Часть 1
М. М. Яунземе, Н. Дорофеевой, Е. Краевской;
Д. Линчу, К. Воннегуту, Й. Лантимосу;
А. Колесниковой
с благодарностью за поддержку и вдохновение,
В. Ф. Грин и П. А. Венгров
- Мы рады Вас видеть, мистер Монк!
Мистер Роуз встал из-за своего белого рабочего стола и, протянув руку, с дружелюбной улыбкой направился к раскрывшему дверь в его просторный кабинет, самый просторный во всём здании, Майклу Монку, невысокому человеку лет тридцати семи с русыми волосами средней длины, в аккуратном костюме с синим галстуком и запонками на рукавах рубашки. Майкл робко пожал руку мистера Роуза.
- А, вы ведь...
- Всё верно, мистер Монк! Арчибальд Роуз к Вашим услугам, - затем он пригласительным жестом показал рукой на кресло. – Прошу, присаживайтесь.
Майкл Монк несколько резко кивнул головой и неловкой походкой подошёл к креслу, осторожно сел, не прислоняясь к его спинке. Его пальцы немного дрожали, в его взгляде был ощутим испуг, тот самый, что иногда замечаешь в детских глазах, когда ребёнка привели в клинику к новому врачу. Мистер Роуз заметил этот взгляд.
- Расслабьтесь! – подбодрил он.
Майкл застенчиво улыбнулся, должно быть, понял, что ведёт себя как малое дитя, и медленно опустился в объятья кресла. Оно действительно успокаивало. Вообще, весь кабинет был оформлен, чтобы помочь справиться с нервами. Одна из стен, спинкой к которой стояло кресло, была окрашена в приятные розово-бежевые тона, и у неё на изящно вырезанном столике стояла голубая ваза с кофейными розами. На стене напротив был изображён прекрасный пейзаж, возможно, итальянского провинциального городка, погружённого в зелень равнин и роскошных деревьев. Казалось, если приглядеться, всё изображение бы ожило, послышались бы радостные детские голоса, лай собаки, смех людей, и можно было бы почувствовать запах свежеиспечённого хлеба.
Вместо стены, позади стола мистера Роуза, было установлено гигантское окно, выходящее в парк, также принадлежавший организации. Там были посажены кустарники и деревья так, что они создавали чудесные симметричные узоры, а в самом центре бил фонтан. Майклу стало легче... Лишь кабинет был настолько высоко над землёй, что облака казались ближе, чем плитка проложенных ко входу дорожек, и один шаг в эту бесконечную синеву в зелени отделяло лишь почти незаметное тонкое стекло...
- Вы боитесь высоты? – спросил мистер Роуз, заметив, что колени у Майкла продолжали дрожать.
- Нет, - соврал Майкл.
Мистера Роуза было трудно обмануть. Иногда казалось, что он способен понять всё и всех. Его серо-голубые глаза всегда были наполнены дружелюбием, спокойствием, вниманием и вечным раздумьем, смешанным с печалью и усталостью. Мистер Роуз вновь улыбнулся. Он поднял правую руку и щёлкнул пальцами. Без единого скрежета, без единого щелчка, писка, звона кабинет стал преображаться. Окно закрыла четвёртая стена, но отнюдь не подобно занавесу, падающему на сцену, а будто пена, заполнившая бокал шампанского. И картины вокруг постепенно стали меняться. Майкл удивлённо, не веря своим глазам, наблюдал, как цвета на стенах начинают менять оттенки, как будто в них опускается невидимая кисть, и они, как морские волны и как круги на глади озера, и как дребезжащие струны арфы, движутся, пульсируют, смешиваются и стремятся стать чем-то новым, иным. Вскоре начинали вырисовываться фрагменты будущей картины, заполнившей все четыре стены, и перед глазами Майкла предстал далёкий город Париж, который он посетил лишь однажды много лет назад и навсегда запечатлел в своей памяти его сверкающие огни. Рисунок был настолько правдивым, что, казалось, ты там, стоишь на тротуаре, видишь сверкающую в ночи Эйфелеву башню, видишь мансарды, колонны, маленькие окна, барочные украшения на фасадах домов, уютные ресторанчики и магазинчики, приглашающие зайти внутрь и полюбоваться их сокровищами, видишь несущиеся в ночную мглу искры – автомобили, мелькающие лишь на мгновение и навсегда удаляющиеся от тебя к другим улицам, к иной жизни, о которой ты даже не подозреваешь, к иным моментам, местам, людям, историям – вперёд, в вечную, бездонную, запутанную, но прекрасную жизнь, что царит в этом чудном городе, имя которому – Париж.
