ДРУГИЕ МЫ | 18+

Они медленно отстранились от объятий, словно люди, выныривающие из сна, от которого ещё не были готовы отрешиться. Пальцы Есении задержались на рукаве Ливая чуть дольше, чем нужно, прежде чем скользнуть вниз и прочь. Он отступил назад, будто любое прикосновение могло вывести его из строя.

В нескольких шагах от них Кейтлин прислонилась к мотоциклу, скрестив руки, шлем болтался у неё на пальцах. Ветер играл её кудрями, а она щурилась в солёный воздух, наблюдая за ними с самого начала. Не мешая. Просто ожидая. Присутствующая, как маяк в тумане, ждущий корабль, который ещё не решился подойти к берегу.

На пляже не было ни души. Только они трое. Ветер был беспощаден, как будто целенаправленно дул в них. Но это не мешало Есении и Ливаю смотреть друг на друга. Они были так близко. Невыносимо близко. И всё же бесконечно далеки. Словно между ними пролегла та безмолвная пропасть, что остаётся после того, как кто-то уходит навсегда. Оба боялись сделать шаг, который может разрушить всё. Снова.

Никто не говорил. Тишина натянулась между ними. И всё же они оставались связаны ею, даже стоя поодаль, как магниты, что медленно теряют притяжение, но не отпускают до конца. Пространство между ними было набито невысказанным. Тем, что казалось слишком ранним. Слишком хрупким. Слишком опасным.

И всё же, в какой-то момент они двинулись. Пошли к Кейтлин. Шаг за шагом. Будто во сне. Как лунатики.

И снова прикоснулись. Незаметно. Не навязчиво, просто касания. Краем ладони. Плечом, когда ветер сталкивал их друг с другом. Такой контакт, который был не столько физической потребностью, сколько якорем. Доказательство того, что другой всё же реален. Как будто они оба стали немного зависимы друг от друга после всего лишь одного объятия.

Чем ближе они подходили, тем больше менялась поза Кейтлин. Она выпрямилась, чуть приподняла подбородок (не с торжеством, а с мягкой, почти ленивой усмешкой). Как будто ей только что дали загадку, на которую она давно знала ответ.

— Ну и ну... посмотрите на время... — сказала она сухо, поднимая пустое запястье, будто сверяясь с невидимыми часами. — Кажется, мы опаздываем.

Куда и зачем опаздывают, никто не знал. Но чары разрушились ровно настолько, чтобы они смогли снова дышать.

Есения выдохнула, пытаясь улыбнуться. Не получилось. Улыбка сломалась на полпути и спряталась обратно. Ливай не улыбнулся вовсе.

Он выглядел... разбитым. Не так, как выглядит человек после слёз, а так, как место после шторма. Тихо. Перестроено. Его глаза, когда-то невыносимо яркие, теперь потускнели, словно стекло, которое море шлифовало годами, прежде чем выбросить на далекий берег. Всё ещё красивые, но уже не те.

— Да, пора, — сказал он наконец, делая шаг к машине. — Есения, ты...

Она замерла. Её взгляд метался между его машиной и байком Кейтлин, как будто душа застряла между двумя маршрутами.

— Она со мной, — сказала Кейтлин до того, как она успела ответить. Голос её был мягким, но уверенным.

— Да, — подхватила Есения слишком поспешно. — Я с Кейтлин. Мне... очень понравилось кататься на её байке. — Она взглянула на Ливая, поморщившись от того, насколько неубедительно прозвучали эти слова. — Ты... ты не против?

— Нет, — отозвался он. Плоско. Просто. Слишком быстро. — Как тебе будет удобнее. — Он развернулся и пошёл к машине, как будто каждый шаг что-то из него вытаскивал. Он замер, держась за дверцу. Он не оглянулся взглянуть на неё. Только на Кейтлин. — Езжай аккуратно, пожалуйста.

— Так точно, капитан, — ответила Кейтлин, небрежно отдав ему честь.

Он запрыгнул в машину, дверь хлопнула слишком громко в тишине пляжа. Он резко и уверенно тронулся с места, как будто бежал от чего-то, при этом пытаясь создать видимость, что он совсем не торопится.

Они стояли в тишине, которую он оставил после себя. Следы шин уже наполовину развеяло ветром.

— Спасибо, — тихо сказала Есения.

