Солнце и юность

Глава 1.

Дни моего детства, когда сердце было ещё молодым и весёлым, проходили в одном из самых прекрасных городов России – Санкт-Петербурге. Вместе со своими друзьями я бегал по вымощенным улицам, глубоко вдыхая каждую капельку детства. Не проходило ни дня без какой-нибудь шалости. Помню, что в эти дни я постоянно улыбался.

Отец мой был военным. Мать день и ночь проводила за домашними хлопотами и возилась со мной. Думаю, я не совру, если скажу, что у меня было счастливое детство. Позже я пошёл в местную школу. На несколько месяцев моя жизнь приобрела какую-то серьёзность. Однако вскоре я привык к новому месту и перестал относится к нему с прежней серьёзностью. Вот только в школе случилось то, о чём я раньше и не помышлял. Я влюбился. В тот день Лёня – ваш покорный слуга, и Настя должны были пройти мимо друг друга. Но они не прошли, о чём спустя много лет я сильно жалею.

От какого-то в детстве я слышал, что самое худшее, что может случится в жизни с мужчиной это безответная первая любовь. Но это неправда. Самое худшее это когда твоя первая любовь взаимна. Вы держитесь за руку, целуетесь, пока никто не видит. Какое-то новое чувство живёт внутри вас. Приятно ли оно? Разумеется, да. Но давайте будем честны. Когда вы расстаётесь – вы проклинаете тот день, когда подошли и заговорили друг с другом. Конечно, тем кто не испытывал подобного будет тяжело уловить смысл моих слов, но поверьте, всё так и есть. Через три года мы с ней расстались.

Шли годы. Любовь юности была забыта. Я окончил школу, затем институт и устроился работать в небольшую газету «Вечерний Петербург». Так начались дни моего становления в обществе.

***

Первый год я выполнял сугубо канцелярскую работу. О том, чтобы взять у кого-то интервью не могло идти и речи. Но я был готов работать. Вскоре мне дали небольшую колонку, которую я с удовольствием вёл.

Я продолжал жить с матерью и сестрой. Денег у меня водилось немного, а жить в трущобах меня не манило. Они были не против, поэтому я и остался. Жизнь шла своим чередом. Работа в издательстве кипела и порой не было времени даже нормально выспаться. Через три года работы в газете, а именно в 22 года, я дослужился до шеф-редактора. К сожалению, на мою зарплату это никак не повлияло. Все потому что писал я хоть и не плохо, но вёл себя с людьми, как говорил главный редактор, «по-хамски». Может дело в моей избалованности, может в утреннем алкогольном ритуале, состоящем из трёх бокалов вина – мне было всё равно. Для меня важно было только одно – ­написать качественный материал, так как я верил, что рано или поздно моя писанина изменит мир.

И вскоре подобное случилось. Конечно, мир остался прежним, но лицо главного редактора, после трёх моих статей про современную науку, заметно искажалось. Дошло до того, что мне уже месяц обещали дать премию. К несчастью так и не дали. Однако полностью оплатили командировку в Вену, где я должен был взять интервью у одного русского учёного, который жил в Австрии. Поэтому собрав вещи и поцеловав мать на прощание, я сел на поезд прямиком до Вены.

Глава 2.

Поезд подъехал к станции. Я взял свой чемодан и сошел на перрон. Было уже темно, однако это не стало проблемой – ночная Вена не менее красива ночного Питера. Около вокзала я взял такси и доехал до местного отеля, где и заночевал. Утром я спустился в небольшой ресторанчик возле гостиницы и заказал чашку кофе. Конечно, было бы неплохо попробовать знаменитый Шнапс, но в баре его не оказалось.

Помню, когда я был ещё зелёным журналистом, то относился к своей работе, как к некому сумасшедшему приключению. Я постоянно напивался до упаду, после чего вваливался в редакцию. Коллеги делали мне замечания, пытались образумить, я же орал во всё горло, что все они идиоты. Как-то раз я опустошил с утра пол литра водки и поехал на работу. Там меня уже ждал редактор, который раскусил мой небольшой фокус со статьей. По заданию я должен был написать статью об одном спектакле, и более того я её написал. Редактор похвалил меня, и мы распрощались до понедельника. И вот, я распахиваю дверь редакции, и этот человечишка уже смотрит на меня и жестом подзывает к себе. Я подошел.

– Горбышев! – кричит он.

В моей голове пронеслось: зачем он так орет, я же уже тут?

