Мясо для резни (ru)

Мишель резко оборачивается - замок щёлкнул позади.
Темно. Только слабый свет фонаря дрожит на стенах. Она делает шаг к Марко - тот шевелит пальцами, глаза мечутся. Он хочет что-то сказать, но губы залиты кровью.
- Тсс... Я здесь. Сейчас вытащу тебя...
Она нагибается, пытается перерезать стяжку на его запястье.
И тут...
Тихий скрип. Слева, из-за ржавой стойки.
Она вскидывает голову.
Пусто.
- Кто здесь?! - выкрикивает она, но голос звучит хрипло, будто из чужого горла.
Мгновение - и в темноте что-то мелькает. Слишком быстро, чтобы рассмотреть. Плечом кто-то с силой ударяет её о полку - та гремит, с неё сыплются осколки стекла.
Мишель падает на спину.
Больно. Резко.
Перед глазами - свет фонаря, кружащийся, как карусель. В ушах - звон. Пытается подняться - не может. Веки тяжелые. Дыхание сбито.
Она видит тень. Чужой силуэт. Высокий. Стоит между ней и Марко. Молчит.
И только...
Голос.
- Ты не первая, Мишель.
Провал.
***
Он лежит на полу, глядя в потолок. Ладонь покоится на груди - под ней ноет, сжимается что-то, что не болит физически, но не отпускает ни днём, ни ночью.
На кухне скрипит табурет. Мать курит.
Она не смотрит на него уже час. Рот у неё поджат, руки дрожат - но сигарета держится, будто приклеенная к пальцам.
На столе - пятно. Папина кровь. Вчерашняя.
Луис проводит по нему пальцем. Оно засохло.
Он не плачет. Никогда не плачет.
Из коридора - стук.
Отец.
Тишина замирает. Воздух становится плотным, как вода.
Луис быстро поднимается. Подходит к стене, к старой щели между плинтусом и полом. Оттуда тянет сыростью.
Он прячет туда нож.
Тот самый - швейный, для кожи. Не кухонный. Маленький, острый.
Подарок самому себе, найденный на чердаке.
- Луис! - глухой голос отца. - Где ты?
Мальчик стирает палец о майку и оборачивается.
Спокойный. Без следов.
Отец входит - весь в тени. Слишком высокий для этого коридора. Лицо не видно - только губы, из которых свисает сигарета.
- Опять с матерью уши греешь?
- Нет.
- Тогда чего не спишь?
Тишина.
Луис сглатывает.
- Жду, когда ты уснёшь, - шепчет он.
Отец замирает. Молча смотрит. Потом - тяжёлый смех, как удар.
- Маленький говнюк. Ишь ты...
Он делает шаг вперёд.
Луис не двигается.
Отец делает шаг вперёд.
Пол под ним поскрипывает, будто протестует.
Сигарета тухнет в воздухе, не докуренная - он бросает её на пол, давит ботинком.
- Ты думаешь, я тебя не вижу? - голос глухой, как будто изнутри бетонной трубы.
- Думаешь, можно прятаться за юбкой матери?
Он встаёт прямо перед Луисом.
Запах перегара.
Сигареты. Что-то ещё. Что-то тухлое, мясное.
Мальчик смотрит вверх, в глаза.
Там - пустота. Не злоба, не гнев. Пустота.
Она пугает сильнее.
- Скажи мне правду, Луис.
Ты хотел бы, чтобы я умер?
Молчание.
Только слабое жужжание мух откуда-то с кухни.
- Ну?
Мальчик чуть наклоняет голову.
Потом медленно кивает.
Один раз.
Отец не двигается.
Улыбка медленно ползёт по его лицу - не настоящая, скорее, реакция кожи, чем эмоция.
Он поворачивается.
Проходит мимо.
Останавливается у стены.
- Ты думаешь, что я плохой человек, Луис?
Мальчик не отвечает.
Отец смотрит на своё отражение в оконном стекле. Долгое, затянутое молчание.
Потом:
- Это ты делаешь меня плохим.
Он исчезает в темноте коридора. Дверь в спальню захлопывается. Громко.
Луис остаётся один.
Мухи на кухне продолжают свой хоровод.
Он медленно идёт к нише. Садится на корточки.
Достаёт нож. Разглядывает его в тусклом свете.
Смотрит - не на металл, а в своё отражение в нём.
Долго.
Потом переворачивает руку. Ладонь вверх.
Лезвие чуть касается кожи.
Не больно. Просто... холодно.
Он впервые чувствует, что может контролировать что-то. Хоть что-то.
Луис кладёт нож обратно.
Ткань старого рюкзака едва шуршит, когда он заворачивает его в полотенце и прячет под половицей.