Кейтлин искоса посмотрела на неё. — Без проблем, — её голос стал тише. — Твои глаза сказали мне, что ты не была готова.

Есения закусила губу так сильно, что Кейтлин испугалась, не выступит ли кровь. Она попыталась улыбнуться той хрупкой, фальшивой улыбкой, что всегда появляется, когда хочется плакать, но нельзя. Не здесь. Не сейчас.

— Не уверена, что когда-нибудь буду готова, — призналась Есения, всматриваясь в далёкий горизонт, словно в нём были ответы. — Я даже не уверена, что всё это реально.

— Ох, нет, — простонала Кейтлин. — Только не говори, что сейчас начнёшь про "А что, если мы застряли в симуляции?" Это опасная спираль, подруга.

— Но как бы мы узнали? — спросила Есения, разводя руками, наполовину в шутку, наполовину в растерянности.

Кейтлин прищурилась, закусила губу с притворной серьёзностью... и щёлкнула её по лбу.

— Ай!

— Вот. Вопрос закрыт, — сказала Кейтлин, надевая шлем до того, как могла прилететь ответка.

— Может, меня просто запрограммировали говорить «ай», — пробормотала Есения, всё же улыбаясь.

Они взобрались на байк. Двигатель завёлся с тихим рычанием, постепенно поглощая тишину. Они ехали в приятной тишине; большую часть времени за них говорил ветер. Есения прижалась лбом к спине Кейтлин. Дорога тянулась вперёд, и она позволила звуку мотора заглушить мысли, которые никак не хотели успокаиваться.

Когда они добрались до дома, на крыльце уже горел свет. Мелисса ждала на ступеньках, сложив руки на груди, и её зоркий взгляд уже оценивал ущерб. Ливай стоял в дверном проёме, почти слившись с тенями. Он не сделал шаг вперёд, не произнёс ни слова, но наблюдал. Конечно же, он наблюдал.

Кейтлин заглушила двигатель и сняла шлем. Её кудри свободно рассыпались по плечам, будто в каком-то фильме под финальные титры.

— Готова? — спросила она.

Есения смотрела на крыльцо, на взгляд Мелиссы и тихий, нечитаемый силуэт Ливая. В ушах бился пульс. Она с трудом сглотнула.

— Пути назад уже нет, — тихо сказала она. — Не так ли?

Внутри дом был тёплым и обманчиво тихим. Пахло розмарином и свежим хлебом, но под этим ароматом таилось нечто другое, не из духовки. Что-то гораздо более печальное. Будто скорбь слишком долго впиталась в эти стены, в щели, и теперь её невозможно было отмыть.

Ужин уже был на столе. Мелисса бесшумно и деловито передвигалась по комнате, подвигая стул на полдюйма, зажигая свечу, затухшую от сквозняка, и складывая тканевую салфетку с пугающей точностью. Это был тот вид контроля, за который люди цепляются, когда всё остальное кажется шатким.

Малышка Сара сидела в высоком стульчике, гулила что-то себе под нос, глядя на Бубу, который устроился под столом, как опытный ветеран, повидавший немало подобных ужинов.

Есения задержалась в дверях, не снимая куртку, будто не была уверена, что имеет право пройти дальше. Как будто шагнуть внутрь означало признать что-то, заявить о себе в пространстве, которое ей, возможно, не принадлежит. Леви прошёл мимо неё молча и сел на самый дальний край стола. Его спина не сутулилась, но всё тело будто осело, как будто на него действовала своя, отдельная гравитация. Он был где-то далеко на своей орбите.

Кейтлин едва заметно, по-доброму подтолкнула Есению. Они сели рядом, напротив Мелиссы, которая уже разливала чай, как будто это был самый обычный вечер. Как будто ничего странного не происходило. Как будто ужин с зеркальной копией своей семьи был в порядке вещей.

Мелисса встретилась взглядом с Есенией, и что-то промелькнуло между ними. Что-то глубокое, невысказанное и невыносимое. Есения почувствовала, как сжалось всё внутри. Как будто пальцы надавили на старый синяк.

Она на секунду перестала дышать. Потом улыбнулась. Фальшиво.

Звуки посуды, лёгкий скрежет приборов по тарелкам, всё это заполнило тишину, которой никто не хотел касаться словами. Сара радостно пискнула, когда Кейтлин протянула ей кусочек жареной морковки, а Бубу поднял голову, заинтересовавшись происходящим. Но между взрослыми тишина оставалась натянутой, как проволока. Слишком много несказанного. Слишком много разных версий одной и той же реальности, сталкивающихся словно айсберги под поверхностью. Никто не знал, с чего начать.

