Мясо для резни (ru)

Свет в ванной был слишком резким. Холодный, беспощадный. Мишель стояла перед зеркалом, сжав края раковины. Глаза были припухшими — от сна или от мыслей, которые не отпускали. Лицо казалось чужим. Словно его слегка сместили, как фотографию, распечатанную с ошибкой.

Капли воды стекали по пальцам. Она умывалась не для свежести — для того, чтобы убедиться: проснулась. Что здесь, в этой тишине, за стенкой которой спит Райан, нет того, кто шепчет из темноты.

Но шёпот будто остался внутри. Между рёбер. В тембральных изгибах её памяти.

На кухне она поставила чайник, не включая свет. Серый предрассвет заполнял комнату мягкой тенью. На стене — отражение занавески, шевелящейся от сквозняка. Мишель села за стол и обхватила кружку — пустую, но горячую от кипятка.

Ей казалось, что всё в этом доме чуть сдвинулось. Нечто почти неуловимое — не мебель, не звук, не запах, а ощущение. Как будто воздух помнил больше, чем они. Как будто дом слышал сон.

Она взяла тетрадь — ту самую, где когда-то по совету Харриса записывала сны. Лист пожелтел, как страницы старой медицинской карты. Рука сама начала выводить:

"Коридор. Деревянные стены. Свет как лунный. Шаги. Шёпот: «Если ты не придёшь за мной — я приду за тобой». Запах формалина. Ощущение присутствия. Не страха. Предупреждение."

Она остановилась, когда услышала движение — шаги Райана. Он появился в дверях, зевнул, опираясь на косяк.

— Ты не спишь?

— Рано. Сон... был.

Он подошёл ближе, провёл пальцами по её плечу.

— Плохой?

— Не совсем. Скорее… неотвратимый.

Мишель медленно повернулась к нему.

— Райан, ты ведь знаешь, что я не верю в совпадения. Особенно такие.

Он молча кивнул.

— Я хочу съездить в его кабинет. В здание. Хочу… увидеть.

— Мишель…

— Просто увидеть. Мне нужно.

Он долго смотрел на неё. Потом сказал:

— Тогда мы едем вместе.

Внутри здание пахло сыростью и пылью. Запах старых бумаг, пластика и чего-то ещё — неуловимо-медицинского. Как будто в стенах всё ещё жила стерильная тревога, не утихшая даже спустя месяцы.

Они шли по коридору медленно. Райан чуть впереди, сканируя пространство взглядом, будто опасался, что что-то выскочит из-за угла. Мишель — позади, сжимая в пальцах связку ключей. Её ладонь чуть подрагивала, но не от страха. От странного, глухого волнения. Как перед операцией.

— Он работал на третьем, — прошептала она.

Райан кивнул.

Пустой лифт встретил их зеркальным нутром. Свет моргнул один раз, второй… но загорелся. Кабина поехала вверх с тяжёлым стоном, будто в ней ехало что-то большее, чем просто двое живых.

На третьем этаже коридор был темнее. Жалюзи на окнах закрыты, свет приглушён. Всё казалось неживым. Или спящим.

— Вот здесь, — Мишель остановилась у двери. Табличка «Dr. Harris A. Meyers» немного потускнела, но всё ещё читалась.

Ключ вошёл туго, как будто замок сопротивлялся. Защёлка щёлкнула, и дверь отворилась с сухим скрипом.

Внутри ничего не изменилось.

Кабинет был таким же, каким она запомнила: деревянный стол, кресло, пара кресел для пациентов, высокий книжный шкаф, в углу — кофеварка. Воздух застоялся, но не пах разложением. Здесь было чисто. Слишком.

— Не трогай ничего, — Мишель почти шёпотом. — Пусть всё останется как есть.

Она прошла внутрь, провела пальцами по спинке кресла Харриса. Материя чуть прохладная. На столе — бумага. Пустая. Рядом ручка. Её ручка. Она узнала её — с трещинкой у основания.

Райан встал у двери, словно сторож.

