...If one of them is dead

"Этого быть не может... Неужели я всё ещё сплю?" 

Дэниел отпустил трубку, которая, тихо ударившись о стенку, повисла на проводе. Новость, произнесенная Полом с той наивной беспечностью, с которой простительно было говорить человеку непосвященному, поколебала его хлипкое спокойствие с новой силой, сотрясла возведённые на разрушенном фундаменте стены, подпертые незнанием и самовнушением — неверными союзниками, отступившими тут же перед новым открытием и оставившими Дэниела заново разбираться в произошедшем. Он грузно опустился на рядом стоявший стул, протяжно скрипнувший от оказанного на него давления. Из трубки по-прежнему раздавались тревожным послесловием гудки, которых Дэниел, замеревший перед надвигающейся паникой, не слышал и слышать не мог. Перед его глазами, неподвижно уставившимися в дальний угол гостиной, в нечеткой, еле различимой форме один за другим выстраивались фрагменты ночного происшествия. 

— Ох, Боже Всемилостивый! Как такое могло произойти со мной? Почему именно мне нужно было уйти оттуда так поздно, да ещё и с парковки? Почему я не настоял на том, чтобы меня пропустили через главные двери? Я муха, червь... 

Он выпалил всё это разом, сохраняя почти одинаковую интонацию в каждом предложении. Все его тело парализовало, только мозг продолжал переваривать вопросы, ответы на которые он, даже отправившись в прошлое и задав их самому себе, найти не сумел бы. 

Что ему теперь делать? Обратиться в полицию, рассказать об увиденном им накануне, о том, как Мердок Рид, владелец страховой компании и по совместительству её генеральный директор, тащил безжизненное тело девушки к своему дорогущему джипу? Возможно, это было бы здравым решением. Он оказал бы полиции огромную услугу. Но тут же напрашивался другой вопрос. А почему в полиции его слова должны счесть за истину в последней инстанции? Не навлечет ли он этим вполне адекватным гражданским поступком на самого себя подозрение? Ведь он последним из всех коллег покинул рабочее место (главный бухгалтер вообще ушёл раньше него на четыре с лишним часа). Зачем он задержался именно в тот день? Ведь засиживание допоздна на работе для него не было постоянной практикой, обычно он старался уйти раньше семи-восьми — и на это найдутся доказательства. Почему решил покинуть здание через парковку (ну, с этим было чуть проще, невинность его побуждения могли бы подтвердить охранники, отказавшие ему в открытии двери главного прохода). Ну, хорошо. Допустим, они примут его показания безоговорочно. А что будет, если они вдруг захотят его освидетельствовать на предмет психического здоровья?.. В теории этого они сделать не могут без веской на то причины, а Дэниел вряд ли бы дал им повод усомниться в его адекватности. Но всё же? Что будет, если полиции вдруг откроется его болезнь?.. Тогда не только не поверят ни единому его слову, но и, вполне вероятно, сделают первым подозреваемым после того, как он опишет во всех подробностях внешность убитой и расположение пятен крови на её теле. 

"Но подожди, Дэниел. Почему ты так уверен, что найденная — именно "она"? Мало ли убийств совершается в Нью-Йорке. Ну и что, что это та самая журналистка (я-то её в глаза никогда не видел)? Дурацкое совпадение, каких тысячи случается. Да и к тому же, если бы Мердок и захотел избавиться от трупа, то не логичнее было бы это сделать как можно дальше от... Места преступления?.." 

Паника, которая ещё минут пять назад готова была вырваться из недр его подсознания, чтобы безоговорочно подчинить себе все сопротивлявшиеся ей доводы рассудка, начинала отступать медленно и нехотя под напором сухого рационализма, который Дэниел выработал в себе почти насильно для борьбы с подобными состояниями. Он одерживал очередную маленькую победу над болезнью и тем самым как бы сбрасывал с себя неприятный осадок, оставшийся после пережитого потрясения. Он вытер ладонью пот со лба.

"И что мне остаётся сейчас делать, кроме как ждать и надеяться на лучшее? То есть как лучшее... Лучшего тут уже ничего не будет. Такой ужас приключился. Но всё же остаётся ещё, что я увидел не то, о чем скоро заговорят все газеты... Только как бы мне узнать, "оно" ли это или нет?" 

