II
Мастерская располагалась на мансарде старого четырёхэтажного дома, капитальный ремонт в котором проводился в лучшем случае лет пятьдесят назад, и если на первом этаже хотя бы иногда что-то чинили и меняли, то до мансарды не добирались никогда. Тем не менее, все удобства у меня были, разве что порой вырубало свет и стабильно протекали трубы, но я любила эту сырую каморку и счастливо жила в ней уже больше года. Поначалу я не хотела совмещать спальное место и каменные головы в одной комнате, но довольно быстро поняла, что молчаливый камень лучше скандальных соседок в общежитии, так и перебралась в мастерскую насовсем.
В тот вечер она была особенно хороша, словно готовилась к моему возвращению, как девушка готовится перед свиданием. Косая полоса света растекалась по полу от окна до прихожей, подкрашивая золотым рисунок на досках, ветерок игрался с тюлем, как призрак, и мешки с гипсом и глиной расслабленно лежали друг на друге, точно влюблённые. Всё вокруг наслаждалось и ожидало. Я подошла к голому каркасу и теперь ясно увидела в нём Аникса. Много раз я лепила кисти его рук, ступни и голени, шею, плечи и предплечья, сминала уставшую глину и лепила заново, чтобы однажды собрать Аникса целиком, воссоздать каждую часть его тела быстро, экспрессивно и ярко, без снятия форм с глины, а сразу в застывающем гипсе. Лицо же Аникса я искала так долго, что не была готова терпеть ни дня и сразу принялась разводить гипс. Можно счесть этот порыв за легкомыслие, вызванное излишней нервной возбудимостью, но я чувствовала, я знала, что с первой попытки сделаю лицо идеальным. Я покрыла каркас сеткой, пропитанной раствором, и сделала шпателем первый мазок. Прозвучала вступительная нота моей кантаты. Без промедлений и унылой плавности, сразу размашисто, как пролог Кармины Бураны, и затем только пышнее, только торжественнее, - вот так всё было. С пальцев ног я поднималась выше и выше, точным взмахом очертила голени, колени, бёдра, взмахом резче провела изгибы талии, запястья, локти и ключицы, я уже подбиралась к линии подбородка, кульминация была совсем близко, как вдруг раздался грубый стук в дверь. От злости я выронила инструмент.
Наспех вытерев руки, я открыла дверь. На пороге стоял Захар.
- Ещё раз здравствуйте, - сказал он, приподняв уголки губ, и кивком указал в сторону прихожей. - Можно?
Я преградила проход.
- Вы как сюда попали?
- Одна ваша коллега подсказала, где вас найти.
- И зачем пришли?
Захар тихо хмыкнул и ответил с лёгкой, едва уловимой подковыркой в голосе:
- Уверен, вы хотели, чтобы я вам позировал. Решил удовлетворить вашу просьбу, пусть вы и не озвучили её напрямую.
Времени на удивление и разбирательства не было: гипс затвердевал. Я позволила Захару войти, посадила на кровать и снова внимательно всмотрелась в черты его лица. Мне было достаточно пары секунд, и больше я не нуждалась в сверке. Ничто не должно было отвлекать меня от работы, такова была задумка, - сделать всё залпом, одним рывком, обрушить себя на алюминиевые прутья, как штормовую волну. Захар и так прервал мой ритуальный танец непрошеным визитом, разделил его на два акта, а на третьем Аникса можно было бы смело раскромсать. Я протяжно выдохнула и наклонилась за инструментом.
- Стойте, - Захар опередил меня и сам подал его мне.
- Какой вы джентльмен, - бросила я и, зачерпнув шпателем гипс, положила новый мазок.
Больше я не чувствовала ни силы нажима, ни скорости движений, ни собственной власти: казалось, лицо рисовало себя само, а я лишь наблюдала за его изменениями. Аникс смотрел на меня. Полуприкрытые глаза ласково смеялись, и мне хотелось смеяться вместе с ними. Когда его белая кожа затвердела окончательно и мелкие детали были доведены до совершенства, я осторожно отступила назад. Наконец он был передо мной, прекрасный в сумеречном свете, словно ангел. Я сняла со спинки кровати полупрозрачную золотую ткань и заколола её на нём.