Хотя теперь кабинет был окружён стенами, а никаких ламп, люстр заметно не было, внутри было необычайно светло, и сияние исходило от самого рисунка, от зданий, свет струился из окон квартир, из фар автомобилей и с тёмного, но чистого неба, наполненного бесчисленными звёздами. «Это прекрасно», - подумал Майкл. В Париже он чувствовал себя именно прекрасно, и это ощущение обволакивало его и сейчас. Там, в Париже, восемь лет назад, в круговороте машин, в вечном движении огней и людей ему удалось забыть. Забыть... Забыть, как ветер играл в её золотых волосах, забыть, как лучи уходящего солнца сверкали в её небесных глазах, как, казалось, ангелы вели вокруг неё свой прощальный хоровод, и от их танца поднималась и витала в воздухе её шаль, как она стояла, словно статуя работы мастерских рук Бернини... стояла на краю скалы, о которую бились волны бездонного разгневанного на весь свет моря, как её босые ноги дрожали от холода и от страха, как она развела свои руки, как крылья сказочной птицы, забыть, как он кричал в исступлении, без конца повторяя её имя... она его не слышала, лишь наклонила свою головку набок ...
- И прыгнула в пустоту, - закончил мистер Роуз.
Майкл только сейчас очнулся и осознал, что его мысли и кошмары прошлого, о которых он думал мгновения назад, были произнесены вслух.
- Если помните, мистер Монк, на двенадцатой странице договора, подписанного Вами две недели назад во время регистрации на приём, крупным шрифтом было указано: «Даю согласие на обработку всей необходимой личной информации, биографии, моего поведения и поступков при различных обстоятельствах»... И так далее, и тому подобное.
Но Майкл понятия не имел, насколько подробные данные требовались.
- А сейчас, мистер Монк, перейдём к делу. Мы проверили все Ваши документы, все медицинские показатели, включая состояние Вашего психического здоровья... Операция Вам была одобрена.
Майкл с облегчением улыбнулся. Но мрачный лик мистера Роуза встревожил его. Тишина начинала сильно давить на слух всё равно что необычайно громкий шум.
- Я готов. Хоть сегодня, - Майкл попытался спастись от безмолвия.
- Без всяческих сомнений, мистер Монк. Каждый одинокий мечтает избавиться от своего недуга как можно скорее. Поверьте, я знаю.
Вновь тишина.
- Так... Что нас останавливает? - попытался улыбнуться Майкл, но на этот раз на его лице вместо радости было нечто нервное и неуклюжее.
- В целом, ничего... Я лишь хочу спросить Вас... Вы ведь знаете, что это операция на головном мозге... Да, Вам и мне ясно - беспокоиться из-за возможной неудачи бестолково, операцию проводит блестяще запрограммированный искусственный интеллект, в распоряжении которого высококачественное оборудование, а следят за всем лучшие врачи этой Земли. И, как прописано в том же документе, побочные эффекты, связанные с нарушением координации, памяти, нервной системы... исключены. Когда Вы вернётесь после восстановительного периода домой, Вы больше не будете одиноки.
- Я всё ещё с трудом представляю...
- В результате хирургического вмешательства... - попытался начать объяснение мистер Роуз. - Как бы попроще сказать... Мы позволим Вашим фантазиям стать реальностью, - при этом его лицо приобрело выражение насмешливой возвышенности. – Вы увидите того, с кем Вы никогда не хотели бы расставаться.
- Как же...
- Поверьте, это возможно. В Вашем случае Вы увидите Вашу жену.
Майклу всё меньше нравилось это предприятие. Казалось, теперь компания знает всю его жизнь в мельчайших подробностях, и даже...
- Мы знаем, чего Вы хотите, мистер Монк, - теперь улыбался мистер Роуз.
Дружелюбие в голосе Роуза лишь добавляло больше зловещего в произнесённое им. Арчибальд внимательно следил за всё нарастающим волнением Майкла, он видел его насквозь.
- У меня нет никакого желания Вас запугивать, Майкл. Моя единственная цель - предупредить Вас. Вы ведь не забыли строки из древних книг, призывающие опасаться своих желаний? Вся эта затея может обернуться для Вас совсем не так, как бы Вам хотелось.
