...
Сегодня я вновь уснула за столом, сложив руки под голову и смяв под локтями листы с множеством усердно напечатанных букв. Привычно, они складывались в слова, а слова в предложения, а предложения в абзацы, очерчивая все мои мысли и желания. Даже слегка грустно, что никто и никогда не поверит, что это полная автобиография, а не её помесь с фантазией. Хоть и, да, я совершенно точно описывала более симпатичное для себя развитие событий, но, как всегда оказывалось, лишь забегая вперёд реальности.
Он всегда являлся только ночью и всегда был неотразим. Я не вру. Его длинные волнистые волосы аккуратно собраны в равняющийся по позвонку хвост, а в глазах отражается сама луна. Они бездонны и кристально чисты. Я просто не могу об этом врать. Ни в самых смелых фантазиях, ни в самой идеальной жизни я не встречала никого, подобного ему. Чуткий, заботливый, красивый, — сотворённый моим сном — словно иллюзия отравленного человеческой жестокостью мозга, который хочет увидеть божественный свет.
Божественный... Да, возможно, он был, совсем немного, святым.
Каждая ночь, когда он со мной, — отдушина, единственная, которую может себе позволить такая приживалка, как я, которая существует лишь благодаря чужой благосклонности. Об этом мне говорят взгляды семьи каждый день. Даже слуги, которых здесь в разы больше, чем когда-либо было у меня, хоть боязливо, хоть и втихаря, способны лишь со злобой и раздражением зыркать в мою сторону. И, если честно, я могу понять их: кому понравится, когда твоя работа увеличилась, а плата за неё осталась та же (что, конечно, сложно назвать именно "платой", скорее, всё та же "благосклонность", ведь каждый из членов этой семьи считает, что щедро одаривает слуг своими прихотями, и этого им должно быть более чем достаточно).
Конечно, мне бы не хотелось жить в статусе бедняжки, которую приютили, хоть тётя Аманда никогда и не произнесёт подобную формулировку вслух. Да ей и не нужно этого делать: глаза говорят сами. Даже если я тысячу раз поверю в то, что её дети Ричард и Присцилла действительно стали моими братом и сестрой, а её муж и она сама — заменой моих матери и отца, между нами всё равно останется то расстояние, которое будет громче всяких слов говорить о том, что я им не родная. Что я им не равная.
Единственным родным человеком, без малого, с момента переезда, для меня стал он — рождённый во снах незнакомец, согревающий теплом своих объятий в этот затянувшийся сезон дождей.
Каждую ночь, каждое его касание вкрапливается в мою бледную кожу и постепенно запятнывает её таким живым, розовым цветом. Будто из-под плотной кромки снега пробивается сырой, согретый, как под одеялом, грунт, на котором секундой позже, он сеет семена.
Каждую ночь он вселяет в меня надежду на лучшее, на то, что когда-нибудь всё же наступит весна и среди омертвевших равнин зародится жизнь.
И сегодняшнее утро вновь началось с томительного ожидания.
Меня привычно разбудил осторожный стук. Старая дверь заскрипела, как и ржавый замок затрещал от этого. Я знала, что за ней мой сводный братец Ричард, а потому не спешила открывать, сначала потянувшись и закутавшись в халат, лишь потом щёлкнув маленьким ключом в замочной скважине и впустив его внутрь.
Он был ожидаемо недоволен.
— Большую часть своей жизни я провожу, ожидая тебя за этой чертовой дверью. — скрестив руки на груди, рявкнул он, презрительно осмотрев меня с головы до ног.
Я воздержалась от хамства в ответ и лишь закрепила лёгкую полуулыбку на лице, дабы позлить его ещё больше. Это было смешно.
— Ну так не приходи ко мне каждое утро, — поддела я, зная, что это будет туше.
Он возмущённо фыркнул, начав свои типичные оправдания:
— Да ты без меня дорогу даже до уборной не найдёшь! А того и гляди домашних призраков обидишь.
Спрятавшись за ширмой, я уже не сдержала улыбки и захихикала в ладонь, боясь раскрыть возникший от нашей перепалки азарт. Ричард же продолжал что-то недовольно бубнить, ожидая меня у двери.