Мишель опустилась в кресло пациента. То самое. Глубокое, немного просевшее. То, в котором она сидела, когда он впервые сказал: 

«Ты не боишься тьмы. Ты боишься того, что она в тебе отразит.»

— Знаешь, — сказала она, не глядя на Райана. — Он считал, что сны — это не просто отражения, а письма. Только написанные не нам.

Сквозняк вздохнул где-то у окна. Жалюзи дёрнулись.

И в этот момент — короткий, как сбой в системе — она увидела движение в зеркале на стене. Мелькание фигуры. В чёрном. В стороне, где никого не было.

Она обернулась. Пусто.

Но сердце уже пошло в разнос. Пульс — в ушах. Грудная клетка сжалась.

— Райан…

Он подошёл сразу. Его взгляд метнулся по комнате.

— Что?

— Здесь кто-то был… в зеркале. На секунду. Он… стоял за мной.

Райан молчал. Только сжал её руку. Она чувствовала, как дрожат её пальцы. Как будто тело само всё ещё помнит прикосновение чужого взгляда.

Мишель встала. Подошла к зеркалу. Провела ладонью по стеклу. Холодно. Но внизу, в углу, как будто… пыль вытерта. Как от пальцев. Как будто кто-то касался его изнутри.

И вот теперь — страх пришёл. Настоящий. Тот, что не громкий, не панический. А тихий. Холодный. Умный. Как хирург с инструментом.

Она смотрела на своё отражение.

А потом — на долю секунды — отражение не повторило её движение.

Она отпрянула. Резко, словно от удара током. Райан успел подхватить её за плечи.

— Что случилось?

— Оно… — её голос дрожал, но взгляд оставался цепким, цеплялся за стекло, как за край. — Оно не я.

Он посмотрел в зеркало. Отражение казалось обычным — чуть расплывчатым из-за пыли, тусклым. Но обычным.

— Успокойся, — мягко сказал он. — Это нервное. Всё слишком… свежо. Ты просто…

— Нет, — перебила Мишель. — Я знаю, что видела. Это была не я.

Тишина легла между ними. Не неловкая — настороженная. Как шаг на слабом льду.

Сзади щёлкнула дверь. Сквозняк? Или нет?

Они обернулись — в коридоре никого. Но дверь кабинета была приоткрыта. Хотя Райан её точно закрыл. Он всегда всё проверял.

Мишель вытащила из кармана маленький диктофон. Старый, серый, с затёртой кнопкой. Она включила его и положила на стол.

— Для записи, — сказала почти себе. — Чтобы потом вспомнить, как всё начиналось.

Райан подошёл к полке с книгами. Провёл пальцем по корешкам. «Психопатология», «Юнг», «Фрейд», «Психиатрия снов». Он взял одну. Пожелтевшие страницы, закладка. Перевернул.

— Здесь пометка, — сказал он. — Смотри. «Глубинный страх не в том, что ты умрёшь. А в том, что останешься. Внутри. Один».

Мишель посмотрела на него. — Это его почерк.

— Ты уверена?

Она кивнула. — Я слишком много раз его видела. Он писал так, будто всегда торопился.

Снова сквозняк. Только теперь он пах не пылью. А чем-то иным. Как будто кто-то прошёл совсем рядом, только невидимый. Тепло было — едва ощутимое — на щеке. Будто дыхание.

Райан замер. — Ты это почувствовала?

— Да… — Мишель обернулась. — Будто кто-то… выдохнул. Мне в лицо.

Они стояли посреди кабинета, как на мели, окружённые вещами, которые больше никому не принадлежали. Вещами, которые будто смотрели на них.

В зеркале снова мелькнуло движение. Но на этот раз они оба его увидели. Фигура. Нечёткая. Тёмная. Промелькнула в отражении и исчезла.

Мишель шагнула назад. — Это не галлюцинация. Мы оба это видим.

Райан открыл дверцу нижнего шкафа. Внутри — аккуратная стопка папок. На одной — бирка: «Пациенты. Архив. М».