– Вчера я показал вашу статью своей жене, угадайте, что она сказала?

– Что я молодой талант и находка для журналистики?

– Она сказала, что спектакль отменили, Горбышев. Отменили! Я проверил эту информацию, и она оказалась достоверной! Вы можете мне объяснить свой поступок?

–Вышла прекрасная статья, что тут объяснять, вы же сами меня похвалили.

–Горбышев, я вас уволю! Дело не в статье, а в том, что спектакля не было, и вы мне соврали.

–Да какая разница был, не был, я это от сердца писал, душу вложил, и вы сейчас заявляете о том, что не было какого-то спектакля. Кому какая разница?!

– Ну знаете, это уже за гранью. Ваша статья отправиться прямиком в...

Главный редактор не успел договорить, как вся утренняя водка вперемешку со вчерашним ужином оказались у него на ботинках. Из этой ситуации разумно было сделать вывод, что напиваться на голодный желудок не стоит. Да и вообще, с тех пор больше двух бокалов вина я с утра не пью.

Когда я допил кофе, то устроил себе небольшую экскурсию по Вене. Площадь святого Стефана, дворец Хофбург, Венская опера и так далее – я влюбился в этот город. С ранних лет меня пугали и в тоже время вдохновляли готические постройки, а тут весь город был словно огромный замок. Трудно было поверить, что по этим местам когда-то бродили Моцарт, Бетховен, Штраус и многие другие. На какой-то момент я и забыл зачем здесь. Потом я доехал до парка Шенбрунн, где бродил до самого вечера. В промежутках своих размышлений мне слышалась английская, русская, и даже французская речь. Потрясающе было видеть людей с разных точек мира, которые все прониклись духом этого места. Бесконечные аллеи парка на столько заворожили меня, что я не заметил, как стемнело. Жалко было расставаться этим местом. Я сел на лавочку и закурил. Лишь пару человек прошло мимо меня. Все люди расползлись по своим домам, и я наслаждался одиночеством. Впереди были четыре тяжёлых дня работы. Я пообещал себе, что непременно вернусь сюда ещё раз, после чего потушил бычок и направился к выходу.

Глава 3.

Дорого читатель! Я не считаю необходимым описывать все заморочки, через которые пришлось мне пройти за эти четыре дня. Сварливый учёный, несколько пачек сигарет, выкуренных за день, крики, оскорбления – я избавлю тебя от этого. После интервью я на автомате доходил до своего отеля, поэтому о наслаждении архитектурой города не может идти и речи. Эти четыре дня были одними из самых долгих в моей жизни, поэтому говорить о них я не хочу. Но было бы преступлением не рассказать о моем возвращение в Шенбруннский парк. Я пообещал себе, что вернусь туда в последний день и сдержал обещание. По привычке заядлого журналиста я люблю писать о своих мыслях и переживаниях, поэтому всегда ношу с собой блокнот. В него я записал небольшой очерк моей последней ночи в Вене. Мне он показался толковым и его я привожу ниже.

«В парке почти никого не осталось. Стало совсем тихо. Вдоль тускло освещенной улицы шёл человек. Он был невысокого роста, с тёмной шевелюрой и густыми усами. В его внешности проскальзывала толи какая-то загадочность, толи строгость. На вид ему было чуть больше тридцати. Он медленно шёл по вымощенной дороге и казалось обдумывал каждый свой шаг. В зубах у него была трубка, которой он жадно дымил, придерживая её при этом правой рукой.

Было уже темно. Начал дуть ветер и стало совсем холодно. Мужчина с трубкой застегнул пальто и едва заметно ускорил шаг. Вдруг слева от него показался другой гуляющий, вынырнувший из тёмной глубины парка. Он был моложе. На вид ему было не больше двадцати пяти. В руках он держал холст, палитру и несколько кистей. Лицо его не выражало никаких эмоций, лишь слегка приподнятые уголки губ говорили о том, что он блуждает где-то в глубине своих мыслей.

Мужчины на секунду переглянулись. Создалось впечатление, что они видели друг друга не в первый раз, однако знакомы не были. Меня они не заметили. Вдруг один из них замедлился и слегка приподнял шляпу. Второй ответил тем же. Через несколько минут оба находились в разных концах парка и уже забыли о существовании друг о друга.

Январь 1913».