Каждый день сводный брат взялся провожать меня на завтрак, напоминать о признаках, «которые населяли этот дом века назад и продолжают населять по сей день», подставлять под мою руку локоть и учтиво отодвигать стул, позволяя всем подолам моего платья лечь на колени ровно и красиво. Я не знала и сейчас не знаю, лишь догадываюсь, из каких побуждений он делает всё это.
Возможно, элементарная вежливость, которую он проявляет как истинный джентльмен (как тот джентльмен, которым он пытается казаться, ведь одно я знаю наверняка: в этой семье что-то никогда не будет настолько простым. Если всё понятно — значит, ты уже окончательно запутался и вокруг происходит что-то необъяснимое). А, возможно, вечно дремлющая совесть Ричарда, наконец, проснулась, и в этих поступках я вижу проявление её благосклонности... Жалости?..
Опять эти безобразные слова цепляются ко мне! Словно репей, словно мокрые листья, они облепляют голые участки моей обледневшей кожи и заползают в смольные ямы глаз, пытаясь зацвести, пустив корни напитываться моей грязной, отнюдь не голубой, кровью. Я уверована в том, что это росточки лжи, ведь не может же быть так, что я абсолютное ничтожество. По крайней мере, до того, как дотла сгорела наша с родителями усадьба, я была человеком.
А сейчас...
Сейчас я не имею понятия, человек я, или плод больной фантазии какого-нибудь писателя, что, подобно мне, любит разбавлять свою унылую жизнь, привнося в неё романтичную отсебятину. Возможно, в черновике чьей-то книги, я подобна ему из своей реальности. Ему — сотворённому сном, приходящему каждую ночь, исполняющему все желания.
За завтраком мне стало дурно, вероятно, по вине душных разговоров между членами семьи. Их диалоги скорее были монологами, а темы не менялись изо дня в день. Каждый говорил сам с собой, делая вид, что общается со всеми. Это сильно утомляло (не их — меня), и изо дня в день я пыталась есть как можно быстрее, чтобы покинуть столовую раньше остальных и оказаться в тишине и одиночестве за письменным столом.
Отказавшись от того, чтобы Ричард проводил меня, и поднявшись по скрипучим ступеням на второй этаж, я стремительно миновала коридор с портретами, отперев дверь своей комнаты и затаившись в этом, самом дальнем, уголке дома «с приведениями». Вчерашний ливень продолжился и сегодня, я уверена, продолжится и завтра: в сезон дождей ждать восхождения солнца на небосвод было даже не утомительно, а скорее глупо. Настолько же глупо, насколько жду я своё ночное светило.
Словно не ценящий жизнь мотылёк, я лечу на его свет и сгораю в пути. Подобно моему старому дому — дотла.
Обогнув стол с пишущей машинкой, я провела по её чёрным изгибам рукой и вздохнула. Отчего-то сегодня углубляться в чтение совсем не хотелось. Хотелось остаться в реальности и дождаться вечера, встретив его в здравом уме.
Х, так странно. Я так помешана на нашем односложном общении, словно бы и вправду влюблена беспамятно... А ведь возможно, что он даже и не думает обо мне во время этой недолгой разлуки. Возможно, что только я брежу его ледяными касаниями, тихим, ласкающим голосом, голубыми, бездонными глазами... Возможно...
Я подошла к окну и распахнула ставни, опершись на ладони о гнилое дерево и вдохнув сырой воздух. Ворвавшийся в комнату, порыв ветра не принёс долгожданной трезвости разума, а один лишь озноб. Старые стены стали ещё холоднее, а черные щели будто бы шире. Я закуталась в шаль, но окно закрывать не стала: пусть холодные потоки выдуют из этой комнаты и из моей головы все дурные мысли.
А до вечера ещё так далеко... Кажется, будто цела вечность стоит между нами. Между мной и его хрустальным, завлекающим взором. Манит его спокойствие, стойкость и почтение, чего не дождёшься ни от одного члена этой семьи. О, Боже милостивый, неужто я начинаю звучать так, словно ненавижу род приютившей меня тётушки всем сердцем и душой?.. Пора заканчивать с диалогами с самой собой — это до добра не доведёт. Моё положение не позволяет мне случайно проболтаться, кинуть не подходящий взгляд, или совершить не тот жест — я, как иголка на ниточке, болтаюсь в невесомости и стукаюсь о воздух.