Майкл нахмурился и с подозрением смотрел на мистера Роуза.
- Вас ведь не переубедить, я прав? – снова печалью была овеяна его улыбка.
- Я хочу вновь увидеть её.
Мистер Роуз прислонился к спинке кресла, прикрыл глаза и нешироко развёл руки в стороны, как бы смиряясь с волей судьбы.
- Я хочу выжать из своей памяти, мистер Роуз, как я бежал по тропам вниз, к берегу, - Майкл говорил, акцентируя часть слов: его нервы начали сдавать, он старался себя сдерживать, но накопившийся мрак, стремившийся вылиться наружу и не находивший выхода, мешал ему контролировать себя, - как я в надежде, что она ещё жива, до хрипоты звал её, пытался заставить очнуться... Как меня оттаскивали двое громил, примчавшихся на крики, а я вырывался и хотел прижаться к ней: услышать биение давно остановившегося сердца, - он зло ухмыльнулся. - Одна из этих сволочей чуть не сломала мне руку, - мистер Роуз приподнял брови, и на его лбу ещё больше выступили морщины. - Чёрт! А я и впрямь думал нести её труп на руках до самой больницы и заставить вернуть к жизни мертвеца. Дура! Я не спал ночами, ни хрена работать не мог, и только вся эта дрянь представала перед глазами. Берег, волны, кровь на песке, отвечавшая на крики чёртова гробовая тишина! Я в конец устал. Я не могу, и это всё мне хочется стереть из башки, всё, что мучало меня эти грёбаные 8 лет! И Вы хотите мне что-то сказать, мистер Роуз? Напомнить, что нечто, как уже вечно здесь, в этом мирке, происходит, может пойти не так? Что? Что Вы...
- 27 этаж, синий зал, - Арчибальд Роуз прервал затянувшийся монолог Майкла; совершенно не чувствовалось, что он был поражён преображением того робкого мальчугана, зашедшего в его кабинет несколько минут назад; более того, он, кажется, знал, что именно так и завершится их встреча и послушно выполнял всё, прописанное им или для него в сценарии. - Вас ждут, мистер Монк.
Майкл встал и поправил воротник рубашки. Он взглянул на мистера Роуза странным взглядом. Сейчас он испытывал к нему крайне неоднозначные чувства. Неосознанная симпатия, которую ощущал каждый, столкнувшийся с Роузом (это был один из его многочисленных талантов – расположить к себе человека, даже если между ним и собеседником нет ничего общего), продолжала давить своим присутствием в его теперешнем состоянии: он был готов разорвать Роуза на куски, и все его огненные мысли передавались во взгляд, живой, восставший от оков робости и вспыхнувший от тихой, сокрытой, но глубокой и безумной ярости, которую он впервые испытал восемь лет назад, через несколько ужасных дней, когда шок практически стих, но тьма и пустота продолжали обвиваться вокруг него тугими узлами.
Майкл кивнул головой, но это движение было столь резко, что сей жест уважения заменил в себе почтение на раздражение, искренность на долю презрения, а расположенность на холод. Он круто развернулся и сначала, в не стихшем порыве гнева промахнувшись, случайно ударил кистью по ручке двери. Превозмогая боль, стараясь не показывать её, он всё же взялся за ручку, собрался раскрыть дверь, и тут, как будто издалека до него донёсся голос мистера Роуза.
- И последнее, Майкл. Перестаньте себя обманывать, нисколько она не боялась... и всё слышала.
Монк повернул голову и бросил свой последний страшный взгляд на Роуза. На мгновение огонь стих, когда Майкл с удивлением обнаружил, что кабинет вновь стал таким же, каким был до его прихода. Вновь появился изящный столик с вазой с кофейными розами в ней, исчезновение которого после трансформации кабинета Майкл даже не заметил; на стене напротив кресла, справа от Роуза, сидящего за столом как ни в чём ни бывало и рассматривающего бумаги из стопок, также неожиданно возникших на его белом столе, снова был пейзаж уютного итальянского провинциального городка, вновь в нём пекли хлеб, вновь раздавался приглушённый расстоянием лай собак, слышалось, как кто-то напевал мелодию старинного мадригала; а за спиной у Роуза, от края левой стены до края правой, от пола до потолка вновь зияла манящая, бесконечная синева в зелени.