Кейтлин первой решила тронуть лёд.

— Что ж... — она слегка наклонила голову, улыбаясь. — У тебя нет ирландского акцента.

Есения моргнула, будто забыла, как говорить.

— А. Да. Эм. — Она прочистила горло. — Это потому, что я не выросла здесь. Ну, точнее... выросла, просто... позже. После смерти отца Бостон стал слишком... тяжёлым для мамы. Слишком полным призраков. Она хотела начать всё заново. Поэтому мы переехали. Сюда. В этот самый дом. Нам его оставила бабушка. Мне тогда было десять. — Она прикусила внутреннюю сторону щеки. — Было... тяжело. Но мама сделала всё, чтобы это превратилось в настоящее приключение. И, видимо, я уже слишком глубоко впитала Штаты, чтобы потом перенять ирландский акцент. Он просто... не прижился.

— Забавно, — сказал Ливай, не поднимая глаз. — Потому что в этом мире ты всегда жила здесь. И твой акцент был адски крепким. — Он попытался улыбнуться. Не получилось.

— И у Амая так же?

Кейтлин кивнула с улыбкой, в которой пряталась тёплая ностальгия.

— Да. Эти трое... Мелисса, другая ты и Амая, они всегда были нашей шумной ирландской троицей. Шумной в лучшем смысле. Полной любви. С лёгким хаосом.

Есения засмеялась, и что-то внутри надломилось. Она опустила глаза на тарелку.

— Я скучаю по ней, — тихо сказала она. — По маме. Вам бы она понравилась. Она была такой... тёплой. Доброй. Любящей. Даже после смерти отца она продолжала улыбаться нам. Мне и Амае. Я никогда не понимала, улыбалась ли она для себя или для нас. Наверное, и то и другое. Но она не переставала делать всё, чтобы нам казалось... что всё будет хорошо. Она была... самой жизнерадостной женщиной, которую я знала. И лучшей мамой.

Мелисса долго молчала. А потом, когда заговорила, голос её дрогнул.

— Я сейчас смотрю на доказательство этого, — сказала она. — И она хороший человек. Не была. А есть. Она всё ещё с тобой.

Это ударило сильно. Слишком сильно. Есения сжала чашку обеими руками, будто иначе бы разбилась.

Тишина вновь вернулась. Но теперь она была другой. Тяжелее.

Мелисса тихо нарушила её:

— Когда мы потеряли моего мужа, твоего отца из этого мира, свет в доме будто изменился. Он был Гардой. Погиб при исполнении. Защищал кого-то, кого даже не знал. Так и не вернулся домой.

Есения резко подняла голову.

— Мой отец... — она запнулась. — Мой отец погиб, когда мне было три. Он был военным. Когда его убили, нам просто вручили флаг, поблагодарили за службу, выстрелили над его гробом, и всё. Я знаю об этом только по фотографиям и по воспоминаниям Амаи. Я была слишком мала, чтобы прочувствовать потерю так, как она или мама. Но я знала, что это изменило нас.

Она сделала глоток чая. Руки дрожали едва заметно.

— Значит, он погиб в обоих мирах, — сказала Мелисса почти шёпотом.

Есения кивнула:

— Да. Видимо... есть вещи, которые постоянны. В любых мирах.

Её взгляд скользнул через стол к Ливаю, который так и не прикоснулся к еде. Он не смотрел на неё, и она внезапно ощутила ту боль, что рождается не из того, что человек сделал, а из того, что он не сделал. Из всего того, что он не сказал. Только теперь она поняла, что это за ощущение терзало её весь вечер. Та боль, когда хочешь прикоснуться к кому-то, но не можешь. Не потому, что он далеко. А потому что он не твой. У неё не было никаких прав на эту его версию. Ни общего прошлого, ни ночных прогулок, ни каких-либо затянувшихся ссор или тайных шуток. Только лицо, от которого разорвалось сердце в другом мире. Это, пожалуй, была самая горькая пилюля, которую пришлось проглотить.

Есения отвела взгляд.

— Расскажи нам, — сказала Мелисса, мягко сместив тяжесть в комнате.

— Рассказать... что? — Есения моргнула.

— О твоём Ливае.