Вздохнув, я подобрала со стола несколько листов с текстом, вышла на балкон и присела на плетённый стул под навесом. Всеобъемлющий дождь стеной проливался на частично завалившуюся балюстраду и пропитывал подгнивший пол. Мох обнимал старые дерево и камень, покрывалом стелясь под бутонами вьюнка (разросшийся в сырости плющ окутывал своей сеткой каждый сантиментр снаружи моей комнаты, впрочем, как и весь особняк в целом). Я вчиталась в написанные мною же строки, однако быстро потеряла к этому интерес, возможно, потому что написанное было уже слишком знакомо. Иной раз случалось так, что я просыпалась, как и сегодня, за письменным столом, обнаруживая на листках то, чего и не писала.
То, что видела во сне.
Определённо, это не может не вызывать у меня интерес, поэтому зачитываться, забывая о времени, при таком положении дел — вполне естественно. (После, обычно, меня пробуждал Ричард, ругаясь на то, что в очередной раз проспала приём пищи.) Сейчас же, что воспринимать достаточно печально, я помнила, как писала абсолютно каждое слово и абсолютно каждый смятый листок, выброшенный в мусорное ведро. Хоть и написала я это уже очень и очень давно. Было скучно. Хотелось спать... Бумага выпуталась из моих пальцев, окунувшись в лужицу у ног, а голова завалилась к оголённому вырезом платья плечу. Я не заметила, как задремала, забыв и о том, что не заперта дверь.
Его шаги были не слышными, а дыхание горячим.
Половица у кресла неосторожно скрипнула, однако не выдернув меня из царства снов. Склонившись, он накинул на неподвижное тело колючее одеяло, не разогнувшись и уйдя, после, а оставшись надвисать надо мной. Его раскалённые выдохи тронули изогнутую мышцу шеи, поначалу не решаясь коснуться губами. Он водил носом по покрытой мурашками коже, задыхаясь от безысходности. Перед тем, как покинуть чужие покои, его уста всё же дотронулись мокрым поцелуем до моей ключицы, от чего я непроизвольно ахнула, всё ещё находясь во сне.
Просыпаться было приятнее, чем засыпать, во многом потому, что окна и выход на террасу были закрыты и плотно зашторены, а я нежилась в тёплой и мягкой постели. В комнате царил приятный глазу полумрак. Было сложно понять, наступил ли уже вечер, или я поспала совсем чуть-чуть. Откинув одеяло и соскочив с кровати, на босых ступнях я подбежала к столу, решив первым делом проверить исписанные листы, которые я читала до того, как уснуть. В общей стопке их не оказалось, но пройдясь взглядом по комнате, обнаружила, что бумага была аккуратно развешена на верёвках, вероятно, сушась после случайной ванны в холодной лужице. Я улыбнулась, чувствуя в груди тепло, вопреки тому, что ноги уже окоченели.
Подойдя к большим старым окнам, я резко раздвинула шторы, обнаружив по-прежнему серое, но вполне светлое небо. Возможно, вечер уже близится, но время точно перевалило за полдня. Стало интересно, принёс ли Ричард мой обед, уткнувшись в закрытую дверь перед походом в столовую? и я быстро миновала расстояние до двери, подобрав ключик с тумбы и отперев замок: у порога, ожидаемо, нашёлся поднос с остывшей едой. Мои губы вновь тронула улыбка: возможно представить, насколько недовольным было его лицо.
Подобие отвращения ко всему, что выставляет его не в лучшем свете, читалось в глазах сводного братца слишком хорошо. И в то же время по отношению к себе я не чувствовала предвзятости. Его презрение было показным — демонстрацией черепашьего панциря, говорящего лишь о том, что он защищён, и, лично мне, не стоит тешить себя глупыми иллюзиями его поддержки. Которая, однако, совершенно точно имела место быть.
Я подозвала служанку, сказав ей унести поднос, а потом помочь мне переодеться: после почти бессонной ночи я так и осталась во вчерашнем платье, стоило поменять его хотя бы для того, чтобы Пристцилла не посчитала меня окончательно сошедшей с ума и не завалилась в мою комнату на долгие-долгие часы подбора нового наряда. Служанка вернулась достаточно быстро с ещё парой девушек, в руках которых я увидела деревянную щётку и глубокую миску с толчёнными травами.
— Не желает ли госпожа принять ванну?