Свет утреннего солнца струился через окно небольшой спальни, лучи падали на полки с книгами, на стол, покрытый бесчисленными исписанными листками, вырванными из дневника и валявшимися к тому же и по всей комнате. Электронные часы, как будто парившие перед стеной напротив окна, а не прибитые к ней, уже показывали без пятнадцати десять. Сон только покидал Деллу Мэй, она ещё лежала посередине постели с закрытыми глазами и, проснувшись, лишь лениво поворачивала голову из стороны в сторону, пристраивая её то на одной, то на другой подушке, надеясь ухватить последние воспоминания грёз.
Ей только недавно исполнилось 20 лет. Она была мила, у неё были голубые глаза с искрой вокруг зрачка, она обладала звонким смехом (правда, смеялась она нечасто), не была равнодушна к красивой одежде и имела талант художника, хотя рисовала лишь в свободное от занятий в Академии время. Училась она на смежном курсе в числе немногих, ещё не решивших, кем стать по специальности.
С кухни, к которой из комнаты Деллы вёл недлинный коридор, доносились приятные запахи, слышалось шипение сковородки. Делла, ещё не желая подняться, прислушивалась к звукам, встречавшим её этим утром, по запахам старалась догадаться, что же готовится на завтрак. Она улыбалась. Сама не зная почему, Делла с самого пробуждения была на удивление в хорошем настроении. Более того, она давно не чувствовала себя настолько отдохнувшей после сна. Что-то изменилось, но, казалось, всё на своём месте. Она потянулась, зевнула, и, наконец, села на край кровати.
Она рассматривала скомканные листки на полу, припоминая, что же на них было написано. Один из таких она подняла, но, увидев, что на нём, сразу же перевернула изображением вниз и, прикрыв глаза, засмеялась. Теперь ей почему-то было смешно смотреть на свои лишь недавно созданные рисунки. Тогда она рисовала свои тайные фантазии, переносила на бумагу образы мужчины, ей и только ей принадлежащего. «Как же глупо!» - смеясь, думала она. И как она могла возомнить, что её парнем мог бы когда-нибудь за её "никчёмную" жизнь стать подобный "полубог", которого она бесконечно рисовала? Широкоплечий, в меру высокий, с прямым идеальным носом, с большими добрыми карими глазами, а, главное, с сильными, мускулистыми руками образ, который она часто видела во сне; образ, о чьих крепких нежных объятиях она мечтала, был повсюду, на всех листках, которые она сейчас хотела сжечь.
Подумав об огне, она вновь обратила внимание на возню на кухне. И, уже насладившись своим блаженным утренним бездействием, свойственным практически каждому, позволившему себе проспать добрую часть начала нового дня, она встала.
Делла сделала несколько шагов по холодному полу босыми ногами и, чувствуя необыкновенную лёгкость, покружилась. Её сиреневая кофточка приподнималась над жёлтым облегающим её стан платьем. Взгляд Деллы остановился на её отражении в зеркале. В ясность и яркость утра вкрался туман недоумения и невольного лёгкого, но мучащего страха. Делла не могла понять, как она заснула в настолько неудобном платье, но более её пугало то, что она не могла вспомнить последний вечер. Она, уже неровной походкой, подошла к электронным часам. Пятница. Она почувствовала облегчение, сама с трудом осознавая его причину. Оно казалось неосознанным, автоматически возникшим просто от осознания дня недели, стоящего на часах. Но ещё страннее это облегчение казалось от того, что Делла туманно припоминала – вчера должен был быть понедельник.
Она осторожно ступила из комнаты в тёмный коридор и направилась к доносившимся с кухни звукам. Пробелы в памяти, узкое пространство, ведущее к неизвестному, не могли не взволновать её. Но разум будто диктовал Делле внутреннее спокойствие, и её чувства оставались в тумане, словно сон так и не заканчивался, и одна его часть переходила в другую.
С каждым шагом звуки с кухни становились всё громче и громче. Дойдя до угла между коридором и кухней, Делла остановилась в нерешительности. Она знала, что там за углом кто-то есть, должен быть, но не могла ни вспомнить, ни догадаться, кто именно. Она решилась сделать последний шаг для разгадки тайны, и неожиданно человек за углом стал насвистывать песню далёких пятидесятых годов двадцатого века, "Blue Velvet". Делла... теперь была полностью спокойна. Мелодия наконец всё прояснила: всё сразу стало так ясно, просто, светло. Делла вновь улыбалась. Её ноги понесли её по направлению к ансамблю шипящего масла на сковородке, кипящей воды в чайнике, звона приборов и мелодии её любимой песни.