 "А нужно ли мне это?" 

Дэниел мотнул головой. 

"Нет, нарочно месяц не буду в руки брать газеты. И телевизор не включу. Пол всё равно не скажет больше того, что ему удастся вырвать у полицейских."

Он поднялся со стула и отправился на второй этаж, чтобы одеться и привести себя в порядок. Стоило ли ему сегодня остаться дома, взять в руки книгу и постараться избавиться от мучительных мыслей вместо того, чтобы отправиться к Дарлене через весь город? Он обещал ей, что обязательно заедет в эту субботу. Но будет ли он способен поддерживать с ней диалог о вещах, которые его в эту минуту не интересуют никаким образом? Она всегда раздражалась его рассеянностью и неумением останавливаться на обсуждении одного предмета, а тут у него такая дилемма появилась, такие тревожащие идеи, о которых столько всего нужно было подумать и передумать, что ему и дня не хватило бы на это.

Их отношения достигли определенной степени "изношенности", когда один уже начинал заметно тяготиться обществом другого, но привычка заставляла ещё держаться вместе. Нормальным людям при таком удручающем обстоятельстве невозможно было бы и вовсе продолжать общение. А вот они не только находили силы на то, чтобы продолжать его, но и с уверенностью делали вид, что в их отношениях всё так, как и должно было быть. И хоть оба часто задумывались о том, какой вред причиняют своему постоянному и надоевшему спутнику вынужденной холодностью, они не могли отказаться от этого противоестественного союза, потому что слишком много успели поведать друг другу за всё время их отношений. Слишком много секретов было произнесено вслух, слишком много сложностей было пройдено плечом к плечу и рука об руку.

В их ситуации те самые нормальные люди, упомянутые выше, быстро приходят к решению разойтись. А они до сих пор, после того как каждый решил про себя, что отношения их полнейший фарс, продолжают целоваться при встрече, не вкладывая никакого чувства в эти безжизненные касания губами чужих губ.

И теперь он думал, что ему нужно было предпринять. Ехать к Дарлене и сидеть у неё как одинокий аризонский кактус на обочине дороги, стараясь одновременно и в слова её вслушиваться, и мысли свои обдумывать? Этого-то у него никогда и не получалось делать без того, чтобы хоть раз не поймать на себе раздраженный взгляд Дарлены, уставшей, находясь в одном с ним помещении, разговаривать исключительно со своим отражением в зеркале.

"Я ведь теперь и спать не смогу спокойно, пока что-нибудь или кто-нибудь наконец не разрешит мои мучения..."

И снова он, отбросив Дарлену с её вечно уязвляемым чувством собственного достоинства куда-то на задний план, которая, спустя несколько умозаключений, отступила ещё дальше, вернулся к тому, что последующее время, продолжительное или не очень, будет его занимать больше всего на свете. Возможно, даже чуть больше, чем стоявший на чердаке рядом с окном, специально проделанным ради него на скате кровли, небольшой телескоп, купленный недели две назад почти за месячную зарплату Дэниела и теперь покорно дожидавшийся подходящей безоблачной ночи для исследования звёздного полотна. Он всё ещё ощущал жгучую потребность в том, чтобы продолжать жить так, как делал он это раньше: со спокойной совестью и уверенностью в завтрашнем дне, обеспеченном стабильным и размеренным ходом его тихого существования, не интересного никому, кроме близких друзей и небольшого числа родственников. Ему бы хотелось стереть всю память о том инциденте, свидетелем которого он стал по воле Провидения, и обо всём прошедшем дне, тем более что никаких других ценных воспоминаний он по себе не оставил. Теперь же он, не имея возможности избавиться от тягостных мыслей, страдал ещё и потому, что должен был всё произошедшее с ним как-то осмыслить не только с позиции простого наблюдателя, но и со стороны неравнодушного гражданина, чьим почти священным долгом было уведомить полицию о свершившемся на его глазах преступлении. Но и тут он, осознавая свою обязанность и перед Конституцией, и перед семьёй погибшей (если это действительно была она), натыкался на непроходимое препятствие: психическое расстройство, которое он тщательно скрывал от посторонних, могло быть раскрытым в процессе следственных действий. И тогда вся карьера Дэниела, и без того не задавшаяся, и его личная жизнь, которую он выстраивал по кирпичикам год за годом, сначала пересиливая свою болезненную застенчивость и уже потом обдумывая кое-какие мысли на будущую совместную жизнь с Дарленой, полетели бы в тартарары. Все его слёзы и стенания оказались бы фантомом перед лицом жестокой действительности, в которой не было места для человека с его проблемой — так, по крайней мере, думал он сам.