Я помедлила с ответом, но всё же кивнула спустя пару секунд размышлений, ведь действительно не будет лишним расслабить и очистить тело, на столько часов заточённое в корсете. Две девушки помогли мне раздеться, а третья побежала за подмогой: для приёма ванны требовалось много слуг, в их числе обязательно были мужчины, так как для того, чтобы наполнить это элегантное подобие корыта нужно было минимум двадцать вёдер воды.
В моём старом доме не было такой роскоши, как ванна, да и ванной комнаты, как таковой, тоже. Мы мылись на заднем дворе, поливая на себя ковшиком воду из большого таза, а служанка была всего одна, и ей не всегда удавалось помогать мне и маме. После такого многолетнего опыта мне довольно сложно и неловко мыться в присутствии такого количества людей, которые, ко всему прочему, делают всё практически полностью за меня (иной раз я думаю, что на это время мои руки теряют силу и способны только смирно лежать по бокам от тела, пока их работу выполняет множество чужих рук).
Меня закутали в большой халат и провели через коридор до ванной комнаты, где всё уже было готово, а по углам, выпрямившись по струнке, стояли два молодых человека, на случай, если температура воды мне не понравится, или принесённой будет недостаточно. Поначалу я обратила на них мало внимания, лишь слегка зацепив взглядом, но лицо того, что стоял по правую руку, заставило меня замереть и разинуть рот от удивления.
— Ты... — шепнула я одними губами и сглотнула шок, пытаясь не быть такой ошарашенной.
Его лазурные глаза продолжали быть опущены вниз и после моих слов нервно забегали в стороны. Заметив непонятливые взгляды слуг, я поспешила откашляться и пройти за ширму, но беспокойные мысли по-прежнему донимали меня.
Что он здесь делает? Я ни разу не видела его при свете дня. И почему он в числе слуг? Неужели ему хватило наглости (или же смелости) в своём статусе наведываться в мои покои и — я не сдержалась от вздоха — заводить со мной роман.
О! Между нами определенно что-то было! Это не могло быть лишь иллюзией моего воображения!! Хоть и всё происходящее достаточно красочно, чтобы было возможно списать это на какой-нибудь сюжет из книги. Его светлые голубые глаза, длинные волосы, аккуратно сложенные в низкий хвост, холодные касания его слегка грубой кожи — при всём желании, я не смогу выбросить этот образ из головы.
Я скинула халат — служанка, увидев это, кивнула головой остальным, и я поняла, что он сейчас уйдёт, а потому спешно выглянула из-за ширмы.
— Стойте! — молодые прислужники замерли, не оборачиваясь, а девушки застыли в недоумении. — Вы! — я бесцеремонно указала пальцем в его спину. — Вы должны остаться!
Стоящая рядом со мной служанка, растерянно забормотала:
— Но, госпожа, слуги мужского пола не могут находиться в ванной комнате во время процедур.
Возмущение вскипело во мне: до вечера было ещё так далеко, а у меня теперь слишком много вопросов.
— Я настаиваю! А если я подскользнусь и начну тонуть, что вы, слабые девушки, сделаете?! Я хочу чувствовать себя в безопасности, а потому пусть он останется!
Придуманная на ходу причина прозвучала правдоподобно, возможно, лишь потому, что я буквально кричала её, с покрасневшим от злости и смущения лицом и истерически надорванным голосом. Я чувствовала, как жилки на моей шее становятся упругими и натягиваются, словно струны, вдавливая в ямки меж костей кожу.
Ох, а ещё я совсем не заметила, что, в порыве злости, выскочила из-за ширмы и теперь стояла посреди комнаты абсолютно обнажённая. Ему было достаточно лишь неосторожности в наклоне головы, чтобы узреть мои постыдства, что выражались не сколько в особенностях физиологии, сколько в писанном на лбу стыде за саму себя: мои длинные тонкие руки были растопырены в стороны и согнуты в локтях, ноги расставлены, распущенные волосы растрёпаны, лицо сплошь пунцовое, а зубы оскаленые. Я выглядела дикой женщиной, заблудившейся в веках, и, теперь, действительно той, кого приютили: не мытой, не чёсанной, не приласканной дикаркой.
Вмиг стало стыдно.