- Потрясающе, - вполголоса произнёс Захар и, поднявшись, подошёл ко мне. - Редко из столь скучного и дешёвого материала получаются такие живые скульптуры. Позвольте поинтересоваться, как зовут ваше творение?
- Аникс, - сказала я с улыбкой.
- Аникс... - протянул он. - Чудесно бы он украсил Петербург, не правда ли?
Я кивнула, уже видя Аникса в цветущем сквере, окружённым толпой восхищённых туристов, и моё имя на информационной табличке рядом с ним. Все взгляды были прикованы к нему, а его взгляд был прикован ко мне.
- Оставить вас вдвоём? - Захар неспешно встал и склонил голову набок, ожидая ответа.
- Раз уж вы здесь... - я пожала плечами и, достав из минибара бутылку, села за стол. - Знаете секрет хорошего сна? Чай с коньяком, один к одному. А для отличного сна - повторить пару-тройку раз.
Он повесил пиджак на вешалку, закатал рукава рубашки и сел напротив. Чашка за чашкой - и разговорились. Наконец напускная учтивость выветрилась из Захара, и он стал похож на человека. Его тёмные глаза расплылись, и чёрные брови, прежде надменно вздернутые, наконец опустились в нормальное положение.
- Захар, - обратилась к нему я, - вы ведь на выставках скульптуры частый гость, верно?
- Угу, - кивнул он. - И не только скульптуры.
- Страшно представить степень вашей скуки.
- О, вы ошибаетесь, - он косо ухмыльнулся и, подвинув к себе пепельницу, закурил. - Скучно мне не бывает, никогда не понимал скучающих людей. К тому же, что может быть занимательнее, чем горящие глаза юных дарований? Когда человек творит, он ближе всего к богу, а человек-бог до невозможности интересен.
Вырвался смешок. Я подлила себе ещё чая.
- Конечно, вы говорили с истинным наслаждением, - снисходительно сказала я, - но прозвучало ужасно пафосно.
- Нина, разве вы не чувствуете себя богом, когда ваше творение стоит прямо перед вами?
- Ни в коем случае.
- Не мыслите в таких категориях?
- Не мыслю.
- Ниночка, вы нагло лжёте. Может быть, вам не хочется называть вещи своими именами, только сути это не меняет.
Я думала, мы просто переспим, но Захар ушёл далеко в дебри пьяного философствования. Меня захлестнула тоска. Хорошо, что я не могла быть богом, - прескверный бы вышел.
- Если вас смущает, - продолжал Захар, вкручивая сигарету в пепельницу, - что вами двигало не чистое чувство, а нечто другое, это не имеет значения. Аникса, в отличие от Синьора, вы любите и создали из любви. Глупости, что любовь должна быть светлой и безвозмездной. Такой и вовсе не бывает. Конечно, вы хотите обладать своим самым прекрасным творением, но можете разве что уничтожить его, как и создали. Вам этого мало. Вы не ощущаете полноты своей власти, поэтому так категоричны к тому, что я говорю. Поверьте, всё пустяки. Вы самый настоящий бог и скоро убедитесь в моих словах. Вы ведь хотите... - он повернулся к Аниксу и задержал на нём взгляд. - Нина, вы ведь хотите не мечтать о нём дальше, а видеть наяву, - затем снова посмотрел на меня. - Он должен спуститься к вам в руки, он обязан!
Появилась смутная надежда, что Захар таким завуалированным образом намекал на себя - всё-таки лицо Аникса было сделано с его лица, - и мы с горем пополам переместимся в постель, но нет. Он высосал из бутылки остатки коньяка, затем резко вскочил на ноги, повторил ещё раз: «Он обязан!» и, сорвав с вешалки пиджак, вылетел из мастерской. Разочарованная, я легла спать. Может быть, моя одержимость Аниксом слишком явно бросалась в глаза, что спугнуло Захара, и он весьма специфично меня отшил. Пусть так. Всё равно я никогда не засыпаю одна.