Всё по привычке. Всё - молча.
Каждое движение - выучено, как будто кто-то уже диктует.
Он встаёт.
Из кухни доносится глухой стук: кастрюля падает на пол.
Потом - голос матери.
- Всё в порядке, Луис.
Ты же не испугался?
Голос дрожит. Но слова - мягкие.
Он не отвечает. Просто идёт туда.
На полу - кастрюля с пельменями. Края мокрые, тонкие, как папиросная бумага. Некоторые разорваны.
Мать уже на коленях, собирает всё обратно.
- Я просто... - она не договаривает.
Понимает, что извиняться глупо.
Луис присаживается рядом.
Молча.
Смотрит, как она работает пальцами - мелкими, испачканными мукой.
На запястье - синяк. Свежий.
Похож на отпечаток ладони.
Он ничего не говорит.
Просто тянет руку и помогает собрать. Один за другим.
Всё как будто в замедленном действии.
Чайник на плите закипает, но никто его не снимает.
Из радио кто-то шепчет о погоде на завтра.
Мать улыбается, но не смотрит на него.
Глаза её бегают - как у мыши, чья нора вот-вот рухнет.
- Ты умный мальчик, Луис. - тихо.
- Не забывай об этом. Пожалуйста.
Он кивает.
Но не чувствует ничего.
На кухне снова тихо.
Мать вытирает руки, включает газ. Пельмени варятся, как будто ничего не произошло. Луис сидит за столом. Спина прямая, руки на коленях. В комнате тепло, но в нём - всё ещё зябко. Внутри - гул, как от приглушённого мотора.
Он встаёт. Медленно подходит к окну.
Двор за стеклом будто забыт. Сырые стены гаражей, просевший забор, тонкий слой грязного снега. Возле помойки - движется что-то мелкое: тощая собака, с облезлой шерстью, рыщет в пакетах.
Он смотрит долго.
Не моргая.
У собаки нет уха. Второе - рваное.
Когда она находит что-то - резкий рывок, зубы в целлофан, и всё, что внутри, - её. Она ест так, как будто в последний раз. Даже косточку грызёт насухо.
Он делает шаг назад.
Садится за стол, смотрит на вилку.
- Пельмени готовы, - говорит мать, и ставит перед ним тарелку.
Он ест. Молча.
Жует медленно. Слышит, как она шуршит пакетами - собирается на работу.
Она всегда уходит в это время.
Оставляет его одного.
- Вернусь поздно. Ты ведь справишься?
Он поднимает глаза.
Медленно кивает.
Она улыбается, как чужая.
- Если что - я звонила бабушке. Она может заскочить, - и тут же добавляет: - Хотя вряд ли. У неё давление.
Он не отвечает. Просто смотрит в спину, пока та исчезает в коридоре. Дверь захлопывается. Секунду спустя - в замке прокручивается ключ. Тихо. Дважды.
Он остаётся.
Проходит около получаса.
Квартира - как мёртвая оболочка. Шумов нет, всё замерло. Луис сидит у окна, рядом с табуретом.
На табурете - старый бинокль. Он когда-то украл его у отца. Давно.
Он снова смотрит во двор.
Собака - всё ещё там. Спит, свернувшись в чёрный клубок на тряпке рядом с мусорным баком.
Луис открывает ящик стола. Внутри - верёвка.
Резиновый жгут, нож, маленький мешочек.
Он не спешит.
Он готовится, как будто делает домашнее задание.
Идеально, аккуратно, хладнокровно.
Во дворе - тихо.
Только снежная каша хлюпает под ногами. Облака низкие, свинцовые, давят на плечи. Луис идёт медленно, сжав кулаки в карманах. Пальцы - вонзаются в ладони, но боли он не чувствует. Просто фиксирует: «есть контакт».
Собака его не замечает.
Спит, уткнувшись носом в старую куртку. Она дышит так тяжело, будто внутри неё что-то уже сдалось.
Луис замирает рядом. Стоит.
Смотрит.
- Не бойся, - шепчет он. Почти ласково.
Наклоняется.
Кладёт перед ней кусочек хлеба.
Та открывает один глаз. Встрепенулась - и не двигается. Похоже, замерла от привычки: ждать, что сейчас ударят.
Луис садится на корточки.
- Ты грязная, - говорит он тихо.
Протягивает руку.
Погладил по спине.
Собака дрожит. Но не уходит.
Он смотрит, как она ест хлеб. Медленно.
Как будто всё ещё ждёт подвоха.
- Так нельзя.
Луис достаёт резиновый жгут.
Затягивает на запястье. Проверяет.
И тут - резкий шаг вбок. Он исчезает за угол гаража, словно испарился.