- Доброе утро, детка!
За плитой спиной к Делле стоял мужчина спортивного телосложения; привстав на носки, он бы без труда мог дотянуться до потолка кухни.
- Как ты спала сегодня, киска?
Делла не разбирала слов. Она следила за руками мужчины: они ловко дотягивались до стоящих в отдалении приправ, выполняли все задачи даже с некой грацией; особенно внимание Деллы приковывали мышцы его рук, за игрой которых она с не сходившей с её лица улыбкой продолжала наблюдать. Человек, также стоя спиной к ней, немного повернул голову, блеснули его карие глаза.
- Малыш, всё в порядке? – забота чувствовалась в его глубоком мужественном и при этом мелодичном голосе.
- Да... да... - не сразу ответила Делла и, усмехнувшись, подошла к мужчине, её тонкие руки обвили его широкие плечи. – Я... просто так счастлива, что ты со мной.
- Я всегда буду с тобой, моя девочка.
Наступило радостное молчание. Его дополняли лишь звуки готовящейся яичницы и пение чудом залетевшей на ветку дерева у окна кухни синицы. Мужчина вскоре продолжил насвистывать: "...see blue velvet... through my tears". Делла не обращала на слова внимания. Всё, что ей было важно сейчас, - знание, что он здесь, рядом с ней, прикосновение к нему...
- Кстати, пришло письмо на твоё имя. Я его оставил у входной двери. Судя по конверту, может, и что важное, а, может, очередная распродажа идиотских антигравитационных пилюль.
Делла так не хотела уходить сейчас. Но момент уже закончился. Она нехотя отняла руки от него и вышла. Слева от кухни был небольшой холл с гардеробом, большим зеркалом и входной дверью. Письмо, как и было сказано, лежало на полу прямо у двери. Делла подошла к нему, опустилась на колени, подняла его, машинально отряхнув конверт от пыли, и перевернула. На обратной стороне не было ничего, кроме её имени, поставленном справа в
нижнем углу конверта, и слова, мелко, но жирными буквами пропечатанного посередине, - «Джойнт».
- Итак... Как бишь там тебя зовут?
- Можешь звать меня Джим. Тебе именно так хотелось бы ко мне обращаться, не правда ли, Джефф?
- Разумеется, Джим.
Джефферсон Никстоун стоял напротив своего нового друга Джима. Многим они были похожи. Оба ростом 1,77 м, у обоих недлинные волосы, правда, у Джима они были немногим светлей; оба не были равнодушны к велосипедам, предпочитали лёгкую одежду: футболки, шорты, кроссовки. У Джеффа глаза серые, у Джима – голубые; у Джеффа но коленях и локтях были заметны шрамы, как давние, так и свежие, а кожа Джима была на удивление практически гладкой. Единственным разительным отличием было в них то, что Джефф проживал уже свой тридцать второй год, а Джим появился только полчаса назад.
- Что ж, значит, ты... - начал Джефф.
- Твой добрый приятель, - закончил Джим. – Давай оставим все лишние определения.
- Понимаю. Но ты ведь...
- А почему бы нет? Ты же видишь меня, говоришь со мной, и мы можем прямо сейчас отправиться на наших скакунах к восточному парку и неплохо провести время.
- Неплохая идея, - у Джеффа была такая же. – Не знаю, могу ли я сейчас...да и если вдруг людей будет много...
- Да плевать на них! Ты едешь или остаёшься?
На лице Джеффа появилась улыбка. Ему было непривычно улыбаться после долгих лет апатии ко всему окружающему. Он не мог назвать себя несчастным тогда, но радости каким-то образом обходили его стороной. Может, он слишком рано повзрослел, когда ещё в отрочестве экстерном закончил академию на инженера. К тому времени он уже стал знатоком творчества абсурдистов, и, будучи разочарованным в любых романтических отношениях, решил посвятить себя исключительно самому себе и своей специальности.
Джефф уже месяцы не отправлялся на велосипеде никуда, кроме как на работу. Последнее время он и уставал больше обычного, и работал медленнее и с меньшей охотой. Да и задания ему стали давать не самые стоящие. «Очень полезная вещь – чертить на листке планы дорог, по которым проезжать будут от силы 27 машин в неделю», - говорил он сам себе.
