Кладбище тестов

• Аомине Дайки

Он был совсем не таким, каким ты его себе представляла. Он оказался старше и... неприятнее. Пожалуй, ему около восемнадцати, и он самоуверен до такой степени, что хочется сию минуту сделать что-нибудь, что лишило бы его этой самоуверенности. Он из тех людей, в разговоре с которыми никогда не можешь найти «достойного ответа», зато к трем часам ночи сочиняешь целые монологи с единственной целью – как-то оправдать в собственных глазах то, что он так и не признал в тебе человека...

...Аомине останавливал себя. Он говорил себе – хватит. Он знал, что больше никогда не вернется к привычному ритму жизни, даже если и докажет самому себе, что ничего не происходит.
Вся загвоздка была в том, что твой взгляд был холоден и спокоен, как заснувшая на зиму лягушка или наследник британской короны на собственном бракоразводном процессе.
Больное место в груди Аомине уже не горело огнем, а всего лишь ныло тупой бессмысленной болью, но иногда – на секунду! – вспыхивал и пропадал злой всполох уже почти совсем побежденного, почти задавленного пламени – господи, ну почему, почему так ничего и не сложилось?!
- Хах. И это все, на что ты способен, Аомине? Ныть, как баба, в собственную жилетку? Не ожида-а-а-л... - протянул Дайки в темную тишину комнаты. И, горько усмехнувшись, провалился в бездну сна.
...Аомине, расположившись в гамаке, нежился в лучах предзакатного солнца. Ты же копошилась в клумбе недалеко от места отдыха баскетболиста, вскапывая и рыхля землю, подготавливая ее к посадке семян, за которыми недавно укатила Автор.
Аомине было уже не так плохо, как было несколько дней назад, и уверенность в собственных силах вернулась. В конце концов, Аомине Дайки не кто-нибудь, Аомине Дайки – гений.
Он приоткрыл один глаз и стал наблюдать, как ты ползаешь на коленях по траве, раздражая его воображение, как острая приправа – нёбо.
Ты будешь принадлежать ему. Но кто знает, что там будет дальше? Вдруг он так и не узнает, какова ты в постели, как горят от страсти твои глаза, как двигаются твои руки и ноги! Он должен это узнать, ведь времени осталось так мало! Время уходит, как вода в сухой песок, уходит и почти не оставляет следов...
– Ты только моя, – зарычал Аомине, вдруг вскочив с гамака, сдернул солнечные очки, притянул тебя к себе за отворот футболки и поцеловал в губы.
Ты сопротивлялась, выворачивалась и упиралась. Ты отпихивала его локтем. Ты даже попробовала его укусить, но он не отпускал тебя.
Он был намного сильнее. Гораздо сильнее.
Ты вовсе не собиралась с ним целоваться – еще не хватало! Он не должен тебя лапать – что за номера! Ты очень рассердилась на него – недавно он обозвал тебя дурой!
– Послушай, – оторвавшись от тебя, произнес Дайки медленно, как будто ты ничего не соображала, а он должен был во что бы то ни стало растолковать тебе какую-то сложность, – у меня нет и никогда не было времени ни на какие романы. Девушки, с которыми я спал, были просто девушками, с которыми я спал. Мне было наплевать на них, а им было наплевать на меня. Ты – из другой категории. Я женюсь на тебе, поняла? И мне совершенно все равно, хочешь ты этого или не хочешь. Я просто на тебе женюсь. И спать с тобой сейчас я не буду. Потому что, если... тебе не понравится что-нибудь и ты уйдешь, я буду убиваться по тебе, а мне бы этого не хотелось.
– Убиваться? – повторила ты непослушными, как будто чужими губами.
- Именно. В моей жизни, кроме тебя, нет ничего, за что стоило бы бороться.
После этих слов Аомине привлек тебя к себе и впился в твои губы жарким поцелуем.
...- Она до сих пор не вернулась. Где ее черти носят?
– Знаю я, чем Автор занимается, – пробормотала ты недовольно. – Ей самое главное – компромата набрать побольше. Она у нас наследник товарища Берии. Ты не знаешь, они не родственники?
– Мне все равно. Я выиграл, и ты исполнишь обещание, – ты кинулась на него с кулаками, но Дайки, перехватив твои запястья одной рукой, поцеловал твою ладошку и стал наполнять необъятных размеров ванну. Потом скинул на пол вашу одежду, переступил через нее и, подхватив тебя на руки, шагнул в пенящуюся воду.
Воды было еще мало, она белым ключом кипела вокруг твоих розовых коленей, маленьких ладошек, которыми ты водила по пенным горам, и – Аомине на секунду прикрыл глаза – вокруг груди, которая всегда так хорошо помещалась в его ладонях, как будто это было ее главным предназначением. Дайки почувствовал, что взмок.
– Я тебя брошу, – сказал он через силу. – Так невозможно жить. Я просто сатанею, когда вижу твои...
– Мои что? – Ты подняла голову и, зажмурив правый глаз, сдула с ладошки комок пены, целясь в Аомине. – Мои ноги? Мои руки? А... Я догадалась! Мои глаза!
– Глаза! – усмехнулся Дайки. – Глаза, конечно.