Чашка в её руках вдруг потяжелела, словно унаследовав тяжесть тишины. Пальцы сжались на тонком фарфоре, и взгляд метнулся к Ливаю в поисках поддержки, какого-то спасения. Может, она надеялась, что он вмешается, что спасёт. Но он не двинулся, лишь смотрел на неё нечитаемым взглядом.

Поэтому она проглотила десяток вертящихся на языке отговорок и заговорила, лишь бы избавиться от неловкости.

— Его родители... погибли в пожаре. — Голос не дрогнул, но потускнел. — Они все спали, когда это случилось. Его мама... она выбросила его и брата в окно, чтобы спасти. Они упали на газон. Потеряли сознание. А когда очнулись... уже были сиротами. — Её взгляд снова упал в чашку. — Пожарные сказали, что именно открытое окно и убило её и их отца. Огонь всегда идёт на кислород, понимаете? У его брата на животе остался огромный шрам от стекла.

Она краем глаза взглянула на Ливая. Ни реакции. Ни жалости. Ни тени любопытства. Только та тихая стена, которую он возвёл.

— А после всего этого... его брат... э-э... он изменился. Закрылся. Отдалился от моего Ливая. Стал держать всё в себе. — Она снова взглянула на Ливая. — А у вас... у вас с братом всё хорошо, да? В этом мире?

Ливай вяло пожал плечом:

— Да. Он моя опора. Без него меня бы давно уже не было.

— А детство у тебя... какое было? — осторожно спросила Есения.

— Другое, — ответил он глухо. Подробности не последовали. — Родители живы.

Есения повернулась к Кейтлин:

— А у тебя? Если не секрет.

Брюнетка выдохнула, словно только этого и ждала.

— Наши родители... ну, они богаты. До абсурда богаты. Частные самолёты, частные школы, частные ужины за запертыми дверями кабинетов, благотворительные балы. Только дома их никогда не бывало. Отец всё время был в командировках. Мать вечно была на работе. Их практически не было рядом. У них не находилось на нас времени. Они платили няням, чтобы те нас воспитывали, репетиторам, чтобы они нас учили, психотерапевтам, чтобы те нас отучали и перевоспитывали, когда что-то их не устраивало.

Улыбка едва дрогнула в уголке губ и сразу же исчезла.

— Мы получили материальное. Знаешь, подарки вместо любви. Мы катались на лыжах каждое Рождество, каждый раз в новой стране. Мы могли получить всё, что захотим. Лишь бы это «всё» не включало их самих.

Она прикусила губу. Пауза была полна чего-то грубого и недосказанного.

— Думаю, многие бы позавидовали. Деньги, возможность делать всё, что захочешь, отсутствие родительского контроля. Но я... Ох, это, наверное, прозвучит глупо... — Кейтлин замялась. Обиды и потери, перенесённые в детстве, какими бы нелепыми они ни казались, всегда оставляют самые глубокие следы. — Я просто хотела, чтобы они меня... любили, понимаешь? Чтобы они меня замечали. Хотела, чтобы мама пекла печенье для школьной ярмарки. Чтобы папа научил меня кататься на велосипеде. Хотела ходить в какую-нибудь обычную школу и возвращаться домой, где меня кто-то ждал бы. Я бы отдала все эти рождественские поездки в Швейцарию за один ужин, на котором они спросили бы: "Как прошёл твой день?" Моё детство... оно просто пустое. У меня нет ни одного момента, когда я бы почувствовала, что им нравится не то, чем я была, а кто я есть. Они дали мне всё, что я хотела... и всё равно я чувствовала себя... заброшенной. Забытой. Как будто они отправили меня в ту частную школу, в руки чужих людей, и забыли, что я существую. И я просто... так и не почувствовала любовь родных родителей.

Она попыталась засмеяться, но смех умер где-то в горле.

— Но сейчас это уже не важно. Я нашла эту любовь. Здесь. С Мелиссой. Она — та мама, которую любому ребёнку можно только пожелать.

Кейтлин улыбнулась ей сдержанно, немного стесняясь, а Мелисса, с глазами, полными слёз, протянула через стол руку и легко коснулась её ладони.

— А ты? — внезапно спросил Ливай у Есении. — Какое у тебя было детство?

Она замерла, застигнутая врасплох.