Спустя минуту он возвращается. В руках - полиэтиленовый пакет. Внутри - что-то, что пахнет кровью.
Собака поднимается. Обнюхивает воздух. Подходит ближе.
Луис кладёт пакет перед ней.
Она с жадностью вгрызается - не замечает ни лица мальчика, ни того, как он медленно достаёт нож из внутреннего кармана.
Всё - тишина.
Нож остаётся в руке.
Но он не поднимает его. Не двигается.
Просто смотрит.
Долго.
Словно проверяет. Себя. Её. Момент.
И только когда собака заканчивает и ложится обратно - он уходит.
Вечер.
Он дома. За столом.
Пельмени остыли, но он ест.
На ладонях - порезы. Он держит их под столом.
Телевизор не работает.
Он смотрит в пустой экран и жуёт, как будто всё нормально.
И улыбается.
Утро.
Свет через занавеску бледный, словно не проснулся. Будильник не звенит - он давно сломан. Луис встаёт без него.
Половицы скрипят.
Пахнет сыростью, плесенью и старым бельём.
На кухне - холодно. Мать не вернулась. Или вернулась, но ушла снова.
Он пьёт воду из-под крана. Она ржавая. И всё равно лучше, чем воздух в этой квартире.
Школа.
Он приходит раньше всех. Садится за последнюю парту. Папка - пустая. Внутри - только один лист с плохо нарисованной собакой. Глаз нет. Только чёрные круги, будто выжжены.
Класс заполняется.
- Смотрите, псих пришёл, - говорит кто-то громко.
Он не отвечает.
Кидают ластик. Затем пенал. Затем карандаш, заточенный до иглы.
Он не моргает.
Учительница входит - всё стихает.
Но ненадолго.
Урок.
- Луис, где твоё домашнее задание?
- Забыл, - отвечает он. Спокойно. Без оттенка вины.
- Ты вообще хоть что-нибудь делаешь?
Он смотрит в окно. На деревья.
На голубя, который пытается подняться с земли, но у него сломано крыло.
Треск крыльев - будто внутри головы.
- Луис?
- Он не улетит, - говорит он тихо.
- Кто?
- Голубь.
Все смеются.
Учительница кидает взгляд в окно.
- Ну... может, выздоравливает.
- Нет, - говорит Луис. - Он умирает. Просто медленно.
После уроков.
Дети уходят гурьбой. Смеются.
Луис - один. В рюкзаке - тот самый нож. Завёрнут в старую ткань, рядом с бутербродом.
Он идёт дворами.
К тому самому месту, где голубь лежал.
Теперь - только кровь и клочья пера.
Он садится рядом. Достаёт маленький блокнот.
Рисует.
Рисует крыло.
И под ним - клетку.
Без замка.
Вечер.
Квартира снова тёмная, будто она вымерла, как тот голубь.
Луис открывает дверь тихо. Снимает кроссовки. Слушает.
Тишина. Но она... плотная, как гнилой воздух в старом подвале.
Из комнаты матери доносится приглушённое дыхание. Или нет - храп.
Он идёт мимо, крадётся, будто гость в собственном доме.
На кухне - остатки супа в кастрюле. Запах тухлый. Он не притрагивается.
Он садится за стол.
Смотрит на свои ладони.
На ногти. Под одним - чёрная полоска.
Откуда? А, да. С дерева, когда лезал за голубём.
Ночь.
Он лежит. Глаза открыты. С потолка на него смотрит трещина - как сухая река.
Из соседней комнаты слышен глухой стук. Что-то упало.
Голос. Женский. Пьяный.
- Лу-и-ис... ты дома?..
Он не отвечает. Не двигается.
Дверь приоткрывается.
Силуэт. Волосы спутаны. Лицо - как чужое.
- Ты меня слышишь?.. - Она делает шаг. Падает на косяк.
Он смотрит.
- Тебе плохо?
- А тебе не плохо?.. - Она шипит. Голос почти звериный.
Потом начинает смеяться. Долго. Неприятно.
Он поворачивается к стене.
- Ты такой же, как он... - Она бросает это, будто яд. - Твой отец.
Щелчок двери. Ушла. Или упала. Неважно.
Утро.
Всё повторяется.
Но теперь Луис берёт с собой в школу не только блокнот. Он берёт нож. Спрятанный в ткань. Ту же самую.
Двор. После школы.
Они опять кидаются. Бумажками. Ластиками.
- Луис, ты слышал, как твоя мать с Валентином в подвале?..
Смех. Хохот. Голоса как рой.
Он стоит. Не двигается.
- Эй, псих! Ты чё, глухой?
Луис поворачивает голову. Медленно.
Смотрит прямо в глаза. Одному. Самому громкому.
- Я не глухой, - говорит он.