Он вытащил её, открыл. — Здесь всё — его заметки. Копии. Твоё имя — есть.

Мишель подошла, вгляделась. На странице — её старый диагноз, подчеркнутые слова: пограничное расстройство личности, деперсонализация, ночные страхи.

И ниже — запись от руки. «Сны усиливаются. Говорит, что слышит себя. Но не в голове — в комнате. Отражение начало улыбаться первым.»

Мишель стиснула зубы. — Я не помню этого. Он мне не читал такие записи.

— Может, не хотел пугать. Или… — Райан замолчал. — Или считал, что это не важно, — наконец добавил Райан. — Может, оставил это только для себя. Как наблюдение, не диагноз.

Он листал дальше, быстро, но аккуратно. Пальцы слегка дрожали.

— Вот ещё. «Повторяющаяся жалоба: ощущение, что воспоминания — не её. Тени в зеркале появляются в периферии, исчезают при попытке разглядеть. Пациентка уверена — это не галлюцинации».

Мишель отвернулась.

— Почему я не помню ни слова? Ничего из этого.

— Возможно, ты правда не хотела помнить. Механизм вытеснения.

— Нет. Это что-то другое. Я не просто забыла… Я будто не жила тогда. Как будто кто-то другой — под моим именем.

Райан закрыл папку.

— Это звучит как симптом. Не как признание.

— Но ведь ты видел. — Она смотрела прямо, напряжённо. — Видел фигуру. Это было.

Он кивнул.

— Да. Но я не хочу делать выводы без фактов. Что мы точно знаем? Кабинет закрыт на ключ, дверь мы не трогали, в шкафу материалы, которых ты не помнишь, а зеркало…

Он подошёл ближе к зеркалу. Протёр рукавом стекло.

— Оно просто зеркало. И оно показывает нас. Слегка искажённо — из-за старости, но нас.

— Ты правда хочешь всё объяснить пылью и памятью? — голос Мишель стал глуже. — Как психиатр?

Он посмотрел на неё.

— Я хочу понять. Не придумать.

Тишина.

Она вздохнула и вновь посмотрела на документы.

— Надо прочитать всё. От начала до конца. Возможно, он оставил… хронологию. Или пояснение. Что-то, что поможет собрать это в кучу.

Райан кивнул.

— Согласен. Ты читай здесь, а я проверю верхние полки. Он мог дублировать записи. Или оставлять личные заметки между страниц книг.

Мишель присела за стол. Разложила бумаги.

— Райан.

Он обернулся.

— Если я не вспомню ничего — это будет означать, что всё это не моё?

Он не ответил сразу. Потом сказал:

— Это будет означать, что тебе нужна правда. Даже если она не твоя.

Она молча кивнула и принялась читать.

Почерк — неровный, словно писали в спешке или в напряжении. Иногда — подчёркнутые слова, иногда — жирные стрелки, уводящие взгляд в поля, где были сделаны личные пометки. Но всё выглядело системно. Он вёл наблюдения. Фиксировал. Строил карту её состояния. Но чем дальше, тем отчаяннее становился стиль. Больше эмоций. Меньше анализа.

«Пациентка утверждает, что ночами слышит собственные шаги за спиной. Проверено — никто не входил. Время записи — 03:17.»

«Сегодня спросила, может ли отражение спать, когда она бодрствует. Я не знал, что ответить.»

Мишель вчиталась.

— Это… точно обо мне?

— Твоё имя. Твои инициалы. Всё совпадает, — откликнулся Райан, сдувая пыль с верхней полки. — Вот, кстати. Дневник. Личный. Судя по обложке — он не хотел, чтобы его кто-то нашёл.

Он спустился вниз, положил тонкую чёрную тетрадь рядом с папкой.

Мишель открыла первую страницу.

Ни даты, ни имени. Только фраза:

«Если я уйду раньше, чем она вспомнит, всё начнётся заново.»

Она медленно подняла глаза.