— Наверное, было тяжело, — тихо сказала Мелисса. — Ты ведь столько помнила о своей маме, так много времени провела с ней до того, как... ну, ты понимаешь... — Она запнулась. — Ты была юна, но не слишком. Двенадцать лет... достаточно много, чтобы помнить всё, что ты потеряла.

Есения долго смотрела в тарелку, прежде чем заговорить:

— Я однажды отметила в календаре день... — она выдохнула. — День, когда я официально прожила больше лет без неё, чем с ней.

Объяснять не требовалось. Вес этой фразы говорил сам за себя.

— Для всех это был самый обычный день. А я провела его... просто вспоминая. Мир продолжал вращаться, ничего не происходило. Амая была рядом, крепко держала меня, потому что только она знала, почему я обвела ту дату.

Пауза. Голос чуть дрогнул.

— Я редко рассказываю о семье или о детстве. Не потому, что не хочу. А потому, что боюсь. Боюсь, что, если начну говорить вслух... пойму, как много уже забыла. Что начну пересказывать день, который когда-то был для меня всем, и вдруг не смогу вспомнить, что тогда сказала мне мама или как она смеялась. И я в ужасе от этого. Что я буду продолжать говорить и вдруг пойму, что уже потеряла от неё больше, чем думала. — Она подняла глаза на Мелиссу. В них стояла буря. — Разве это не самое страшное? Осознавать, что ты теряешь их не один раз, а снова и снова. По частям. Понимаете? Они исчезают не сразу, а понемногу. Каждый день. Каждый раз, когда не можешь вспомнить. Понимаете, о чём я?

— Понимаю, — прошептала Мелисса дрогнувшим голосом.

Бубу ткнулся носом в ногу Есении, словно почувствовав что-то такое, чего даже люди не могли произнести вслух. Малышка Сара тихонько вздохнула, словно поставив точку в этом моменте.

Мелисса медленно встала:

— Я думаю... самое время посмотреть старые семейные фотографии. Что скажете?

Есения кивнула, плотно сжав губы. Она была готова увидеть, какие осколки её самой, возможно, уже живут в чужом фотоальбоме.

Позже, когда посуду убрали, свечи всё ещё продолжали гореть, воск стекал, собираясь в мягкие лужицы, а пламя дрожало, будто дыхание. Кто-то, скорее всего, Мелисса, принёс из шкафа в коридоре потёртую картонную коробку. Ту самую, где хранятся не просто фотографии, а тихий вес прожитых лет. Края коробки размягчены временем, содержимое уложено бережно, почти благоговейно.

Они устроились на полу в гостиной, как заново собранное созвездие. Малышка Сара взобралась к Есении на колени и уютно устроилась там. Бубу с тяжёлым вздохом плюхнулся у ног Кейтлин, словно старик, смирившийся с очередной семейной историей. Мелисса устроилась у дивана с грацией человека, который старается не показать, как пристально наблюдает. А Ливай... Он сидел, скрестив ноги, чуть в стороне от всех. Достаточно близко, чтобы быть частью, но недостаточно, чтобы это чувствовать.

Есения не ожидала этого... чем бы это ни было. Тишины, похожей на мир. Мелькнувшей искры чего-то домашнего и странного. Её заземлял тёплый вес Сары на руках. Вокруг неё мягко вились голоса, словно волны, омывающие берег, который они все когда-то знали.

— Завела себе поклонницу? — усмехнулась Кейтлин, кивнув на малышку, прижавшуюся к груди Есении.

— Да, я Есения, королева малышей, — пробормотала та, откидывая кудряшку с лба Сары. — Значит ли это, что я теперь та крутая и весёлая тётушка, которая ужасно её балует?

Кейтлин фыркнула:

— О, несомненно. Но учти...

— Если дашь ей слишком много сладкого, — вмешалась Мелисса, приподняв бровь с притворной строгостью, — экзорциста будешь вызывать ты, не я.

— Есть, мэм, — наигранно отдала честь Есения. — Но если она начнёт умолять меня о мармеладных червячках и шоколаде... я могу сломаться и засыпать её всем этим добром.

— Я люблю шоколад, — вставила Сара, улыбаясь так, словно только что заключила договор.

— Видите? Сопротивление бесполезно, — развела руками Есения. — Я же всего лишь человек.

И тогда они рассмеялись. По-настоящему рассмеялись.

Кейтлин открыла коробку и достала первую фотографию. На ней была Мелисса, новорождённая и невероятно крохотная, в объятиях молодой женщины в ярком цветочном платье с измученными глазами, сидящей в кресле-качалке.