- Тогда чё смотришь так?
Он разворачивается и уходит.
Но вечером - возвращается.
Тот мальчик живёт в соседнем доме.
Во дворе - его собака. Цепная. Лает.
Луис садится напротив. Протягивает руку.
Собака тянется. Она его помнит.
- Ты не виновата, - шепчет он. - Ты просто лаем стала его голосом.
Нож достаётся. Молча.
И всё происходит без крика.
Кровь на руке.
Не его.
Он смотрит на пальцы. Они дрожат - нет, не от страха. От напряжения. Как будто тело только что держало нечто слишком тяжёлое. Тяжёлое и важное.
Собака больше не дышит.
Тихо.
Он сидит рядом, вглядывается в землю.
Сколько минут прошло - непонятно.
Тишина теперь настоящая. Без лая. Без визга. Без голосов.
Луис ощущает её как воду. Холодную. Медленную. И наконец - спокойную.
Первый раз за долгое время.
Он достаёт блокнот. Рисует. Не собаку - трещину.
Такую же, как на потолке. И рядом - глаз.
Ночь.
Он возвращается поздно. Тихо, как всегда.
Но в этот раз в глазах - что-то другое. Спокойствие, будто он нашёл кнопку "выкл" для мира.
В комнате матери - снова кто-то есть.
Чужой голос. Мужской.
Хихиканье. Скрип кровати. Пошлые слова.
Он проходит мимо.
В ванной он моет руки. Кровь отмывается плохо.
Он трёт сильнее. Молча. Глядя в зеркало.
Собственное лицо размывается за паром.
Он щурится, будто пытается вспомнить, кто это перед ним.
Следующее утро.
Он не завтракает.
Молчит. Уходит раньше.
В школе - опять взгляды. Слова.
Но он их уже не слышит. Он идёт по коридору, будто сквозь стекло. В мире - гул, а внутри - пусто и чисто.
В блокноте он рисует снова.
Теперь - клетку. Внутри глаз.
Подпись: "некуда бежать."
Вечером - двор.
Он снова сидит возле дерева. Рядом - место, где лежала собака.
Он шепчет:
- Ты была первой. Спасибо.
Потом достаёт блокнот, открывает чистую страницу.
Пишет:
1. Тишина приходит после боли.
2. Если хочешь тишины - найди, что шумит.
3. Люди - громче всего.
Он перечёркивает третью строчку.
Потом пишет рядом:
Но не все люди. Некоторые - такие же.
Комната ночью.
Он снова лежит, смотрит в потолок.
Но теперь в трещине - ему мерещится не просто линия. А что-то большее.
Глаз. Или рот. Или вход.
Он шепчет:
- Если это дверь... я найду, как её открыть.
Шелест.
Окно приоткрыто. Штора шевелится, словно дышит.
Луис лежит, не двигаясь.
Ночь пахнет мокрой пылью и сигаретами - мать снова не закрыла балкон.
Но он не спит не из-за этого. В голове - шум. Глухой, как будто под землёй кто-то копает ложкой бетон.
Он медленно поворачивает голову к тумбочке.
В ящике - нечто новое. Точнее, старое.
Сигнальный фонарик. Маленький, с трещиной на пластике.
Собака носила его на ошейнике.
Он держит его в руке, и свет вытекает на стену.
Тот самый кружок.
Как тогда, внизу, в подвале.
Как будто он наблюдает.
Он улыбается. Почти незаметно.
- Всё не зря, - шепчет он.
День спустя.
Школа. Тот же коридор.
Но сегодня - перемена.
Толчок. Смех. Спина ударяется о шкафчик.
- Эй, художник, где твоя подружка? Сдохла?
Смех.
Тот, что пониже, тянет его за рюкзак.
Другой - просто пинает по ноге.
Луис не отвечает. Он смотрит на них.
Не злобно. Не с ненавистью.
Он будто считает. Что-то в уме. Очень точно.
Когда учительница появляется в дверях, он уже ушёл.
Вечер. Заброшенный гараж.
Это рядом со школой. Старое здание, за которым никто не следит.
Он пришёл туда не случайно.
Он знает - туда они ходят курить.
Он следил. Неделю.
Сегодня он принёс с собой подарок.
Обычная верёвка. Осталась от занавески.
Он учился завязывать узлы - по видео. В библиотеке.
Он сидит в темноте.
Не дышит.
Слушает.
Хлопает дверь. Смех.
- Сюда. Тут никто не палит.
Два голоса. Те самые.
Он вжимается в тень.
Ждёт.
В голове - всё спокойно.
Ровно.
Шум затих. Осталась только одна мысль:
Пора делать тишину.
Сначала - звук.
Свист. Слабый. Как ветер в бутылке.