— Он знал?

Райан внимательно смотрел на надпись.

— Либо он верил. Понимал, как работает твой страх. И пытался что-то остановить.

Она перевернула страницу. Дальше — исписанные абзацы. Почерк уже не спешащий — почти надломленный, тяжёлый. Местами — зачёркнутые слова, слова поверх слов.

«Сегодня она смотрела в зеркало почти час. Не двигалась. Не моргала. Сказала, что ей стало легче, когда отражение не повторило движение. Я хотел объяснить… но почувствовал, что оно смотрит на меня. Не она — оно.»

Мишель прижала ладонь ко лбу.

— Я не помню ничего. Но это… звучит правдой.

Райан присел рядом, медленно, стараясь не нарушить хрупкое напряжение.

— Это может быть правдой. Но не значит, что она произошла именно так. Люди в дневниках пишут не факт — а восприятие.

— А если восприятие — это единственное, что у меня осталось? — её голос звучал тихо. — Если всё остальное — ложь?

Он хотел ответить, но остановился. И просто положил ладонь на стол рядом с её рукой. Без слов. Слишком многое уже было сказано.

А впереди — ещё больше.

Мишель медленно провела пальцем по краю страницы. Кожа по-прежнему дрожала — еле заметно, но достаточно, чтобы Райан заметил.

— Здесь есть ещё, — она пролистнула дальше. — Он писал обо мне, как будто… знал, что я когда-нибудь это найду.

— Или надеялся, — поправил Райан.

На следующем развороте чернила были бледнее. Будто он писал в темноте. Или рукой, потерявшей силу. Почерк напоминал голос, теряющийся в тишине.

«Она начала говорить о “второй себе”. Сначала — как о чувстве. Потом — как о факте. Говорит, что та другая не боится, не стыдится, не спит. Она будто стала её щитом. Или тенью.»

Мишель невольно вздрогнула.

— Я… иногда действительно чувствовала, что есть кто-то сильнее. Там, внутри. Кто может, когда я — нет.

Она замолчала. На минуту. А потом чуть слышно:

— Может, она и приходила к зеркалу вместо меня.

Райан помолчал. Потом аккуратно забрал у неё дневник.

— Посмотри. Это уже не про тебя. Или… не только про тебя.

Он перевернул страницу. Там были другие имена. Инициалами. Почти сдержанные записи. Но похожие. Повторяющиеся. Та же структура: «наблюдает», «говорит, что не одна», «описывает себя, как объект извне». Все — женщины. Все — с разными диагнозами. Но похожими проявлениями.

Мишель закрыла глаза.

— Он собирал это.

— Да, — тихо подтвердил Райан. — Как будто пытался доказать, что это не просто клинический случай. Что что-то связывает вас всех.

Она поднялась, прошлась по кабинету, останавливаясь у окна. За стеклом начинало темнеть. Город тонул в тёплом сиреневом отсвете. День уходил, но он был всё ещё здесь. Почти как она сама.

— Райан… — голос её был неуверенным. — А если это не болезнь?

Он молча смотрел на неё. Потом сказал:

— Тогда это путь.

Она обернулась.

— Куда?

Он вздохнул.

— Туда, где ты снова станешь цельной. Где всё соберётся — в одно. Где ты поймёшь, кто ты, даже если зеркало скажет обратное.

Мишель ничего не ответила. Только кивнула. И вдруг — спокойно, уверенно — вернулась к столу. Села. Открыла диктофон.

Нажала на запись.

— Вторая запись, — сказала ровно. — Продолжаем.

— Сегодня мы нашли папку с архивами. Его записями, — произнесла Мишель в микрофон. — Он писал о моих снах. О зеркале. О… второй. Он знал, что она есть. Или верил. Не знаю, что хуже.

Она замолчала. Лишь короткое шипение плёнки в ответ. Райан не вмешивался. Он просто стоял рядом, слегка наклонившись, как будто охранял её тишину.