Но теперь он ехал в парк без особых целей, причём не один. «Как давно этого не случалось, - думал он. – Да и не случалось этого никогда».
Джим ехал впереди него и иногда с дружески насмешливой улыбкой оглядывался, «проверяя», не стоит ли сбавить скорость. Ветер был не сильный, приятный, прохладный – то, что надо в тёплый солнечный день. Шелест листвы деревьев в парке смешивался с равномерной мелодией крутящихся петель велосипедов, с приглушёнными расстоянием голосами людей. Ароматы растений сменялись с каждым поворотом на новую тропу. Повсюду была игра теней и света, мелькающего сквозь ветви высоких деревьев. Когда Джефф предавался наблюдениям такого масштаба? Хотя бы однажды?
Раньше у него не было времени на это. Но теперь появился Джим, с которым у Джеффа время было общим. Теперь Джефф был не одинок.
27 этаж здания был далеко не последним, хотя Майклу Монку путешествие на лифте начало казаться вечным. Механизм был настолько плавным, что Майкл не мог понять, движется ли он вверх, вниз, или, может быть, вообще в ином направлении. В кабине, внутри оформленной в древесные тона, стоял приятный фруктовый запах, звучала инструментальная аранжировка на мотив "Blue Hawaii". Майкл с удивлением узнал его. Когда-то в детстве он слышал эту песню. Правда, сейчас мелодия успокаивала куда меньше, чем могла бы в другом месте, в другое время и при совершенно иных обстоятельствах.
Наконец двери плавно и неспешно раскрылись. Перед глазами Майкла предстало светло-серое небольшое пространство. Напротив лифта всего в пяти шагах была одного цвета со всем остальным холлом дверь, которую можно было отличить лишь из-за круглой ручки и еле заметных прорезей в стене. Всё вокруг будто дребезжало то ли от далёкого шума, то ли, напротив, от давящей тишины.
Майкл сделал первый шаг к двери. Постоянно оглядываясь по сторонам, он медленно подходил к ней и заодно пытался найти вокруг одну деталь, один мельчайший фрагмент в стенах, что отличались бы хотя бы оттенком от общего цвета, но сделать этого не мог: весь коридор был словно некий портал, созданный из одного куска тонкой материи. Майкл стоял вплотную к двери. Он взялся за ручку. Звон внезапно раздался за его спиной. Врата лифта медленно закрылись, слились со стеной, на которой не было ни кнопок, ни хорошо заметных очертаний выхода. Сердце Майкла сжималось и разжималось со страшной скоростью. Пути назад не было.
Механизм в стене пискнул (Майкл всё ещё держался за ручку и только сейчас отпустил её), постепенно проход вперёд начал раскрываться. Из всё разрастающейся щели в коридор проникало абсолютно синее сияние. Когда дверь отворилась полностью, Майкл не мог увидеть за ней ничего, кроме синего. Синий был везде, синий был всюду, и в этот синий ступил Майкл Монк.
Он сделал несколько нерешительных шагов, потеряв ощущение и реальности, и пространства, и уже давно утерянного времени. Дверь за ним закрылась. Он не понимал, куда ему нужно идти, и нужно ли. Не началось ли уже то, чего он ждал так долго и чего он так боялся сейчас?
Вдали засветилось нечто белое и очень яркое. Майкл, прикрыв глаза рукой, двинулся к этому странному свету, но шаги его становились всё тяжелее, он слышал шум, доносившийся будто из его головы: шум из многих голосов. Он шёл к свету, хотя дойти до него было невозможно. Он делал шаг за шагом, и колени его всё менее и менее слушались его. Шум усиливался, становились различимы женские и мужские голоса, шепчущие ему что-то прямо в его разум. Он не мог больше идти, но он не останавливался. Он опустился на одно колено, и всё ещё старался, помогая руками, продолжить свой путь, но опустилось второе колено, затем он лёг на бок, правая рука онемела, он лежал на животе и только пальцами левой руки ещё пытался сдвинуть своё тело. Синий воссоединился со свечением вдали, и стал перемешиваться с ним в закрывающихся глазах Майкла. Голоса шептали ему: «Думайте!.. Вспомните!.. Вообразите!.. Хм, подумай о ней... Вспомни!... Приятно... Нежно... Думай... Засыпайте... Майкл..,а-ах...»
Синева обращалась во тьму.