— Бабушка подарила это кресло маме, когда я родилась, — меланхолично сказала Мелисса. — В те времена это считалось крутым.

— И оно до сих пор стоит в твоём гараже, — усмехнулась Кейтлин. — Эта штука такая древняя. Без обид.

Мелисса закатила глаза, но улыбнулась с нежностью.

Ливай тихо хмыкнул. Есению это напугало. Не потому что он засмеялся, а потому что это звучало... слишком естественно. Будто смех принадлежал этому дому. Она чуть повернулась в его сторону, и где-то под рёбрами болезненно дернулось. Ей хотелось спрятать этот звук в бутылку. Подписать: «Надежда». Сохранить его на потом, для самых одиноких ночей.

Кейтлин передала следующую фотографию. Лето. Грязные ступни, сбитые коленки, Ливай с водяным пистолетом и дикой улыбкой, Кейтлин наполовину свалившаяся в детский бассейн, и та самая Есения, которую она не узнавала, но всё же чувствовала. Смеющаяся с закрытыми глазами, раскинув руки.

Есения замерла. Боль вызвала не чужая жизнь на снимке, а то, как пугающе близко она была к той, о которой Есения когда-то мечтала. Простая. Живая. Полная тихого, ничем не обязанного счастья. Такого, которое не надо заслуживать или удерживать. Оно просто есть. Было бы.

Следом последовал рисунок. Крайний шедевр Сары. Карандашные каракули: вся семья, палочки-человечки, подписанные жирными неровными буквами. Улыбающееся солнце. Кривенький домик.

— Художественная интерпретация, — с серьёзным кивком сказала Кейтлин. — Очень достоверно.

У Есении сжалось горло.

И вдруг Ливай вытащил что-то со дна коробки. Его рука застыла.

Фотография. Его и её.

Не той, что держит на руках Сару. Другой её. Есении из этого мира. Они смеются, губы слегка соприкасаются, её рука на его груди, его пальцы в её волосах. Это не было позированием. Это было живым, настоящим.

Из комнаты будто вышел воздух.

— Сколько вы были вместе? — спросила Есения тихо, сжимая Сару крепче, как якорь, не дающий развалиться.

— Недостаточно долго, — ответил он, не отрывая глаз от снимка. — Учитывая, что я хотел провести с ней всю жизнь.

Есения кивнула, опустив взгляд. Губы чуть приоткрылись, будто она хотела что-то сказать или спросить. Но в его голосе было такое нежелание говорить, такая закрытость, что она решила не карабкаться через эту стену.

Мелисса, чувствуя, как тонко натянулась тишина, отодвинула другой рисунок:

— А вы? Ты и твой Ливай были идеальной парой?

— Нет, — без колебаний ответила Есения. — Мы были идеальными друзьями. — Голос её звучал отдалённо. — А потом у нас... просто украли время.

Ливай резко поднял взгляд.

— Что ты имеешь в виду? — Его глаза вспыхнули той нечитаемой напряжённостью, которая всегда создавала у неё ощущение, что он видит всё, как будто он мог разорвать её молчание и прочитать то, что выплеснулось наружу.

Есения опустила глаза:

— Я... Я не хочу об этом говорить.

Молчание стало ещё тяжелее. Мелисса положила руку ей на плечо:

— И не нужно, если больно.

Кейтлин достала ещё одно фото и замерла:

— Ох.

На снимке была она. Лысая. Бледная. Измождённая. В больничной рубашке, которая казалась слишком большой. Но она улыбалась. Не жалкой улыбкой, а той дикой, дерзкой, вызывающей. Так улыбаются только те, кто посмотрел в лицо чудовищу и плюнул ему в глаз.

— Совсем забыла, что оно здесь, — прошептала она, проводя пальцем по углу фото. — Мне было двадцать восемь. Диагноз поставили сразу после Рождества. Прогнозы были плохи.

— Но ты отчаянно сражалась, — пробормотал Ливай.

— И до сих пор в ремиссии, — добавила Мелисса, стараясь звучать спокойно.

Есения внимательно смотрела на Мелиссу. На то, как та держала голос ровным, но глаза выдавали её. Это были глаза матери, которая прожила каждую секунду той битвы и так и не покинула поле боя. Боль. Страх. Горе. Радость. Гордость. Всё это вспыхивало в её взгляде, как призраки в дрожащем свете свечей.