• Акаши Сейджиро

Им гордились, ему пытались подражать, его боялись и уважали.

Он смотрел на шевеление вокруг себя как будто сверху, забавляясь и тем не менее контролируя любую тень, мелькнувшую в поле его зрения. Акаши нравилось устраивать жизнь так, чтобы все работало только и исключительно на него.
Ему нравилось, что он может то, чего не может никто. Ему нравилось угадывать – вот сейчас грянет гром, приналяжет ветер, разразится шторм и половина конкурентов потонет, а он останется. Баскетбол ради баскетбола его не волновал. Акаши мог обыграть кого угодно, но люди, побежденные его командой, они были ему... неинтересны. Он предпочитал «топить» их единолично и более основательно.
Акаши очень хорошо разбирался в людях и умел их использовать так, что они и не догадывались о том, что расчетливый, как голодная кобра, Сейджиро уже давно применяет их именно там, где они ему нужны. Некоторые пытались бороться, но тех, что посильнее, Акаши заглатывал целиком, а остальных просто затаптывал в пыль. С ним играли самые лучшие, самые подготовленные, самые пройдошистые профессионалы вроде Хаямы Котаро, которого Акаши не любил, но терпел за исключительные навыки и умения, или проверенного Мибучи Лео, на которого всегда можно было положиться. Никому из них он не доверял до конца, но виртуозно пользовался их профессионализмом и знаниями.
Что же не так в этой чертовой девчонке? Глаза у Акаши слипались, несмотря на три литра кофе.
...– Говорю тебе, что я не собираюсь тебя убивать. Я... поговорить хочу, – Акаши придвинулся к тебе, держа руки в карманах толстовки, и ты отступила, чуть не покатившись с лестницы. Он не протянул руку, чтобы тебя поддержать, очевидно, понимая, что ты шарахнешься еще дальше и тогда уж точно упадешь.
Доверительн­ый тон не помог. И Акаши вдруг стало очень жалко себя – усталого, задерганного, с бардаком в голове и сердце. А приперся он в дом Автора лишь из-за того, что ты гостила там.
И Акаши пришлось сделать то, из-за чего ты не напрасно подумала, что он неприступный и пугающий.
У него были немыслимые разномастные глаза. Очень странные, без блеска и совсем без жизни. Глаза Императора, умершего четыре тысячи лет назад и знавшего о жизни что-то такое, что так никому и не удалось узнать за пролетевшие с тех пор сорок столетий.
Он смотрел на тебя, и ты, затаившись и не смея дышать, не отводила взгляд.
Коротким движением руки он провел по волосам, на миг закрыв запястьем янтарный глаз, а когда Акаши опустил руку, ты перевела дыхание, как будто он отпустил тебя. Радужки его глаз были одинаково алыми.
– Когда вы делаете такое выражение лица, на вас страшно смотреть, не то что с вами разговаривать, – произнесла ты скороговоркой. Ночь и только что пережитое создавали иллюзию странной близости. Конечно, утром эта иллюзия исчезнет без следа, но сейчас она была такой реальной, и тебе показалось, будто ты все что угодно можешь сказать этому человеку, который так тебе нравился.
С самого начала нравился.
С того самого момента, когда ты несколько дней назад снова заблудилась в этом огромном саду, где все непонятно и сам черт ногу сломит, и выскочила из кустов ему наперерез, а он сказал: «...когда ее совсем не ждешь...».
Или даже раньше, когда он так холодно и умопомрачительно вежливо разговаривал с Автором насчет того, где он, Акаши, будет спать.
...– Акаши.
От твоего голоса у него вдруг что-то зазвенело в голове. Он должен контролировать ситуацию. Он совершенно точно знал, что еще несколько минут, и он ни черта не сможет контролировать.
– Хватит, – сказал Акаши и снова закрыл глаза. – Я больше не могу.
Сильные пальцы стиснули твою грудь и медленно отпустили. Акаши резко вздохнул, так что ты едва удержала равновесие. Другой рукой он, торопясь, вытаскивала твою кофту из-за кромки штанов и, вытащив и прикоснувшись горячей ладонью к твоему животу, даже заскулил от восторга.
Ты обняла его в ответ, и твои руки сошлись на гладких и длинных мышцах его спины, теплых и сильных.
Еще немножко. Он разрешит себе еще совсем немножко...
Он провел губами по твоей скуле, спустилась к ключице и прикусил чувствительную кожу зубами.
«Кажется, я собирался что-то там такое контролировать. Или не собирался? Или это не я собирался?»
Притисну­в тебя к себе, Акаши спиной вышиб дверь в свою спальню, кинул тебя на кровать, мгновенно накрыв своим телом, заслоняя тебя своей широкой спиной от всего мира. Акаши поклялся себе, что каждую ночь и каждый день он будет заниматься с тобой любовью. До полного изнеможения. До абсолютного насыщения. До потери памяти.