«...Не принимайте происходящее за чистую правду. Это, в первую очередь, сказка, сочинённая Вами для Вас самих...»
Маленькая гостиная в квартире Деллы преобразилась в этот вечер. Она напоминала теперь отдельный зал для двоих в уютном кафе. Шторы у окна были словно занавес, свет излучали ярко горевшие свечи на столе, передвинутом на середину комнаты. Делла сидела на своём из двух стульев и, улыбаясь, с предвкушением смотрела в сторону кухни.
«...Не позволяйте Вашим фантазиям управлять Вашей жизнью...»
Она знала: до начала этого вечера, одного из лучших вечеров, оставались секунды. Вот он уже заканчивает все приготовления на кухне, скоро там в коридоре погаснет свет, и он появится в смокинге....
«...Не думайте, что они начнут выполнять за Вас Ваши обязанности...»
- Тебе это понравится, Ди! – произнёс он, готовясь поднять клош с блюда и продемонстрировать своё творение.
- Не сомневаюсь, милый!
«...Просто помните, что жизнь вокруг не останавливается и не остановится; осознавайте границу реальности и сна...»
- Это просто... бесподобно! Мм!
- Я знаю, детка. Я знаю.
Делле казалось, что никогда она не пробовала настолько сочного, вкусного и мастерски приготовленного мяса. Каждый кусочек будто таял во рту, и невозможно было остановиться. Раздался хлопок, испугавший поначалу Деллу. Он откупорил бутылку, поставил на стол два бокала.
- Ох, дорогой!.. Это вино?.. Откуда?!..
- Всё лучшее для тебя, Ди! – сказал он, наполняя сосуды красным цветом.
Делла раньше не знала вкуса хорошего вина. Она как-то и не особенно была к алкоголю расположена. Она осторожно подняла бокал и вдохнула запах. К её удивлению, от напитка исходил не просто аромат винограда, но и роз. Она прикоснулась губами к стеклу и сделала первый глоток. Ей казалось, по стенкам её горла течёт настоящий нектар: у вина был странный, но в то же время необыкновенно чудесный вкус, больше напоминающий то ли сироп, то ли мёд.
- Милый... Мой милый, я даже...
- Не стоит благодарности, малыш!.. – он поднёс свой бокал к её, и негромкий звон дополнил музыку их голосов, аккомпанирующих тёплой, тёмной и тихой ночи. - Лишь твоя улыбка... и время вдвоём.
Делла была счастлива. Она верила, что она найдёт его, рано или поздно найдёт. И вот он был здесь перед нею: сидел напротив неё, ужинал вместе с нею, и это было лишь начало вечера. И зачем ей какие-то советы, правила? Разве для счастья нужна инструкция?
«...Просто не теряйте голову и будьте благоразумны в своих поступках и мыслях. Пусть конец Вашего одиночества не станет концом Вашей настоящей жизни. Всего наилучшего!»
- Кофе, мистер Роуз?
- Да, буду очень признателен, мисс Принтам...
Было 15 часов. Арчибальд Роуз покинул свой кабинет и сейчас сидел в кресле в зоне отдыха на первом этаже. Он всегда сидел именно в этом кресле у «хрустальной» стены, как её называли в организации; примерно так же всегда, как носил свой строгий серый костюм, с которым, могло показаться, он никогда не расстаётся. Он приходил сюда именно в 15:00 каждую субботу, круглый год. В это время солнце всегда находилось на определённой высоте, и благодаря этому пол в зале превращался в театр теней. Силуэты деревьев, стоящих прямо у хрустальной стены, создавали одну общую живую картину на полу, за которой Арчибальд любил наблюдать. Еженедельно он был одним из немногих и чаще единственным зрителем на субботнем сеансе театра. Исполнители всегда с нетерпением ждали его и приготавливали для Роуза лучшие сцены. Их игру нельзя было назвать особенной, но сочетание места, времени и постоянной публики в лице Арчибальда придавало этому представлению долю необыкновенного. И, действительно, движущиеся узоры всегда поражали своей красотой и затаённой в них жизнью, совершенно не похожей на человеческую, но не менее прекрасную: бессловную, но непостижимо музыкальную. Вечная весна была в этой картине.
И не только в ней. Правительством была принята вечная несменяемая весна ещё одиннадцать лет назад. Не было ни снежной зимы, ни жаркого лета, ни загадочной осени; зато повсюду был зелёный цвет, запахи цветов, совсем как настоящие, и вечно ясное небо, озарённое солнцем. Роуз про себя называл это «весеннее» постановление «идиотским».