Закрывшись руками, я заскочила за ширму, пытаясь отдышаться, но не сделать этого громко, чтобы ещё больше не подрывать уверенность слуг в своей вменяемости.
— Как вам угодно, госпожа, — недоуменно сказала та девушка, что стояла ко мне ближе всех, и я выдохнула.
Хоть сейчас уже мне это не так уж и угодно, но, если вновь начать здраво мыслить, момент для расстановки всех точек над «i» достаточно хороший.
Я легла в ванную и прикрыла глаза, перед этим кинув последний взгляд в его сторону. Поза, в которой он замер, показалась мне странной: сильно сгорбленная спина, напряжённые руки, одна — сжатая в кулак, вторая же с широко раскрытыми пальцами, которые заметно подрагивали, и ноги, что будто бы еле держали тело. Сыграло ли с ним смущение такую злую шутку? ведь, когда я только вошла в комнату, его вид был вполне спокойный.
Запахло травами и маслами. Одни служанки мазали меня и обливали из красиво расписанного фарфорового кувшина, а другие ухаживали за моими волосами, тщательно прочёсывая их и окуная каждый локон в деревянную миску с заваренным отваром, который по запаху, да и составу, был схож с чаем. Я окончательно расслабилась, когда на глаза положили компресс — льняное полотенце, пропитанное в том же отваре, который использовался для волос. Когда по телу перестали гулять чужие руки, а в ванную подлили слегка тёплой воды, чтобы сохранить прохладную температуру, я поняла, что сейчас меня оставят одну.
— Останься. — твердо произнесла я, не убирая с глаз компресса, ведь знала: он поймёт, что я говорю с ним.
Так оно и было, ведь когда дверца еле слышно хлопнула, я почувствовала его горячее дыхание над собой. Видимо, он присел у изголовья ванны, сложив руки на борта. Я улыбнулась лишь уголками губ, не спеша даровать ему свою благодарность: в конце концов, у меня есть причина на него обижаться.
— Почему ты не сказал, чт-АХ!
Я почти вскрикнула от неожиданности, хотя это больше было похоже на вздох, возможно, испуганный, ведь он резко, без какого-либо предупреждения коснулся губами моей мокрой шеи. Компресс свалился с глаз, я ощутила жар, то ли его поцелуя, то ли собственного лица. Определенно, это было первое, ведь те же чувства вспыхнули вновь, стоило его губам дотронуться моей раскалившейся кожи ещё раз.
О, это был сон, такой сладостный кошмар моих постных мыслей.
Сырость и прохлада ванной комнаты ничуть не охлаждали пылающие щёки и места его поцелуев, как и дышать не становилось легче. Его губы обходительны, но не безумны: они ласкают и манят, но не заходят дальше, оставляя тлеть в груди пошлые нотки желания. Я вывернула руку назад и схватилась за его волосы, откинув голову сильнее, чтобы предоставить больше места. Одна из его ладоней тут же легла на мою шею, а пальцы надавили на мягкие места, заставляя меня неприлично громко простонать и податливо пасть во власть его сильных рук. Будто бы пытаясь поймать мой стон, его губы прекратили дразнить лаской ключицы, со страстью пленив мои. От неожиданности я подалась выше, оголив до этого спрятанную в мыльной воде грудь. Его рука в сей же миг соскользнула вниз, пройдя меж ними и погрузившись в воду. Живот скручивало в тугой узел изнутри. Всё во мне пульсировало и пылало. Его горячие губы, его мокрый язык и сильные руки — всё стало единым со мной. Я вцепилась в чужой локоть, не желая, чтобы это прекращалось.
Но его большая ладонь вынырнула, вновь поднявшись по моему мокрому разгорячённому телу и обхватив шею, как и губы с натужным выдохом оторвались от моих.
Нехватка воздуха начала ощущаться более остро, как и его пальцы в ямках под ушами. Я не понимала, почему он остановился, потому наконец открыла глаза, в секунду после обомлев и ослабев.
— Р-р... — только сейчас стало понятно, что его пальцы сжимают моё горло так сильно, что я не могу произнести и слова.
Ричард не ухмылялся, а напротив был хмурым и оскаленным.
— С добрым утром, сестрёнка. — рыкнул он, злобно вонзаясь своими изумрудами в мои дрожащие от шока агаты. — Что? Разве тебе не понравилось? Разве ты против?