Потом - короткий глухой удар.
Что-то упало.
- Эй?.. - голос срывается.
Луис делает шаг вперёд. В руках - петля.
Они не видят. Свет только с улицы, слабый, рвущийся через щели в досках.
Он не бежит. Он не кричит.
Он будто входит в себя. Или выходит.
Как будто всё давно спланировано, а тело просто исполняет.
Стук. Шорох. Паника.
- Что за хрень?! Кто здесь?!
Тень врывается в свет, но слишком поздно.
Один падает. Другой отступает, спотыкается.
- Псих! Больной! - визг, потом хрип.
Но Луис уже не слышит.
Внутри - только тишина.
Та, что он искал.
Чистая. Без людей. Без боли. Без смеха.
Он стоит над телом, не двигаясь.
В руке - теперь не верёвка.
Теперь - его пульс. Его дыхание.
Он чувствует, как всё живое уходит.
И впервые - полное спокойствие.
Позже. Ночь. Ванная.
Луис моет руки.
Долго. Молча.
Кровь уже смылась, но он продолжает.
На зеркале - его отражение.
Чужое. Будто впервые видит.
Он наклоняется ближе.
И - улыбается.
Никто не придёт. Никто не заметит.
Те двое - уехали. Сказали родителям, что ночуют у друга.
Полиция не найдёт тел. Он спрятал.
Это не страх.
Это начало.
***
...Тьма отступает медленно, как рассвет через густые облака.
Легкое жужжание - не в ушах, а где-то рядом.
Холодный бетон впивается в кисти, обнажая каждый нерв.
Пальцы движутся сами, ищут опору.
Свет фонаря дрожит, когда Мишель открывает глаза.
Взгляд сначала расплывчатый, потом фокусируется на сером потолке подземного паркинга.
Она пытается пошевелиться - тело болит, но не слишком. Можно встать.
Встает медленно. Видит: фонарь Марко лежит в пятнах крови, рядом - темная лужа.
Старая рама лифта дрожит в стене, капли воды падают где-то рядом.
Она с трудом поднимается, прислоняется к стене.
Пульс гудит в висках, как мотор дрона.
Пытается вспомнить: что произошло, как здесь оказалась... Но каждый фрагмент ускользает, как дым.
В кармане куртки - свёрток с кассетой. Крепче прижимает его к груди.
Это не просто доказательство - это ее якорь в этом кошмаре.
С тяжелым вздохом Мишель опускается на пол, спиной к холодной стене.
Сжимает нож в кармане, проверяет лезвие.
И в тишине подземелья начинает выстраивать план:
- Как найти Райана.
- Как выжить.
- И как заставить этого человека - Ту тень в маске, что почти убила их обоих.
Мысли складываются не в слова, а в инстинкты.
Пока тело восстанавливает силы, мозг ищет уязвимости.
Он не просто убивает. Он оставляет живых.
Марко - мог умереть, но не умер. Она - тоже.
Значит, ему нужно что-то большее, чем смерть.
Свет фонаря гаснет. Последний луч замирает, как взгляд перед смертью, и исчезает.
Мишель сидит в темноте.
И в этой темноте рождается прошлое.
Словно кто-то медленно щёлкает кассетным механизмом - назад... ещё назад...
И в голове звучит голос - не её, детский, дрожащий:
- Он не хочет играть... Он просто смотрит...
Шум воды.
Свет льётся через мутное стекло.
Где-то вдалеке - скрип стула, приглушённый голос женщины.
Мишель уже нет.
***
Комната небольшая. Белые стены, запах антисептика.
На полу - зелёный коврик с нарисованными дорогами и машинками.
В углу - игрушечный медведь.
И мальчик.
Он сидит на полу, скрестив ноги, и смотрит в точку.
Не мигает.
Он не играет. Не реагирует.
Он просто смотрит.
С той стороны зеркала - голос:
- Объект проявляет устойчивую диссоциацию. Минимальная реакция на раздражители. Но стабильный пульс. Необходима смена тактики.
Женщина в белом халате встает.
Открывает дверь.
- Привет, Ник.
Ты хочешь рисовать?
Мальчик поворачивает голову.
Медленно. Словно вес мира мешает даже этому движению.
И берёт карандаш.
На бумаге появляется нечто похожее на лицо.
Но без глаз.
Она садится рядом, оставляя между ними добрую тишину, как бы предлагая: не бойся, я просто рядом.
Её руки не касаются его. Только блокнот, мягкий голос, слабый запах ванили от лосьона на запястьях.
- Это человек? - тихо спрашивает она, глядя на рисунок.
Мальчик молчит. Смотрит на лицо без глаз.
Потом - медленно - кивает.
- А почему у него нет глаз?
