Старый родительский дом. (18+) [ЗАВЕРШЁН]

Габриэль наблюдает, как мама поднимает братишку на ноги, дует на ушибленное место и утирает ему слёзы.

- Ничего, ничего страшного, - шепчет она. - Успокойся.

Мама снова смеётся. Расправляет плечи и, прислонив ладонь ко лбу, любуется пейзажем. Ступает на тропку, рассекающую поле.

Габриэль хочет позвать её, но не решается - затаив дыхание, он глядит ей вслед.

Небо разгорается до тех пор, пока не оборачивается слепящей белой полосой. Свет невыносимо режет Габриэлю глаза. Не в силах терпеть, он жмурится и с усилием потирает веки. Когда же он вновь бросает взгляд на поле, мама и Дил исчезают из виду.

Редкая трава у дороги становится всё выше, да и кукуруза растёт, миг за мигом превращаясь в частокол из одеревеневших стеблей. Тонкая тропинка тает в нём, словно её и не существовало.

Габриэль осматривается - нужно найти маму, догнать! Поборов оцепенение, он кидается туда, где минуту назад приметил её и брата. Но непроходимая чаща окружает Габриэль - смыкается у него за спиной, преграждает путь. Посевы, кажется, вымахали до облаков. Сухие усы початков что-то нашёптывают свысока - что-то недоброе, тревожное.

- М-а-ам?! - выкрикивает Габриэль.

Ветер завывает сильнее. В зарослях что-то маячит, шуршит.

Габриэль замирает и приглядывается.

- Ма?..

Звуки застревают у него в горле, когда впереди, будто из ниоткуда, всплывает огромная собачья морда. Бурая шерсть лоснится, язык в обрамлении острых клыков вывалился наружу. Овчарка, похожая на льва, принюхивается. Точь-в-точь Лютый!

Дрожа, Габриэль пятится, но пёс с рёвом бросается на него.

- Мама!

Развернувшись, Габриэль мчится прочь, к проезжей дороге. Сердце его колотится, в ушах шумно пульсирует кровь. Как в забытьи, он протискивается сквозь могучие побеги, чтобы уйти от зверя.

Но выбирается Габриэль не на шоссе, а на узенькую прогалину. В недоумении он останавливается, чтобы отдышаться.

- Ди- и-и-ил, ма-а-ам? - умоляюще взывает он.

Голова у него кружится, грудь пронизывает болезненный спазм. Габриэль озирается, не в состоянии понять, откуда пришёл и куда направляется - кукурузные побеги жмутся друг к другу по обеим сторонам тропинки, убегающей в бесконечность.

Неужели он так далеко от дороги? Неужели он потерял маму и брата? А что, если Лютый снова появится?

Ветер затихает, и на поле делается жарко и душно, но Габриэль пробивает дрожь. Крупные слёзы градом катятся ему на рубашку. Он опускается на траву и, готовый завыть в голос, вдруг улавливает знакомый аромат лаванды.

Всхлипывая, Габриэль задирает подбородок и жадно втягивает воздух носом:

- Мам?

И тут он видит, как она, невероятно высокая - выше гигантской кукурузы - склоняется над ним, таким крошечным, потерянным, испуганным. Её глаза, серые с рыжинкой, всё ближе и ближе. Они успокаивают Габриэля, завораживают, словно глубины лесных озёр.

Он всматривается в лицо матери до тех пор, пока не замечает, что золотой отблеск её глаз подёргивается, искрится. В них отражается пламя, самое настоящее пламя!

Стоило Габриэлю осознать это, как спину ему обдало жаром. И вот уже слышится треск стеблей, пожираемых огнём. Габриэля охватывает паника, по щекам его бегут солёные ручьи. Но мама протягивает руку и гладит его по волосам.

Её взор неподвижен, губы застыли в полуулыбке:

- Ш-ш-ш. Не надо, не плачь. Не плачь, Барбара.

* * *

Вздрогнув, Габриэль проснулся. Солнечный луч резанул ему по глазам.

«Барбара? Она сказала “Барбара”?!».