Он давил на шею с каждой секундой сильнее, стискивая глотку удушливым кольцом. Я начала хрипеть, пытаясь зацепиться за него руками. Сводный братец же лишь хмыкал на эти жалкие попытки, наклоняясь к моему лицу.
— Кажется, что полагая, будто я – эта расчётливая бестолочь Эрнест, ты была предовольна происходящим!
Задыхаясь, я чувствовала, как силы и разум покидают меня. Взгляд уже заплыл, и я видела это злосчастное лицо перед собой лишь размытым. Время перестало быть осязаемым, я находилась в вакууме из его голоса и кружащихся белых стен, пока в какой-то момент чужие пальцы на шее не ослабили хват, после и вовсе исчезнув. Рывком склонившись к краю ванны и опрокинув голову за борт, я кашляла, пытаясь глубоко вдохнуть. Лёгкие раздувались тяжело, будто бы грудная клетка была заключена в тиски. На мою спину практически невесомо легла ладонь, а у макушки залепетал знакомый голос:
— Боже мой, Адель, с тобой всё в порядке??? Извини, что чуть не опоздал!
Я слабо отшатнулась в сторону, произнеся сквозь кашель: «Отойди!» и «Не трогай!» — в моём состоянии сложно понять, что за смена настроения произошла в Ричарде. Холод от его ладони — холод? — перестал отдавать меж лопаток — он отдалился. Воцарилась тишина, и, кроме моих хрипов, отдающих эхом от стен, в этой комнате больше ничего не звучало. Прижавшись к скользкому борту ванны и притянув к себе ноги, я судорожно пытаюсь прийти в себя и вернуться к здравому мышлению, ибо произошедшее просто истерически требует трезвой оценки. Когда взгляд хоть слегка прояснился, я поспешила посмотреть на сводного брата, что так и сидел по левое плечо, выглядя при этом как-то даже чересчур обеспокоенно.
Какого же было моё удивление, когда вместо зелёных на меня в ответ смотрели уже голубые глаза.
Я крепче сжала пальцы и свела брови к переносице. Чтобы вспомнить потребовалось время, которое он мне любезно предоставил. Я оживила в памяти картины: каждую ночь на меня смотрело чистое летнее небо, не затянутое серыми тучами — каждое утро меня оценивающе очерчивала зелёная топь, устланная мхом и поросшая травой. Но каждый день ко мне приходил один и тот же человек. Теперь не замечать сходство между моим сводным братом и незнакомцем из сна было невозможно. Я рыскала по телу около себя глазами жадно и несколько яростно, пытаясь осознать, что всё это время происходило в этом доме. Доме с приведениями.
С приведениями?..
Я задышала часто, импульсивно и судорожно, отползая к другому краю ванны и уже совсем не обращая внимания на свою наготу, ведь случилось что-то куда более значимое.
Касания брата всегда были крепкими, уверенными и тяжёлыми — его тёплые руки, возможно, даже чересчур грубо и настойчиво дотрагивались до меня. Касания же снотворного незнакомца аккуратные и нежные, однако его пальцы всегда до дрожи ледяные и шершавые. Сглотнув и слегка осмелев, я приблизилась к... Эрнесту?, протянула руку и крепко сжала в кулак его волосы, дёрнув вниз: в моих пальцах остался парик, а короткие и туго завязанные в низкий хвост волосы обрамляли уже печально знакомое лицо Ричарда. Оставаясь во всеобъемлющем шоке, я отбросила парик и вцепилась в его ладонь, ощупав её — невероятно холодная, жёсткая, желейная кожа.
Сейчас это был он — прекрасный незнакомец, мой счастливый сон, Эрнест.
Грудь распирали резкие, импульсивные вдохи, а зрачки болезненно сузились. Под испытующим прицелом светло-голубых глаз, я выпустила томящийся в глотке крик, и в сею же секунду к моему рту прижалась ладонь, а в испуганный взгляд вцепились уже тёмно-зелёные глаза.
— Будь тише, Джульетта, — тяжёлым шёпотом обжёг меня Ричард. — Ромео всё равно уже давно покинул тебя.
Я чувствовала, как его ладонь становится теплее с каждой секундой, а кожа перестает ощущаться, как что-то отдельное от мяса. Он убрал руку от моего рта, встал и отошёл к окну, прежде тяжело проводив взглядом искреннее непонимание на моём лице.