Потом Кейтлин встретилась с Есенией взглядом. Без слов. Только тот особый, натянутый, как струна, взгляд. Как будто они обе знали нечто такое, что нельзя было произнести вслух.

Есения понимала, что должна что-то сказать. Но голова казалась пустой. Пустой комнатой, оглушённой тишиной после крика. Поэтому она просто снова опустила взгляд в коробку. Размытые дни рождения, поездки на пляж, рождественские утра, выпавшие молочные зубы, перекошенные торты. Столько начал. Столько середин. И ничто из этого не принадлежало ей.

Радостные, ностальгические мысли вскоре сменились печалью и скорбью. Есения вспомнила, во что превратилась её семья и какой она уже никогда не будет.

Кейтлин вытащила ещё одно фото. Она и Ливай в детстве, закутанные, как буррито, в неоновые пуховики, стоят в саду под редким снежным покровом.

— О, Божечки! — рассмеялась она. — Тот год с бураном. Нас тут заперло на четыре дня. Кажется, ты пытался вырыть туннель ложкой.

— Мне было девять, — буркнул Ливай. — И, между прочим, это было новаторским решением. Ты сказала, что это гениальный план.

— А ещё я говорила, что смогу полететь, если разбегусь достаточно быстро и прыгну с крыльца. Ох! А ты клялся, что сможешь на санках съехать с крыши.

Ливай фыркнул:

— Технически, я вообще-то съехал.

— Ну да, а то, что всё закончилось тем, что ты упал лицом в куст, конечно, совершенно несущественная деталь, — закончила Кейтлин с ухмылкой.

И Ливай улыбнулся. По-настоящему улыбнулся. Широко. Кривовато. Почти по-мальчишески. Но улыбка быстро угасла. Его взгляд снова упал на фотографию, и что-то в нём померкло. Радость свернулась в комочек.

Кейтлин, уловив перемену, резко сменила тему, натянуто бодрым голосом:

— О, а вот это! — она достала ещё одно фото. Та же зима. Они на горнолыжном склоне, сияющие от счастья. У Ливая в ресницах снег. — Ты тогда так эпично грохнулся минут через пять. Я думала, у тебя колено в другую сторону вывернулось.

Ливай поднял взгляд, едва усмехнувшись:

— Спасибо, что напомнила.

— Ну, — добавила Кейтлин, тон её оставался лёгким, но с ноткой язвы, — эффектные крушения у тебя всегда получались на ура.

Челюсть Ливая заметно напряглась. Улыбка исчезла бесследно.

— Приятно слышать, — сказал он сухо.

— Есения, поддержи меня. — Кейтлин обернулась к ней с улыбкой, в которой сквозило чуть больше старания, чем искренности. — У него же типичная энергетика главного героя, правда? Только не весёлого, а такого... мрачного. Ну, знаешь, такой трагичный, как грозовое небо?

— Я вообще-то тут, Кейт, — буркнул Ливай.

— Извини, слишком в точку попала?

Она всё ещё улыбалась, но её глаза начали холодеть. Температура в комнате будто опустилась на пару градусов.

Мелисса, уловив подтекст, попыталась изменить направление разговора:

— Вы двое в детстве были сущими ураганами. Удивительно, как этот дом, или ваш бедный директор, вообще уцелели.

Ливай откинулся назад, опершись на локти, и бросил выразительный взгляд на Кейтлин:

— Я-то как раз собирался оставить всё это в покое. Но кое-кто упорно тянет это обратно.

Улыбка Кейтлин не дрогнула, но плечи её заметно напряглись:

— Тянет что именно?

Он встал. Не резко, а с той натянутой неторопливостью, когда каждая мышца будто сжимается в пружину перед тем, как лопнуть.

— Не начинай, — тихо произнёс он.

— Не начинать чего, Ливай?

Он отвернулся, провёл рукой по волосам, словно сдерживал бурю, и, наконец, вновь повернулся к ней. Внутри что-то треснуло. Он решил перевести разговор в другую плоскость.

— Ты в последнее время часто куда-то исчезаешь. Это на тебя не похоже.

Кейтлин приподняла бровь:

— И? С каких это пор мне нужно разрешение, чтобы жить своей жизнью?

