорее, ему была непонятна причина такого внезапного срыва никогда не заговаривавшей об их отношениях девушки. Раньше ему казалось, что странные нотки непонимания, сквозившие в осторожно-учтивых словах Дарлены, когда она вдруг прямо во время их разговора начинала интересоваться его здоровьем и делами на работе, были вызваны обострившемся у неё материнским инстинктом (об этом он даже статью прочитал в Дэйли Ньюс), желанием заботиться о нём.

После непродолжительного и успешного разговора с Дарленой, кое-как собравшись с духом, Дэниел продолжил расчеты своих трат на будущую неделю, записал получившиеся данные на оборотной стороне коммунального платежа – единственной бумажке, оказавшейся под рукой. Несколько раз он бросал недоверчивые взгляды себе через плечо, когда тихая трескотня обрывчатых фраз в его голове поднималась до уровня различимого шепота. Иногда он испытывал затруднения с идентификацией расположения звуков в пространстве, но этому, как правило, предшествовали перерывы в приёме нейролептика, заглушавшего болезненную активность пораженного психическим расстройством мозга и на время высвобождавшего Дэниела из пут мучительно реальных иллюзий. Покупку нового лекарства и поход к частному психотерапевту Дэниел, обуреваемый не беспочвенными сомнениями, всё же решил отложить до получения зарплаты. Виденное им на парковке подтвердилось множеством доказательств и тем самым вопрос о критическом ухудшении его психического состояния, на фоне которого он мог начать видеть зрительные галлюцинации, снялся с повестки дня. Ничтожный лепет случайно отпечатавшихся в слуховой памяти голосов волновал Дэниела не столь сильно, как вероятное искажение зримой картины мира, воспринимаемой органами чувств, ещё не успевшими предать своего хозяина в период затяжной войны с шизофренией. Голоса, – женские и мужские, детские и старческие, – заставляли его нервничать только тогда, когда диапазон звука – всех разом или одного в отдельности – превышал те границы, в рамках которых Дэниел ещё был способен четко различать кажущееся от действительного.

«Как же это сложно – добывать нормальные деньги. Ещё лет шесть назад я и подумать не мог, что мне придется отказывать себе чуть ли не во всём подряд и даже в вещах первой необходимости. К тому же я сильно поторопился с покупкой телескопа – непростительно легкомысленная трата. Ну, что сделано, то сделано: теперь только мне придется затянуть пояс ещё туже и подумать о том, как бы совсем себя не придушить... Почему нельзя сделать так, чтобы тебе платили только за факт существования?»

Дэниел на минутку представил беззаботную жизнь в родительском доме, когда ему не приходилось продумывать каждый свой шаг на несколько лет вперёд с учётом всевозможных рисков и внезапностей, когда не нужно было забивать голову бытовыми проблемами, которые за него успешно решали умудренные опытом мамочка с папочкой.

«А всё-таки... Может быть, идея Пола не такая уж и безумная? Что если вместе с признанием (нужно ли оно мне вообще?) в убийстве из Мердока получится вытянуть и деньги? Никто кроме него не станет ради нас раскрывать свои кошельки. Глупо было бы предпологать, что за добровольное расследование преступления кто-то захочет финансово отблагодарить двух никому не известных клерков».

Да, Мердок, поразительно изворотливый в вопросе отмывания денег, быстро не сдастся перед лицом настигнувшего его правосудия и уж точно не захочет проследовать в исправительное учреждение из-за нескольких своих глупых промахов (которые наверняка должны быть им допущены). До сих пор всё в подозрительном поведении босса Дэниела указывало на то, что из этого человека вить веревки проще простого, если, конечно, он в какой-то момент не решит воспользоваться известным методом решения «живых» проблем, к которому прибег в случае журналистки.

«Странное дело, почему меня волнует неправильность того, во что я подумываю ввязаться? Я совсем не боюсь последствий нашего общения с Мердоком. По крайней мере, сейчас. А если мне всё же и придется распрощаться с жизнью (не думаю, что Мердока что-то остановит перед идеей расправиться со мной)... Что же, надеюсь, что я смогу это принять достойно. Хотя, конечно, умереть так рано не хотелось бы. Годы борьбы с болезнью пойдут коту под хвост, а о моём существовании – вот, когда-то по этой земле ходил и Дэниел Брин, никчемный полузатворник, – вспомнят только несколько человек. Но если же всё выйдет успешно, если мы всё-таки обнаружим доказательства более предметные, которые можно будет представить полиции, тогда Мердок придется подсуетиться с тем, чтобы замять как-нибудь этот вопрос. Волнует ли меня действительное наказание Мердока? Не знаю... Так ли важно, упекут ли его в итоге в тюрьму или нет, если последствия убийства уже не исправить?..»

«Думаю, на его месте я был бы достойнее того, чтобы сесть в тюрьму».

УЗНАТЬ ПРАВИЛЬНОСТЬ КОНСТРУКЦИИ. «Каких там было великое множество»

ОБЪЯСНИТЬ В ПРИМЕЧАНИЯХ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