Но тем не менее благодаря этому постоянству у Арчибальда всегда был определён чёткий план на его свободное время, и театр теней каждую субботу всегда находил неравнодушного зрителя.
Арчибальд прислушивался. Он видел, как мисс Принтам направилась к нему с другого конца зала. Её появление прекрасно сочеталось с начавшимся спектаклем. Тени касались её стройных ног и, переливаясь, будто стекали с них, пока она приближалась к Роузу; стук её каблуков придавал разнообразия в музыкальное оформление, состоявшее из тишины, разбавленной шелестом листьев.
Мисс Принтам числилась в организации секретаршей мистера Роуза, хотя виделись они чаще всего лишь в начале рабочего дня, приветствуя друг друга, и в конце, друг с другом прощаясь. Они работали на разных этажах. Связано это было, в первую очередь, с желанием Роуза не иметь ассистентов поблизости, особенно во время встреч с клиентами (он иногда представлял себя как единственного проводника для обращавшихся к нему, будто Вергилий для Данте в первой части «Комедии»). Роуз, к тому же, чувствовал себя ещё в форме, хотя ему уже было под шестьдесят. Он вовсе не был против общества мисс Принтам, вежливой молодой и весьма привлекательной девушки, но и она в какой-то мере была к нему неравнодушна. И в какой именно мере Роуз тщетно пытался определить с самого первого дня их знакомства, когда её представили ему и он заметил в её глазах необычный, настороживший его блеск.
- Эспрессо, как Вы любите, мистер Роуз, - сказала она.
Прежде чем ответить, Роуз слушал, как её мелодичный голос погас и стал сливаться с безмолвием.
- Спасибо, мисс Принтам.
- Извините, если помешала Вам.
- Нисколько, мисс Принтам.
Она немного помолчала. Роуз смотрел на её дополнившую рисунок тень.
- Мистер Роуз, - произнесла она, - если Вам угодно, Вы можете называть меня Эвелин.
Роуз поднял немногим удивлённый взгляд на неё.
- В таком случае, и Вы называйте меня Арчибальдом, - сказал он через некоторое время.
Эвелин, скромно улыбнувшись, кивнула и направилась к основному холлу. Тени вновь тёмными иллюзорными тканями обвивали её ноги, но Арчибальд уже не смотрел ей вслед. Силуэты деревьев, как ему показалось, стали двигаться беспокойнее, но его больше интересовал сейчас поиск ответа на странный вопрос. Он пытался понять...
- А я вот так! – дама треф, прилетевшая с одной стороны квадратного столика, раздавила семёрку.
- А это видел! – начав свой путь с противоположной стороны, на даму приземлилась другая, принадлежавшая, правда, уже к червовой масти.
- Фу-ты, чёрт! Эх... но ничего, не такая уж и мелочь!
- Забирай-забирай! – дамы, прихватив семёрку, перешли в одни руки, а две карты из общей колоды прыгнули в другие.
- Грэ-э-гори-и! – донёсся неблагозвучный и уже не первой свежести голос из другой комнаты, и в дверной проём заглянуло кислое женское лицо.
- Чего?! – раздался вопль с обоих концов импровизированного поля сражения.
- Ты опять со своими невидимыми тараканами играешь? – уже тише, в меру - насколько позволяли ей голосовые связки - ласковей, сказала женщина.
- Иди, не мешай!!! – был ответ обоих полководцев.
Дверь громоподобно захлопнулась. С одной из сторон карты стали лететь с большей силой, и с соответствующим грохотом стали плюхаться на место побоища.
- Да ты не сердись так, Куки! – с другой, сочувствующей стороны стола, был голос перемирия, - Она ещё тебя полюбит!
- Да!... Очень надо! – казалось, что, если буря не стихнет, придётся переместить местоположение и вычесть часть денег из семейного бюджета за потерянную в суровой битве единицу мебели.
- Ну, Куки! Ты ведь знаешь их, женщин! До них ведь доходит медленней, чем до жирафов!
- Ай, ладно. Прости, Грэг, если что, - смирившийся с обстоятельствами игрок, немного опустив усы, теперь почёсывал спину нижней левой рукой.
- Ой, да всё в порядке! ... Вот тебе за это! – сражение продолжалось.