— Ты запуталась, Адель, это нормально. Главное в этом доме – не сойти с ума.
Мои потуги к правде отзывались хриплыми выдохами и дрожащими пальцами, хоть ладони могли трястись и от холода остывшей воды в ванной, ознобом отбивая в теле. Ричард нервно провёл расправленном пятерней по волосам, смотря то на меня, то в окно, и эта поза показалась мне знакомой: именно в таком напряжении замер Эрнест, когда я попросила его остаться — выходит, тогда это был уже не Эрнест? Ах, да, а после произошёл поцелуй...
— Ричард, объясни мне... — дрожащим шёпотом взмолилась я, сглотнув ком необъяснимого страха в горле.
Шумно выдохнув, он подошёл и вновь присел на корточки.
— Мой брат Эрнест умер, когда нам не было и десяти. Он упал с балкона и разбился. Я толкнул его. Случайно, слишком сильно. Но его душа не ушла в землю, вслед за телом, а осталась в доме. Он преследует меня и пользуется моим телом, чтобы вновь почувствовать себя живым, но тело чувствует мёртвую душу в себе. Неужели ты никогда не замечала бледность, хладность и запах сырой земли, веющий от него? Эрнест давно мёртв. Ты полюбила мертвеца, Адель!
Я слушала его и чувствовала, как схожу с ума. Как разум медленно и неумолимо уходит, как перед глазами становится совершенно бело. Разжав пальцы, я откинулась на спину и соскользнула в ледяную воду. Приоткрыла губы, ощутив, как из рта выскочили пузыри, и замерла. Казалось, будто завтра уже никогда не наступит.
꧁☾꧂
У Ричарда есть мёртвый брат, призрак которого вселяется в его тело и заводит роман со мной — я была бы не против такого сюжета в книге, но иметь такую жизнь как минимум опасно.
Эрнест милый, но мёртвый. Ричард против. Я... Я не знаю. После того, как пазл сложился в голове не стало легче, напротив, теперь я перестала быть уверена абсолютно во всем, в том числе и в своих мыслях.
Любить призрака — странно? Любить призрака в теле своего сводного брата — непостижимо. Передёргивает от одной лишь мысли, что каждую ночь я грезила о касаниях пальцев Ричарда о свою кожу. Покладистый характер, бездонность глаз и учтивость Эрнеста отходили на второй план, когда в голове вспыхивал образ братца. Отрастившего волосы и посидевшего пару часов во льду братца.
Это был один человек, или всё же их двое?
По всей видимости, Ричард и сам не знал о проделках Эрнеста, потому и отыграл свою злобу на мне, тогда в ванной, когда призрак оказался достаточно труслив, чтобы просто сбежать, оставив и меня, и своего близнеца разбираться в происходящем. Возможно, отчасти я могу понять его страх, но что-то мешает осознанию: что-то, что говорит мне о том, что Эрнест никогда не был влюблён так же, как я. Иначе он не бросил бы меня в сложную для нас обоих минуту, верно? Хоть и сложно судить за покойников.
Сегодня, в этот очередной дождливый день, я выбрала самое яркое платье. Оно было красным и будто бы горело на мне ярким и жарким пламенем. Позабыв про зонт, я спешно миновала коридоры и лестницы, так странно не встретив и души. На улице ветер обдал холодом, а сырость забила по коже. Обойдя мрачный особняк, я вышла на задний двор, кинув лишь мимолётный взгляд на садовый лабиринт. Эта часть двора была заброшена куда сильнее: несколько косо торчащих из земли надгробий и старых крестов, безбожно загрязнены и забыты. Боясь провалиться, я шагаю между ними аккуратно, скоро находя нужный мне камень.
Его имя выточенно красивым почерком, но уже практически не читаемо. Я приподняла почерневший от грязи, словно обугленный, подол платья и присела на корточки, склонившись над могилой и проведя рукой по рельефным буквам.
— Эрнест...
— Звучит красивее, чем, к примеру, Ричард, но поступает он мерзко, не правда ли?
Я обернулась с небольшой задержкой, дав себе ещё немного времени полюбоваться надгробием.
— Ричард ничем не хуже, — произнесла в его искаженное непонятной мне эмоцией лицо.