— Я думала, что уже справилась. После терапии. После всего. Но, может быть, я просто научилась говорить об этом, не чувствуя.

Мишель выключила диктофон, отложила.

— Он что-то искал, — сказала она, не поднимая глаз. — Не просто лечил. Не просто слушал.

Райан подошёл к полке с личными записями. Все одинаковые папки, датированные по годам. Но одна — в другом цвете. Темно-синяя. Без маркировки.

Он открыл её.

— Это… письма. Но не отправленные. Без адресатов.

Мишель встала, заглянула через плечо.

Они были написаны от руки, но иначе. Стиль — почти исповедальный. Личностный. Иногда путаный. Повторяющийся. В каждом — фрагменты чужих историй. Как будто кто-то пытался их собрать и удержать внутри себя, чтобы понять.

— Слушай это, — сказал Райан и начал читать вслух:

> «…если ты читаешь это, значит, ты нашёл её. Или стала ею. Ты уже чувствуешь, как одно накладывается на другое — будто прожитое не тобой, но в тебе. У каждой из вас она своя, но все вы — одна. Я не смог…»

Он замолчал.

Мишель проглотила ком в горле.

— Он знал, что это когда-нибудь случится.

— Или надеялся, — снова повторил Райан.

Они молчали. Только за окном начинал гудеть вечерний город, как далёкий прибой. Мишель села обратно, взяла диктофон.

— Третья запись, — сказала она чётко. — Мы нашли письма. Похоже, он оставил это нам. Или той, которая смотрит из зеркала.

Её рука дрогнула на кнопке.

— И, может быть, она слушает.

Райан медленно опустил взгляд на последнюю страницу. Почерк становился всё неразборчивее, будто автор писал в спешке — или в отчаянии.

— Здесь конец обрывается, — сказал он. — Только одно слово на полях. «Слияние».

Мишель подняла голову.

— Что, если это не просто образ? Не метафора?

— А что тогда?

— Состояние. Процесс. Переход. Как если бы личность могла… раздвоиться, а потом попытаться вернуться в одно. Но не сразу. А через сопротивление, через… тень.

Он закрыл папку.

— Это не объясняет, почему ты не помнишь этих разговоров. Или почему он вёл их так, будто знал исход.

— Не объясняет, — согласилась она. — Но даёт ощущение… что я не одна в этом. Даже если это было опасно — он пытался понять.

Мишель снова повернулась к зеркалу. Оно отражало их обоих. Никакой тени. Никаких искажений. Просто она. Просто Райан.

— Я боюсь, — сказала она негромко. — Что однажды не узнаю себя. Что проснусь, посмотрю — и не пойму, кто это. Ни снаружи, ни внутри.

Райан подошёл ближе, посмотрел в зеркало рядом с ней.

— Тогда будем проверять друг друга. Каждый день.

Он слабо улыбнулся. — Если я вдруг заговорю голосом повыше — бей по голове книгой.

Мишель рассмеялась. Сухо, но искренне.

— Начнём с «Психопатологии»?

— Там толстая обложка. Подойдёт.

Тишина снова опустилась на кабинет. Но теперь она была другой — не глухой, а плотной, обволакивающей. Не тревожной, а почти тёплой.

Мишель сделала последнюю запись.

— Четвёртая. Здесь можно быть настоящим. Если рядом есть тот, кто видит тебя до отражения.

Щелчок.

Запись закончилась.

Райан вышел в коридор первым. Свет от настенной лампы дрожал, как будто электричество пульсировало в такт их мыслям. Мишель задержалась у порога, ещё раз взглянула на кабинет. На стол, на зеркало, на стеллаж с книгами.

— Ты идёшь? — спросил он.

— Да.

Дверь закрылась за ней глухо. Без щелчка. Просто — плотно, окончательно.

Они прошли по коридору, всё ещё чувствуя, как воздух тянется за ними, словно наблюдает. Мишель шла чуть сзади. Её пальцы всё ещё дрожали — не от страха, а от усилия держаться в реальности. В своей. Не той, что отражается, а той, что ощущается.