Это было непростое время. Сидя на деревянной лавочке в тот день, я наблюдал за этими мужчинами и мне казалось, что скоро в моей жизни всё поменяется. Я докуривал последнюю сигарету, наслаждаясь своей последней ночью в Вене. Завтра я должен был уезжать в Петербург сдавать статью. На моей душе полегчало и четыре дня каторги ушли куда-то в небытие. Я улыбнулся, потушил сигарету и медленным шагом побрёл в сторону выхода.

Глава 4.

Всё же у него было сердце. У меня оно тоже было. Но для жизни сердце не нужно.

(с) Луи-Фердинанд Селин

Лето 1913 года выдалось жарким. В один из августовских дней я и трое моих друзей играли в футбол. Мы бегали по полю и кричали друг другу: «пасуй!», «не туда!», «бей же!». Чудесное было время. В ту пору мне было всего 22 года. Думаю, многим знакомо чувство, когда ты молод и все двери перед тобой открыты. Если бы меня спросили в какой период своей жизни я больше всего был счастлив, то я бы не задумываясь назвал лето 1913. В тот день, гоняя с друзьями мяч, я не мог представить, что через год окажусь на войне.

Война странная и непонятная штука. Трудно поверить, что все те вещи, которые ещё вчера – в мирное время, казались аморальными и недопустимыми, сегодня на войне кажутся вполне естественными. Убийства, грабежи, разруха – всё это неотъемлемая часть войны, которая воспринимается как должное. Бывают минуты, когда мы все: будь то русские, будь то немцы или англичане, мы все осознаём, что происходит то, чего не должен допускать человек. Все те крики, стоны и кровоточащие раны, где -то в глубине души, мы осознаём, что всё это не принесёт счастья ни одной из воюющих сторон. Но не нужно думать об этом долго, так как враг может воспользоваться нашей мягкотелостью. Поэтому мы умело топим наши рассуждения в своей душе, привязывая к ним тяжелый груз упорного желания не знать истины.

Помню мать с сестрой, провожая меня на фронт, очень суетились. Мало кто понимал тогда, что происходит. За неделю до этого мы с матерью сильно поругались. Я твердо сказал, что пойду воевать, даже если она этого не желает. Разумеется, она не хотела отпускать меня: «Лёня», – кричала она, – не бросай нас». Мой отец пропал без вести девять лет назад, когда отправился на Русско-Японскую войну. Мать до сих пор винила себя в его смерти. «Но как иначе? – думал я, – не прятаться же?!». Я понимал, что если позволю своему страху взять вверх, то буду жалеть всю жизнь. Однако только сейчас я осознаю, как легкомысленно рассуждал. Я не думал ни о матери, ни о сестре, которые останутся одни и непонятно как будут жить. Меня не беспокоили их чувства. Меня беспокоило лишь моё собственное достоинство.

Лишь сейчас, когда я вместе со своим взводом стою возле австрийской границы, до меня наконец-то доходит, что тогда значило моё решение. Разумеется, мне стало стыдно. Удивительное существо человек. В начале войны я ужасался всему, что происходит и мысли постоянно разлетались куда-то, не давая толком сосредоточится на чем-то. Голова сильно болела и ночью нельзя было сомкнуть глаз. Единственное, что всегда всплывало у меня в памяти, так это голос начальника роты, который повторял: «не больше четырех выстрелов из-за одного укрытия».

Прошло уже полгода. Сожжённые дома и тела, разбросанные повсюду перестали вызывать у меня какие-либо чувства. Запах горящей плоти не был противен мне, как ранее, и я спокойно переносил его. Все открытые раны войны стали привычными, а кровь, которая льётся отовсюду лишь навивала тоску.

В 1917 году наш взвод попал в окружение. Меня сильно ранило и очнулся я уже в лазарете. Из взвода выжили лишь пятеро, включая меня. Нас наградили медалями «за храбрость». Однако из-за моего ранения на фронт я больше не пошёл и в 1918 возвратился в Петербург. Я направился в редакцию, в которой работал до этого и поговорил с хозяином газеты. Так как штат сотрудников сильно сократился, меня приняли обратно. Через полгода даже повысили до заместителя главного редактора. Многие ушли из газеты. После войны им было уже не до журналистики.

К тому времени мать с сестрой еле сводили концы с концами. Приехав обратно, я всячески пытался помогать им. Так, после трёх лет войны я снова обрёл себя. Кости больше не пытались стряхнуть с себя плоть, а жизнь снова обрела смысл.