9a. Кира
Она сказала, что ждала меня. Я не знал номера её телефона, а адрес раздобыл в справочном бюро. Принимая внимание, что изрядно проплутав по городу, я добрался до дверей её квартиры не раньше семи, заявление Киры показалось мне странным. Что значит ждала? Уже давно или именно сегодня? Если сегодня, то мы вполне могли разминуться: до объявленного начала выступления оставалось всего лишь около двух часов.
Я огляделся. Небольшая ухоженная комната с газовым камином, креслом, и журнальным столиком, на котором расположились стакан и початая бутылка коньяка. Сама хозяйка отступила в угол комнаты, откуда, прищурившись, некоторое время разглядывала меня. "Ты неплохо сохранился," – огласила она наконец свой вердикт. "Хочешь?" – указала она затем на бутылку. Я отказался. "А я выпью немного," - как будто извиняющимся тоном сообщила она, подошла к столику и взяла стакан.
Конечно, она изменилась: мешки под глазами, пожелтевшая кожа, резкие морщины в углах рта, но следы увядания на её лице выглядели ничуть не более отталкивающими, чем те, что по утрам я имел счастье лицезреть в зеркале. Однако когда сделав глоток, она пошатнулась и вынуждена была опереться о спинку кресла, я увидел, что она привычно и тяжело пьяна.
Упав, скорее чем опустившись в креcло, но не выпуская при этом из руки стакана, она сделала ещё глоток. "Совершенно не сплю по ночам," - пожаловалась Кира и указала на небольшой пузырёк на каминной полке. - "Только это и помогает. И это, конечно, тоже," - ухмыльнулась она, снова поднося к губам стакан.
Времени оставалось в обрез. Вытащив из кармана письмо и помахав им у неё перед носом, я довольно грубо поинтересовался, о какой сенсации шла речь. "Но, милый," - ответила Кира, - " ты должен был бы догадаться, что я хочу наконец восстановить справедливость." Справедливость, вот как! Стало быть, я не ошибся. Она решила наконец пустить в ход единственную оставшуюся у неё карту и оспорить авторство моего злополучного альбома. Сделать ей это ничего не стоило: достаточно было обратить внимание экспертов на стилистическое сходство своих композиций с моими. Правда, никакой финансовой выгоды такое разоблачение ей не сулило: моё банкротство не принесло бы ей ни копейки. Она не приобретала ничего, зато я терял абсолютно всё! Мои репутация, а вместе с ней и работа летели ко всем чертям. И всё из-за её пошлого тщеславия. Тщеславия и стремления втоптать в грязь имевшего несчастье воспользоваться плодами её же нечаянной щедрости.
Я посоветовал Кире не валять дурака и не делать из себя посмешище: не то что петь, а даже взобраться на сцену без посторонней помощи ей в нынешнем состоянии вряд ли удалось бы. "Ты недооцениваешь меня, милый," – усмехнулась Кира, - "к тому же сама я тут совершенно не при чём. Если повезёт..." Мысли мои лихорадочно метались, как осы в разворошённом улье. Только бы не позволить ей добраться до клуба! Если она не явится сегодня, собравшиеся журналисты скорее всего сочтут приглашение глупой шуткой и махнут на него рукой. Вряд ли это решит проблему, но хотя бы отсрочит несчастье. "Пойми," - сказала Кира, довольно откровенно меня разглядывавшая, -"приходит время, когда осознаёшь, что справедливость важнее успеха. И кто знает, быть может, ещё не поздно. Подожди минутку. " Она с трудом поднялась и вышла из комнаты. Недолго думая, я схватил с каминной полки пузырёк и опорожнил его содержимое в Кирин стакан, куда потом плеснул ещё немного коньяка. "Нужно
попытаться задержать её", - думал я. - "Она заснёт, а потом...потом у меня будет время придумать что-нибудь ещё."
Всё произошло так, как я и рассчитал. Кира вернулась в комнату, подхватила стакан, сделала большой глоток, поморщившись, опустилась в кресло и прикрыла глаза рукой. Минут через десять она уже крепко спала. Моё объявленное публичное разоблачение откладывалось. Только надолго ли? В следующий раз Кира не станет интриговать, а сыграет в открытую. У какой-нибудь бульварной газетёнки хватит наглости разместить этот материал – и мне конец. Так я и продолжал ходить вокруг посапывавшей Киры, не в силах принять никакого решения.
Неожиданно мне показалось, что дыхание её сделалось поверностным и неровным. На лбу Киры выступила испарина. Лицо исказилось гримасой. Я подумал, что ей наверно нужен был врач, но не решился звонить в Скорую. Что я скажу им? Как буду объясняться с Кирой, когда она придёт в себя? Мысль об этом показалась мне настолько невыносимой, что я подхватил пальто, выскочил на улицу и, не вполне отдавая себе отчёт в том, что делаю, через полчаса уже был на вокзале.
Я взял билет на девятичасовой лондонский поезд, но в Йорке сошёл. Неопределённость томила меня. Что с Кирой? Как поведёт она себя завтра? Сознавая нелепость своего поведения, но, как и прежде, совершенно не в силах контролировать его, я провёл остаток ночи в зале ождидиния и утром отправился назад, в Эдинбург. По прибытии у меня однако хватило выдержки снять комнату в дешёвой гостинице в стороне от центра и подойти к дому Киры только после пяти вечера. На звонки она не отвечала, но мне повезло, и я сумел проскользнуть в дверь парадного вслед за рабочим, явившимся ремонтировать проводку. Поднявшись на лифте, я постучал в дверь Кириной квартиры. Ответа не последовало, но дверь оказалась не заперта. Кира лежала в кресле в том же положении, в котором я и оставил её. Коснувшись холодной безжизненной руки, я вздрогнул и отошёл в сторону, но подумав немного, смочил в коньяке носовой платок, аккуратно протёр пузырёк со снотворным и бутылку, и, приложив к ним мёртвые пальцы хозяйки, поставил оба на прежние места.