— Ты заметил? — сказала она вдруг.

— Что?

— Он не оставил записи о конце. Ни одной фразы. Как будто специально оборвал. Как будто что-то знал.

Райан кивнул.

— Или не успел. Может, конец — это то, что он не хотел признать. Или не мог.

Они вышли в приёмную. Пусто. Часы на стене стояли — стрелки зависли между минутами. Как будто всё вокруг решило затаиться.

Мишель подошла к стойке администратора. Провела рукой по столу. Там лежала записка. Одна строка, выцветшими чернилами:

«Некоторые двери можно открыть только изнутри».

Она взяла её с собой, не объясняя, зачем. Просто сложила и убрала в карман.

— Пошли, — тихо сказала она. — Здесь больше нечего искать. Или нечего бояться.

Они вышли из здания. На улице было пасмурно. Ни солнца, ни дождя. Серая равномерность. Как внутри — так и снаружи.

Но шаг за шагом, возвращаясь к машине, Мишель впервые за долгое время не оглянулась.

Они сели в машину молча. Райан завёл двигатель, но не тронулся сразу. Мотор гудел ровно, будто выжидал. Он посмотрел на Мишель — она пристёгивалась, сосредоточенно, будто делала что-то важное. Не ритуал, а способ сохранить опору.

— Куда теперь? — спросил он.

— Домой, — сказала она после паузы. — Не к себе. К нему.

Он кивнул. Повернул ключ, нажал на газ.

Дорога была пуста. Узкая полоса асфальта между полей и безликих строений. Машина плыла, как лодка по воде. Ни встречных, ни попутных. Только гул шин и редкие всплески ветра о капот.

— Ты часто к нему ездишь? — спросил Райан спустя минуту.

— Нет. Один раз была. Через месяц после... После того, как его нашли.

Она замолчала. Слова прозвучали ровно, но Райан чувствовал: за ними тяжесть. Не истерика — камень, давно проглоченный.

— Тогда всё казалось другим, — добавила она. — Как будто он всё ещё был в доме. Как будто вернётся.

— А теперь?

Мишель взглянула на него — коротко, без улыбки.

— А теперь я хочу, чтобы он был там. Чтобы хоть что-то оказалось настоящим.

Они свернули с трассы. Частный сектор. Старые дома, покосившиеся заборы, тусклый свет в окнах. Райан включил поворотник, остановился у ворот. Дом был точно таким, как на старых фото: серый, с облупленной штукатуркой и слепыми окнами.

Мишель вышла первой. Подошла к калитке. Потянула — не заперто. Скрип был такой, как в воспоминаниях: тонкий, ржавый, живой. Она прошла по тропинке, не оборачиваясь, как будто знала, что Райан за ней.

Дверь в дом открылась с трудом, будто отвыкла от гостей.

Внутри пахло... не пылью, не временем. А чем-то, что когда-то было жизнью: кофе, книгами, чуть влажной древесиной. Комнаты не тронуты. Как будто он просто вышел по делам и скоро вернётся.

Мишель прошла в гостиную. Остановилась у книжной полки. Дотянулась до одной из книг — открыла. Закладка на середине. Её пальцы замерли.

— Он читал это перед тем, как… — сказала она, не договаривая. — Помнишь?

Райан подошёл ближе. Заглянул. Книга — «Человек в поисках смысла» Виктора Франкла.

На полях, аккуратным почерком:

«Если ты смотришь в пустоту — смотри до конца. Возможно, там отражение».

Мишель прошептала:

— Он знал. Всё знал. Только не смог выбраться.

Тишина в доме была другой. Не тревожной — выжидающей. Как будто стены слушали.

Отлично подмечено. Чтобы угроза в конце казалась логичной и мотивированной, нужно, чтобы Мишель сделала что-то явное, что привлекло бы внимание маньяка. Давай я немного переделаю концовку, сделав её более напряжённой и обоснованной. Вот улучшенный вариант с конкретным действием Мишель:

Мишель вышла на улицу. Прохладный воздух пах железом и пылью, как перед грозой. Она не шла — двигалась целенаправленно. В руках — флешка. В голове — тысячи нестыковок. Всё, что раньше пугало, теперь злило. Не страх, а злость толкала её вперёд.