Он не отвечает. Карандаш снова касается бумаги. Ни одного резкого движения - только мягкие, тянущиеся штрихи.
Теперь у лица появляется рот.
Слишком широкий. Искажённый. Словно растянутый в крике... или улыбке?
Женщина делает пометку на планшете:
"Повышенная концентрация. Искажённое восприятие черт лица. Возможная проекция."
- Ты боишься его? - спрашивает она уже осторожнее.
Мальчик наконец поднимает на неё глаза. И в этих глазах - не страх.
А что-то иное. Пустое. Старое. Неестественное для его возраста.
Он медленно произносит:
- Он всё время смотрит. Даже когда спишь.
Женщина замирает, и лишь спустя пару секунд делает новый жест: «поняла».
Но внутри, в ней что-то съёживается.
Он всё время смотрит.
Позже, в кабинете за зеркальной стеной, она говорит коллеге:
- Он впервые сказал хоть что-то осмысленное. Запиши: "Он всё время смотрит".
- Это что? Галлюцинация?
- Нет, думаю, нет. Это образ. Возможно, внутренний наблюдатель. Защитный механизм.
- Думаешь, он осознаёт, что делает?
- Не знаю... но у него пугающе точное чувство тишины.
Ночь.
Мальчик в своей комнате. Свет выключен, но окно пропускает слабое сияние фонаря с улицы.
Он лежит на кровати, не спит.
На тумбочке - тот самый рисунок.
Лицо без глаз. И улыбка.
Он смотрит на него.
- Ты всё ещё здесь... - шепчет он еле слышно. - Но теперь я тебя вижу.
Где-то за стеной раздаётся шаг.
Он не вздрагивает. Только закрывает глаза.
И улыбается. Совсем чуть-чуть. Но не по-детски.
Тишина в комнате становится плотной, почти вязкой.
Как будто воздух сгущается вокруг мальчика, ложится на грудь, заставляя дышать медленно, глубоко.
Он лежит, не шевелясь, только глаза двигаются под веками.
Что-то внутри него не даёт уснуть.
Не страх - скорее ожидание.
Шаги за стеной замирают. Потом - снова. Тише.
Кто-то ходит, но не в его сторону.
Всё под контролем, говорит внутренний голос.
Ты здесь. А он - там.
Рука тянется к тумбочке, берёт рисунок.
Мальчик садится на кровати, держит бумагу перед собой, как икону.
И шепчет:
- У тебя не будет глаз, чтобы смотреть.
Пальцы сжимают карандаш.
Тот же, что дала женщина.
Он поворачивает рисунок на коленях, и, медленно, уверенно, проводит одну, потом другую линию - зачеркивая рот.
Тишина будто становится глубже.
Реальность - глуше.
Скрип пола. Но теперь - с другой стороны.
Дверь в его комнату приоткрывается.
На пороге - мужчина. Высокий, худощавый, в тени - почти силуэт.
Рука держит что-то у бедра. Возможно - ремень.
Взгляд - тяжёлый, мутный.
- Почему свет не включил? - голос хриплый, пьяный.
Мальчик не отвечает. Не двигается.
Только смотрит.
- С тобой разговаривают, тварь.
Тяжёлый шаг внутрь. Сквозь слабый свет улицы мужчина становится видимее. Это не просто взрослый. Это отец.
И в нём - всё, от чего мальчик учился прятаться в себе:
запах перегара, тупая злость, щетина, свисающая майка.
Но сегодня - не так.
Сегодня мальчик не прячется.
Он держит рисунок обеими руками.
Как щит.
Отец замечает.
- Ты опять свои уродства рисуешь?.. - шаг ближе, рука уже поднимается.
Но мальчик говорит. Чётко. Спокойно:
- Если ты ударишь, он придёт.
Мужчина замирает.
- Что ты сказал?
- Он не любит, когда больно. Он следит. И он запоминает.
Что-то в голосе мальчика ломает тишину по-другому.
Как будто в комнате стало темнее, хотя свет не изменился.
Отец пятится.
Смотрит в эти глаза. И видит в них не сына.
Не ребёнка. А пустоту, в которой кто-то стоит.
Кто-то старше. Холоднее.
И уходит. Молча. Даже дверь не закрывает.
Мальчик остаётся сидеть на кровати. С рисунком.
Рядом - карандаш.
На стене - тень, вытянутая луной.
Он всё время смотрит.
Утро приходит без предупреждения - не светом, а звуками.
Скрип кровати в соседней комнате.
Тихое бормотание телевизора.
Звон кружки о край раковины.
Мальчик просыпается, не двигаясь. Сначала слушает.
Тело натренировано: не шуметь, не звать, не мешать.
Он знает, что утро - не гарантия спокойствия.