Белая рюша его блузы, приглаженная на груди в уголке выреза жакета уже успела вымокнуть и стать слегка темнее в цвете. Ричард усмехнулся, спрятав ладони с характерной сеткой вен в карманы.
— Сюда давно никто не приходил.
Наши взгляды вновь устремились на частично пожранный землёй белый камень.
— Ричард, — тихо позвала я. Он отозвался глухим "м?", — почему ты сделал это?
— Что именно? Поцеловал тебя, или позволил тебе касаться себя каждую чёртову ночь?
— Почему ты убил Эрнеста, Ричард?
Он хмыкнул на мои сведённые к переносице брови и отклонение к теме, которая явно ему была не по душе.
— Разве я говорил, что убивал его?
Я ответила молчанием, чувствуя, как его глаза впиваются в затылок.
— Почему ты согласилась быть со мной, а потом оттолкнула, Адель?
Я сглотнула неприятный комок, вставший поперёк глотки.
— Я была не с тобой, с Эрнестом...
— Не припомню, чтобы ты страдала некромантией и копала старые могилы по вечерам.
— Ричард, ты прекрасно понимаешь, о чём я.
— Нет, Адель. Это ты не понимаешь. — выдернув руки из карманов, он грубо сжал мой локоть, вынудив меня подняться с корточек и встать перед ним. Близко к нему... — Это ты не понимаешь, Адель. Не понимаешь, что всё это время думала обо мне, трогала меня, целовала меня! Не обманывай саму себя тем глупым оправданием, что и любила ты тоже Эрнеста, а не меня!
Пылкость его слов обдавала жаром моё лицо, а сила хватки отзывалась болью во всей руке. От эмоций я вцепилась в его плечо, прогнувшись в спине, чтобы быть всё же чуть поодаль, но Ричард держал крепко и наступал безоговорочно.
— Ведь ты была не против, когда думала, что тебя целует он, а не я, Адель. Почему так?!
В глотке зазудело под его прищуренным яростным взглядом. Боже! О чём он говорит?! Естественно, я была не против общения с симпатизирующим мне незнакомцем и против поцелуев со своим сводным братом! Его голос звучал так, словно он обижался на этот очевидный факт. Словно он хотел бы возыметь себе мои желания к Эрнесту.
Оу...
Отчаянно хочется перестать верить в это, но, вспоминая его отношение ко мне с момента приезда, я действительно могу лишь дышать и распахивать глаза всё шире.
— Т-ты... Ты...
— Ну давай уже, скажи это, — раздражённо на мой заплетающийся язык рявкнул он, и я прочистила горло, собравшись с духом.
— Ты... Я нравлюсь тебе.
— Нет.
Ступор накрыл меня, будто это слово было ледяной водой, выплеснувшейся из ведра. «Что?», «Как?» и «Почему?» застряли в глотке, вынуждая подрагивать губы.
— Нет, Адель, не будь о себе такого высокого мнения, — продолжил злобно рычать он, с отчего-то выступившим на щеках румянцем.
Во мгновение стало ясно: его сердце разбито, его гложет обида, его преследует патологический страх остаться незамеченным. Он не влюблен в меня по-настоящему, возможно, испытывая лишь малейшую симпатию, ему не горько от того, что я выбираю любить не его — его просто тошнит от осознания, что его, уже даже не живой, брат вновь оказался на шаг впереди.
Теперь, при взгляде на это пылающее яростью лицо, я могла разглядеть в действительности тень Эрнеста на его коже.
«Всё это время я встречалась с призраком, а брат встречался со мной,» — я поставила точку и сняла лист с каретки, аккуратно опустив его лицевой стороной вниз на толстую стопку из других страниц романа. Потянувшись и сладко зевнув, я поднялась со стула и зашагала по скрипучим дощечкам к кровати, сегодня отказавшись от того, чтобы снимать платье на ночь: усталость была сильнее боли от вынзающегося в грудь и рёбра корсета, да и единственная служанка в доме, закончив с помощью родителям, наверняка уже давно спит.
Смотря на пляшущий огонёк зажженной свечи, я погружалась в долгожданную дрёму, спустя пару минут сна и не почувствовав, что её несильный жар увеличился в разы, а пламенный язычок начал доставать моей кровати, обжигая пальцы.
꧁☾꧂