• Атсуши Мурасакибара

 Вот здесь ночью будьте осторожны, можно удариться, – громко говорила ты для Атсуши о широкой тумбочке, что стояла на повороте лестницы второго этажа и о которую ты уже энное количество раз стукалась. Сам молодой человек находился внизу лестницы, у входа на кухню. Ты ненавидела и презирала себя за собственную готовность поведать врагу разом все военные тайны, но ты уже приняла решение и знала, что не изменишь его. – А где-то тут...

– На кухне никого нет, – сказал тебе в ухо Мурасакибара. Ты подпрыгнула и, будучи в носочках, поскользнулась на паркете, вцепилась в тумбочку, не удержалась и съехала прямо под ноги изумленному Атсуши. В тумбочке оглушительно загрохотало – очевидно, сдвинулись с места всякие банки-склянки, хранившиеся там, – и прямо тебе на ноги повалились металлические флаконы, пластмассовые детские игрушки, трубка от старого пылесоса и еще много чего неизвестного, но ужасно громкого.
– Да что вы подкрадываетесь?! – Шипя от боли и только что пережитого страха, ты поднялась и стала яростно тереть ушибленное бедро. – Ей-богу, вы смерти моей хотите!
– На кухне никого нет. – Атсуши и бровью не повел. – Пусто.
В этот момент сердце у него заколотилось почему-то на уровне шеи, взмокла спина, и стало так невыносимо себя сдерживать, как не было ни разу за все эти длинные дни.
С изменившимся лицом он повернулся, стремительно пронесся мимо тебя и заперся в комнате. Ты только успела проводить Атсуши ошалелым взглядом.
...Если он не найдет выход из положения, он умрет. Он обязательно умрет, и виноват в этом будет он сам, Атсуши. Девчонка останется совсем одна, а она еще слишком мала и глупа, чтобы бороться в одиночку. Теперь это странно даже представить, но еще три дня назад ни одна чужая судьба не волновала его совершенно. Ему было наплевать на всех.
Атсуши лег на кровать и потер глаза.
Почему в этой гребаной жизни все наваливается сразу?! Почему человек не может отвечать только и исключительно за себя?! Зачем ему люди, которые в одно мгновение становятся нужными и важными настолько, что ответственность и желание защищать пересиливают все остальное?! Насколько все было бы проще, если бы он был один и если бы он мог принимать решения, не думая ни о каких последствиях!
Он должен найти выход из положения и сделать это быстро. Найти, и все тут. Иначе дело кончится плохо.
...Ты провела рукой по его крепкой груди, по гладким тренированным мышцам, потом по сильной шее, чувствуя, как под горячей кожей колотится пульс, потом за ухом, запустила пальцы в густые мягкие волосы на затылке и легонько сжала их. Он шумно вздохнул, прижал тебя к себе сильнее, чуть не отрывая от пола, взял тебя за подбородок, за хрупкие косточки и снова поцеловал, не давая увернуться.
– Да что это такое!... – в отчаянии пробормотала ты, когда Атсуши от тебя оторвался.
– Это не я, – сказал он, тяжело дыша, – это ты смерти моей хочешь.
И он снова поцеловал тебя. Очень осторожно, как будто пробуя на вкус. Потом еще раз. Тебе нравился его запах и ощущение от его губ, и было совершенно наплевать на то, что он о тебе подумает, хотя в обычной жизни это всегда тебя очень заботило. Но поцелуи с Атсуши лежали за гранью обычной жизни.
– Остановись, – велела ты, когда он положил ладонь тебе на грудь и поцеловал в шею. – Сейчас же.
- Хрена с два, - ответил вежливый Атсуши и, легонько прикусив твою яремную вену, с легкостью пресек все твои попытки к сопротивлению.• Куроко ТетсуяКряхтя, как бабулька, пытающаяся влезть в автобус, ты наконец-то забралась в гамак.
Куроко, сидя в кресле-качалке на террасе, не мог видеть тебя.
И слава Богу.
Взглянув на мерно покачивающегося вперед-назад Тецу, который, очевидно, крепко дремал, Автор положила на стол записку, придавив ее вазочкой с засахаренными орешками, поддернула на плече небольшую дорожную сумку, спустилась по лесенке, ведущей с террасы, и двинулась прочь по тропинке, задевая сумкой верхушки цветов.