Иногда именно оно приносит худшее.
Тонкая полоска света из коридора ложится на пол, вычерчивая прямоугольник, как цель.
Мальчик встаёт, босыми ногами ступает по прохладному линолеуму, как по льду.
Проходит мимо старой тумбы, не касаясь её.
Проникает в ванную. Закрывает дверь без звука.
Вода из крана - ржавая, едва тёплая.
Он умывается быстро, как в лагере, где нет уединения.
Смотрит в зеркало.
Сначала - просто на отражение.
Потом - в глаза.
И вдруг говорит себе:
- Я Ник.
Но он ближе.
Пальцы дрожат, он сжимает край умывальника, пока костяшки не побелеют.
Он больше не говорит это имя вслух. Почти никогда.
Но внутри... Оно живёт.
Луис.
Шепот в глубине, почти ласковый.
Как будто это имя - плед, в который можно завернуться.
Как будто это - способ стать другим.
Переход в кухню.
Отец спит на диване, в одежде, с пивной бутылкой между ног.
По телевизору что-то про охоту. Или про апокалипсис - мальчик не вникает.
Он идёт к двери.
Сапоги стоят рядом. В уголке - старая куртка.
- Куда собрался? - хриплый голос с дивана.
Ник замирает.
Поворачивает голову.
- В лес.
- Ага... Пропадёшь там когда-нибудь.
Мальчик ничего не отвечает.
Просто уходит.
Дверь скрипит.
Хлопает.
И всё, что остаётся - это пустота между двумя людьми, один из которых ещё ребёнок, а другой давно умер внутри.
Лес встречает холодом и хрустом инея.
Сосны высоки, будто колонны старого храма.
Земля усыпана шишками и сухими иглами.
Мальчик идёт вглубь.
Не оборачивается.
Знает: за ним никто не пойдёт.
Там, под корнями старой ели, - его место.
Тайное.
Где он прячет коробку.
Открывает.
Внутри:
- сломанный фонарик,
- нож с облупленной ручкой,
- тетрадь,
- кассета без подписи.
Он смотрит на кассету.
Проводит пальцем по пластику.
Вспоминает: как её нашёл.
Как впервые услышал голос, не похожий на любой другой.
Хриплый, монотонный. Будто кто-то рассказывал о боли... с уважением.
Эта кассета не просто звук.
Она - пульс его второго имени.
И он нажимает "воспроизвести" - на старом плеере
Шипение. Тишина.
А потом - голос:
- Боль - это не крик. Это момент, когда крик становится дыханием.
Мальчик закрывает глаза.
Слушает.
И в этот миг - он не Ник.
Он Луис.
И этот лес - его храм.
Шорох ветра между деревьев звучит, как чужой шёпот.
В голове мальчика - эхо слов с кассеты.
Каждая фраза будто ложится в складки мозга, как инструкция.
Не приказы. Не наставления.
Откровения.
- Никогда не бойся одиночества.
- Одиночество - это зеркало. Оно показывает тебе тебя. Без лжи.
Он сидит, поджав ноги, слушая, пока батарея в плеере не начинает умирать.
Звук искажается, становится тягучим, как в кошмаре.
Мальчик не выключает. Он слушает до конца, до последнего щелчка.
Когда кассета замолкает - в лесу тишина.
Мир замер.
Он открывает тетрадь.
На первой странице - рисунок.
Лицо. Без глаз.
Как в том самом первом рисунке, ещё в Центре.
Он рисует рядом второе лицо.
Тоже без глаз.
Но с ртом. Улыбающимся.
Страница за страницей - и лица множатся.
Каждое - новый вариант.
Каждое - кто-то, кто мог бы быть.
Он не называет их, но знает: один из них - настоящий он.
Не Ник.
Не Луис.
А тот, кто смотрит изнутри, молча.
В какой-то момент он слышит, как кто-то хрустит ветками.
Мальчик замирает.
Сжимает нож.
Вглядывается в тени между деревьями.
Это просто олень.
Медленно проходит мимо, не замечая.
Но в этот момент в голове всплывает другое воспоминание.
Гараж.
Ржавая дверь.
Крики.
Он не помнит всех деталей.
Только то, как холодно было внутри.
Как пахло потом и металлом.
И как перестал бояться, когда всё закончилось.
Возвращаясь в реальность, мальчик убирает нож в карман.
Закрывает коробку.
Но кассету не кладёт обратно.
Он встаёт.
Сжимает её в ладони.
Идёт к дереву.
На коре остались следы старых царапин - когда он вырезал ножом первые буквы.
Сегодня он добавляет ещё одну:
"L."
Он не знает, почему.
Но чувствует: эта буква - начало чего-то настоящего.
А Ник?