Она поднялась по старым ступеням к двери архива, куда им с Райаном был доступ только в сопровождении. Внутри — десятки дел, закрытых папок, видеозаписей. Мишель знала, чего ищет. Знала даже, что нарушает все правила. Но теперь она не могла иначе.

Она вошла внутрь, оставив дверь приоткрытой. Нашла нужный шкаф. Метка: "Конфиденциально. Нарушение — уголовная ответственность."

Щелчок замка. Открыто.

Она достала одну из коробок. Внутри — диски и карты памяти. Метки на некоторых — знакомые. Инициалами. Или просто «Объект 3». Она выбрала одну и вставила в ближайший рабочий компьютер.

Видео. Камера с потолка. Пациент — мужской силуэт. Лицо в тени. Психиатр за кадром.

Голос пациента:

— Вы думаете, я забыл, как пахнет страх?

Голос врача:

— Мы здесь не для того, чтобы обсуждать—

— Вы боитесь. Даже сейчас. Потому что я помню, кто вы.

Мишель замерла. Лицо — всё ещё неразборчиво. Но голос… Он был не чужим. Слишком чёткий. Слишком спокойный.

Она нашла кнопку «запись экрана» — включила. Скопировала файл на флешку. А потом — отправила его. Райану. И ещё двум бывшим коллегам отца, чьи адреса хранились в старом блокноте.

Это был риск. Нарушение. Преступление.

Но и вызов. Прямой.

Мишель вышла из архива, захлопнув за собой дверь.

Конечно, вот логичное и плавное продолжение с переходом к следующему утру:

На улице всё ещё стояла ночь. Тихая, густая, словно город затаил дыхание. Райан ждал у машины, опершись на дверь, будто чувствовал, что Мишель вернётся не с пустыми руками. Она молча показала флешку. Он кивнул. Без слов.

По дороге они не разговаривали. Только редкие фары встречных машин освещали их лица, вырывая из темноты короткие всполохи — усталости, решимости, страха, который притворялся храбростью.

У дома Мишель первым делом закрыла задвижку. Обычный ритуал, но сейчас он казался особенно важным. Закрыть — значит задержать. Хоть что-то.

— Думаешь, он… может понять, что это я? — спросила она, снимая куртку.

— Не знаю, — честно ответил Райан. — Но ты дала понять, что больше не боишься.

Они ужинали наспех, почти без аппетита. Паста, разогретая в микроволновке, чай, который остыл быстрее, чем успели отпить. Потом — ванная, сонный свет, приглушённый телевизор, который они включили просто ради фонового шума. Он играл сам по себе, чужими голосами, чужими историями.

Когда они легли, Мишель долго смотрела в потолок. Её пальцы лежали на флешке, как будто это был амулет или оружие.

— Мы ведь с тобой в это влезли, да? — прошептала она.

— Уже по горло, — хрипло отозвался Райан. — Но ты знаешь, что делаешь.

— Не уверена. Но знаю, что не могу остановиться.

Он ничего не ответил. Только положил руку на её ладонь. Они уснули почти одновременно — не от спокойствия, а от истощения.

Утро выдалось серым. Тихим. Плотным, как вата. Мишель проснулась раньше Райана. Села на край кровати, потёрла лицо ладонями. Телефон мигнул на тумбочке.

2 новых уведомления.

Открыла экран. Первое — погода. Второе — сообщение.

Получено: 2 часа назад.

Отправитель: неизвестен.

«Ты далеко зашла. Ещё шаг — и мы встретимся.»

Мишель замерла. Рука с телефоном чуть дрогнула. В комнате было тихо, как перед выстрелом.

Теперь она знала наверняка — её видят.

И, возможно, уже идут навстречу.