***

 В пять утра в 26-ой участок полиции города Нью-Йорк поступило сообщение о женском трупе, найденном в мусорном контейнере на углу Мэдисон-авеню и 49-ой улицы. На место обнаружения трупа выехал капитан полиции Франц Кристофер в сопровождении двух офицеров. При беглом осмотре трупа в непосредственной близости от контейнера, в котором он до того находился в положении лёжа лицом вниз на мусорных пакетах, прикрытый сверху неровным обрезком черной плотной ткани, выехавший также на место обнаружения судебно-медицинский эксперт сделал предварительное заключение о насильственной смерти найденной женщины, отметив многочисленные следы ударов тупым тяжёлым предметом в височную, теменную и затылочную области черепной коробки. 

В уме капитана Франца Кристофера, как только ему дали возможность осмотреть лицо несчастной, покуда в этом кровавом месиве ещё можно было разглядеть основные черты внешности, тотчас же зашевелились воспоминания о ряде происшествий, потрясших Нью-Йорк, и без того никогда не бывший тихим и безопасным местом, около трёх лет назад. Тогда, в июле, в сентябре и в декабре 1979 года, в аналогичной обстановке (либо в мусорных контейнерах, либо рядом с ними) были найдены трупы троих девушек с наличием явных признаков насильственной смерти. Всех троих объединял невоздержанный образ жизни, который они вели вплоть до момента гибели (ко всему прочему в крови одной из девушек был обнаружен высокий уровень алкоголя), сравнительно юный возраст (двум на тот момент едва исполнилось восемнадцать) и способ убийства (на телах в разных местах были обнаружены пулевые отверстия). В 79-ом раскрыть эти дела не смогли. И до сих пор лучшие умы нью-йоркских правоохранительных органов днём и ночью пытаются примерять к делам самые разные подходы, прогонять их по сотням различных версий. Ни одного подозреваемого, в котором полицейские могли бы быть уверены хотя бы на двадцать пять процентов, ни одной улики, чётко доказывающей вину конкретного человека или указывающей направление для поиска, так и не было представлено общественности. 

И сегодня Нью-Йорк узнает о новом убийстве, совершенном (за небольшими исключениями) неизвестным практически в той же манере, что и три года назад! Франц — не был гениальным сыщиком, но ему хватило ума на то, чтобы выстроить все эти дела в один ряд, как цепочку последовательных актов страшного беззакония, творимого волей сумасшедшего убийцы.

Ещё одна отличительная черта, которая положительным образом выделила это дело среди трёх аналогичных, состояла в единственном свидетеле, который объявился практически сразу после прибытия полиции на место обнаружения трупа. Обзор со всех окон его квартиры выходил на противоположную улицу, где в частности под светом фонарей, напротив одного из домов, находился контейнер, в котором было обнаружено тело. По великой случайности мужчина, на тот момент неделю испытывавший затруднения со сном из-за стресса, подошёл к окну спальни около трех часов ночи. Тогда он заметил мужской силуэт, долго копошившийся в полуоткрытом контейнере и изредка подозрительно озиравшийся по сторонам. К сожалению, дать точное описание внешности этого самого человека или определить его примерный возраст свидетель не смог, так как контейнер находился хоть и не на большом, но всё же на довольно приличном расстоянии от окон дома, из которого шло наблюдение. Единственное, что определил свидетель почти точно, так это то, что у мужчины были тёмные короткие волосы.

До того как на место обнаружения прибыла полиция, свидетель какое-то время думал об увиденном им мужчине как о типичном уличном бродяге, в отчаянии искавшем себе пропитание среди мусорных отходов.