Он останется для тех, кто будет спрашивать имя.
Мальчик идёт обратно.
В сторону дома, где его никто не ждёт.
Но теперь в нём что-то есть.
Что-то острое.
Как лезвие, спрятанное в улыбке.
Ветер усиливается, поднимая сухие листья и гоняя их по тропинке, словно унося с собой обрывки мыслей. Мальчик идёт медленно, будто считает шаги. Каждое движение - точное, как по внутренней схеме. В кармане - кассета. В другом - нож. Оба предмета тёплые от его тела. Оба - как части его самого.
Дом - старый, скрипящий.
Не родной.
Просто временный.
Деревянное крыльцо прогибается под ногами.
Он открывает дверь.
Никакого "привет", никакого "ты где был".
Внутри - тишина.
На кухне кто-то курит. Запах дешёвого табака въедается в обои.
Голос мужчины:
- Опять шлялся, уродец? Сдохнешь в лесу однажды, и никто не заметит.
Мальчик не отвечает.
Он просто проходит мимо.
Поднимается в свою комнату.
Там - всё так же, как он оставил: тетрадь, фонарик, старая куртка, под которой спрятан второй плеер. Резервный.
Он садится у окна.
Там, внизу, на заднем дворе, стоит мусорный бак.
Рядом - кошка. Смотрит прямо на него, не мигая.
И вдруг - улыбка.
Редкое, почти болезненное движение губ.
Он достаёт плеер. Вставляет кассету. Вновь нажимает "play".
Голос - знакомый, как внутренний голос, но взрослый:
- Никто не спасёт тебя. И никто не должен.
- Настоящая свобода начинается там, где ты понимаешь: спасение - это ты сам.
Он смотрит в окно.
Кошка уходит.
И в этом уходе есть что-то важное.
Что-то, что он сохраняет в памяти, как часть ритуала.
Вечером он снова выходит.
И снова идёт в лес.
Но в этот раз с собой он несёт не только нож и кассету.
Он несёт мысль.
Сильную. Ясную.
Что если в этом мире нет того, кто объяснит тебе смысл, -
Ты создаёшь его сам.
Рисуя лица.
Стирая им глаза.
Добавляя улыбки.
Собирая себя из теней.
Ночь в лесу гуще, чем чернила на кассете.
Он идёт той же тропой, на ощупь, как будто следуя за чем-то, что живёт только у него в голове. Шаги - тихие, почти беззвучные.
Кассета внутри плеера крутится.
Голос продолжается:
- Ты можешь стать кем угодно.
- Но сначала стань никем.
Он останавливается возле старой будки сторожа - там, где раньше был заброшенный лагерь. Здесь всё заросло, но он знает - под слоем опавших листьев, ржавчины и пыли скрывается прошлое.
Своё и чужое.
Он приподнимает гнилую доску. Под ней - коробка.
Старая, картонная, с замотанными краями. Внутри - ещё кассеты, фотографии, клочья бумаги с надписями: «контроль», «наблюдение», «фаза три».
Он перебирает их, как будто собирает мозаику.
Из-за дерева слышен хруст.
Он не оборачивается.
Просто нажимает «стоп».
Тишина становится громче.
А потом - голос. Не с кассеты. Реальный.
Мужской. Уставший, с хрипотцой:
- Ты ведь знал, что мы придём.
Мальчик - уже не мальчик - медленно поднимается.
Повернув голову, он смотрит на фигуру в темноте. Полицейская куртка, слабый фонарь в руке.
- Это всё из-за неё? - спрашивает человек. - Из-за женщины?
Ответа нет. Только взгляд. Глубокий, тихий, но не пустой.
Он сжимает кассету, а потом - протягивает её вперёд.
Мужчина подходит ближе. Берёт.
- Что на ней?
- Всё, - говорит он. - Всё, что вы пытались забыть.
Пауза. Слишком долгая.
- Как тебя зовут? - спрашивает полицейский.
Он смотрит прямо в глаза.
- Ты знаешь.
***
Где-то в другом конце города, в подземке, Мишель сидит, опираясь на стену. Свет фонаря дрожит. Кровь на полу подсохла.
Но она уже не та, что проснулась здесь.
Она достаёт кассету из кармана и смотрит, как тусклый свет играет на ленте.
На этикетке - выцветшие буквы: «Ник. Фаза первая».
Мишель вглядывается в надпись.
Понимает: это не просто улика. Это начало. Корни того, что сейчас ползёт по улицам города, как ядовитый дым из прошлого.
Она шепчет:
- Кто ты такой, Ник?..
И вдруг слышит голос из тьмы - не рядом, а внутри:
- Тот, кто выжил.
Тьма не исчезает.
Но теперь у неё есть очертания.