...Куроко не смог заснуть. Покачивание в кресле лишь ненадолго погрузило его сознание в нирвану, похожую на сон, но облегчения это не принесло.
Куроко знал, что к каждому человеку приходит время, и ты встречаешь человека, который был кем-то неизвестным и всесильным тебе предназначен. Ты ничего про него еще не знаешь, про этого человека, но совершенно твердо уверен, что никакое знание ничего и никогда не изменит.
Все. Конечная остановка. Поезд дальше не идет.
Всю оставшуюся жизнь тебе будет важен и интересен только этот человек. Только рядом с ним будет надежно и не страшно. Только ему будут нужны твои проблемы, заботы и победы. И по сравнению с этим ничто не имеет значения.
Куроко горько улыбнулся.
Он выбрался из кресла, посмотрел на огромного кота, который сидел на широком перилле террасы, щурясь на заходящее солнце, но погладить не решился. Протянув руку к хрустальному графинчику с водой, Куроко увидел записку от Автора. Нужно сказать ей, решил он. Тецу зашел в переднюю, увидел, что твоих сандалий нет на месте, и отправился в глубь сада. Догадки Куроко оправдались, когда он увидел спящую в гамаке тебя.
Ты, услышав шелест чужих шагов, мгновенно затихших, открыла глаза, повернув голову в сторону звука.
Куроко остановился в паре-тройке шагов от тебя.
– Я не хотел потревожить тебя, но у меня действительно важные новости, – сказал Тетсуя, и тебе показалось, что он говорит откуда-то издалека.
Ты кивнула. Перекинув ногу через плетеный край, ты поняла, что и чтоб вылезти тебе придется попыхтеть. Куроко повернулся спиной и двинулся в сторону дома, чтобы не смущать тебя.
Плюхнувшись в утоптанную траву у гамака, ты поднялась на ноги и, кое-как приведя себя в более или менее божеский вид, пошла за Куроко.
...- Вот так. И она не написала, когда вернется.
- Хм... Это странно. Обычно Автор никогда так не поступала. Что ж, придется нам с тобой вдвоем эти дни коротать. Давай...
В эту секунду все изменилось.
Он схватил тебя в объятия, сильно толкнув стол. Чашка, предназначенная графинчику с водой, упала и покатилась по мозаичному полу.
Все утратило прежний смысл.
Куроко впился в твои губы неистовым поцелуем, вкладывая в него всю ту боль неизвестности и отчаяния, что пришлось пережить ему в эти дни.
Одной рукой ты обняла его за шею, а другую засунула ему под рубашку, в его тепло, в его чистый запах. Там, под рубашкой, двигалась гладкая кожа и колотилось сердце, очень близко, странно близко, у самой твоей ладони. Куроко прижался к тебе еще теснее. Ему вдруг стало так жарко, что взмокла кожа между лопатками. Твои губы были нежными и таким сладкими на вкус.
Так не бывает. Так не может быть.
Куроко и не знал, что так бывает. Что так может быть.
Если бы у него было чуточку больше времени, если бы белый свет не заливал мозг, если бы впереди у него была еще хотя бы одна такая возможность, может, он и не спешил бы так отчаянно и не тонул, захлебываясь и понимая, что ему уже не выплыть.
Или что-то изменилось не только вокруг, но и внутри его?...
Он не знал, что ты испытываешь – радость или боль, и сам не испытывал никакой радости. Какая потрясающая глупость – чувственное удовольствие! Разве жар, и боль, и мука, и ожидание, и зависимость, и страх – это удовольствие?!
Или у него просто заклинило в голове?
Почему-то ты открыла глаза, и в последнюю, разлетевшуюся, как осколочная граната, секунду Куроко увидел и понял все, что должен был увидеть и понять. На него надвинулся шквал, от которого не было спасения. Шквал накрыл его с головой, закружил, все в мире меняя местами, и почему-то оставил в живых. Почему?...
Почему, почему...
Понятно, почему.
Потому что у него теперь есть ты, единственная девчонка, за которую он отвечает, и у которой тоже, как у всех влюбленных, мозги немножко набекрень, и которой он, Куроко, ни черта не сумеет справиться с жизнью.