Сначала Габриэль подумал, что продолжает спать и видеть сон - в горле у него всё ещё чувствовалась удушающая горечь палёной травы. Однако с первым глубоким вдохом в нос ему ударил не менее тошнотворный букет из запахов выдержанной плесени и свежей краски.

Оторвав голову от подушки, Габриэль потёр лоб и огляделся. Нынешняя обстановка никак не вязалась с той, в которой он отправился на боковую.

Вместо потолка родной спальни над ним нависал накренённый сосновый скат. Локти его не упирались в привычный ортопедический матрас, а неумолимо тонули в старомодной перине. Слева у стены, где Габриэль обычно располагал инвалидное кресло, высился отреставрированный комод, на котором поблёскивала пузатая вазочка с донником и ясноткой. Зеркало над подновлённой столешницей было залито светом, что проникал в комнату сквозь одинокое окно - проклятое окно проклятой мансарды!

Габриэль дёрнулся и резко сел, дыхание у него перехватило. Он заслонил лицо ладонями, веря, что странное наваждение вот-вот развеется. Но вновь открывшаяся его взору картина стала лишь чётче и ярче.

- Господи, что всё это значит?!

По телу Габриэля прокатилась дрожь - клетчатая рубаха, в которой он уснул, лежала рядом. Он встряхнул её и принялся натягивать на озябшие плечи. Растерянно озираясь, он не сразу заметил, что у кровати его дожидались не любимые кроссовки, а элегантные дамские босоножки.

Волнение захлестнуло Габриэля штормовой волной.

- Дил! Это твоих рук дело? Я доберусь до тебя, сукин ты сын, слышишь?..

Готовый уличить обидчика, солдат обшарил взглядом комнату.

Но из каждого угла под скошенными сводами разило забвением. Мелкая пыль кружилась в воздухе и в мягком утреннем свечении казалась единственной обитательницей этих покоев. В распахнутой настежь двери зияла рваная дыра, на полу валялись куски фанеры и листы бумаги. Пара низких кресел в дальнем углу была затянута полотняными чехлами. Рейки некогда белоснежных створок встроенного шкафа пожелтели и съехали набок, обнажив его пустующее нутро. За отсутствием полок на стенах остались грязные отметины.

На месте отцовского кресла пестрел неначатый пакет собачьего корма - с портретом грозной овчарки. Той самой овчарки, что привиделась Габриэлю во сне!

Насторожившись, он заёрзал по растрёпанной кровати и только теперь обнаружил, что из складок выцветшего белья торчит рукав тонкой женской блузки. Габриэль простонал и дёрнул за край покрывало, желая похоронить под ним неприятную находку, как вдруг из простыней на пол с глухим звоном приземлился потемневший от времени короткий ключ.

То не был старый ключ от родительской спальни, от уличной двери или от его комнаты. Не смахивал он и на ключ от мастерской или от поржавевшего за ненадобностью почтового ящика. Габриэль был готов поклясться, что этот ключик состоял на службе у сменённого втихаря замка, который его помощник не удосужился отпереть накануне.

- Чейс?! Что за шутки? - взревел солдат. - Ты совсем спятил, паршивец?

Отозвавшийся ветер уныло просвистел в раме.

Габриэль силился понять, как он оказался наверху и к чему весь этот маскарад.

Его оглушили, усыпили? Но кто, Дил? Сам он не переступил бы порог этого дома, даже если бы умирал от жажды. А долговязый Свайк разве бы смог собственноручно втянуть его сюда?

Но что, если именно Чейс является пособником таинственной арендаторши? Или оба они - сообщники Дила? И что эти мошенники задумали?

Габриэль затрясло, голова у него свирепо заныла. Запустив пальцы в волосы, он дернул за них с таким неистовством, как если бы попытался одним рывком открыть крышку погреба, в котором беснуются крысы.

Но ожидаемого болевого жжения на макушке Габриэль не почувствовал - в руке у него остался тёмный женский парик. Шелковистые пряди странного аксессуара рассыпались по огрубевшей солдатской коже.