— Не нужно. Просто... ты словно исчезаешь. Ночные покатушки. Какие-то бесконечные дела, которые не складываются в логичную картину. И никаких подробностей.

Мелисса нахмурилась:

— Что-то случилось?

— Нет, — слишком быстро отозвалась Кейтлин. — Просто дышу свежим воздухом. Занимаюсь обычными человеческими вещами. Попробуй как-нибудь, Ливай. Полезно.

Он пропустил мимо ушей:

— Дело не только в этом. Ты... другая. Отстранённая. Половину сообщений игнорируешь. А вчера? Сказала, что "просто устала". Это уже звучит как мантра.

— Ливай, — голос Кейтлин стал ледяным.

— Я не пытаюсь разжечь конфликт, — спокойно продолжил он. — Просто говорю, что замечаю вещи. Ты ведь не особенно умеешь скрываться.

Кейтлин стиснула челюсть:

— А ты не хочешь поговорить о своей отстранённости? Ты и трёх слов не скажешь, если в них нет вины или сарказма. Исчезаешь на дни и ждёшь, что остальные будут тащить твой эмоциональный груз. Думаешь, это незаметно? Нет, это не так. Ты чертовски утомляешь.

Ливай резко встал, словно пружина распрямилась:

— Я стараюсь, понятно? Я держусь из последних сил.

— Превращаясь в пассивно-агрессивное грозовое облако? — парировала она. — Ты не держишься, Ливай. Ты утягиваешь всех за собой на дно.

— Прости, ладно? — рявкнул Ливай, щеки вспыхнули. — Прости, что я тону в кошмаре, который никому из вас ни за что не понять.

Тишина опустилась с глухим ударом.

Кейтлин поднялась медленно, как будто в теле что-то стягивалось тугой верёвкой.

— И ты блестяще справляешься с тем, чтобы утопить в нём всех остальных, — сказала она тихо, холодно. Словно нож между рёбер. — Поздравляю.

Она повернулась и вышла через стеклянную дверь на задний двор. Резкий щелчок захлопнувшейся створки прозвучал громче любого крика.

Есения сидела на полу, окаменев. Где-то в момент ссоры Сара прижалась к ней, сжав крошечный кулак у неё под рёбрами, словно якорь, не дающий утонуть. А сама Есения чувствовала... неловкость. Уязвимость. Будто стала случайным свидетелем автокатастрофы, от которой невозможно отвести взгляд.

— Я, э-э-э... — она подняла глаза на Ливая, чувствую в воздухе перегруз. — Ух. Может, ещё каких щенков пнёшь? Мешки с котятами в пруду утопишь, раз уж начал?

Ливай не посмотрел на неё. Стоял вполоборота, сжав челюсть, дышал тяжело. За окном силуэт Кейтлин был лишь расхаживающей взад-вперёд тенью на заднем дворе.

— Она что-то скрывает, — сказал он наконец. — И, кажется, я знаю, что. Но мне нужно, чтобы она сама это сказала.

— О чём ты? — нахмурилась Мелисса.

— Она мне не говорит. Не признаётся. Но я вижу это. Я знаю признаки. — Его взгляд упал на Есению. — Может, тебе расскажет. Ей ты вроде очень понравилась.

— Чего? — моргнула Есения. — Мы едва знакомы. Если она не говорит тебе, своему брату, с чего ты взял, что откроется мне, чужаку?

— Она разрешила тебе сесть на свой байк, — хмуро ответил Ливай. — Поверь. Это многое значит. Просто... поговори с ней. Пожалуйста. Я за неё волнуюсь.

Мелисса осторожно подняла Сару с колен Есении, будто пытаясь унести с собой часть напряжения. Сара не плакала. Просто смотрела, широко распахнув глаза. Как будто даже она чувствовала надвигающуюся бурю.

И под грузом, которому не было имени, Есения поднялась. Бесшумно подошла к стеклянной двери. И шагнула в темноту.

Она нашла Кейтлин на заднем крыльце. Та сидела, наполовину укрытая янтарным светом фонаря, с сигаретой, догоравшей между пальцами. Тени тянулись от её фигуры вглубь сада, мягкие и расплывчатые, как чернила в воде. Где-то в темноте застрекотал сверчок, но тут же затих, словно передумав.

Кейтлин не подняла головы.

— Я сейчас, как улей, — пробормотала она, стряхивая пепел в темноту. — Так что... просто не тыкай меня.

Есения проигнорировала предупреждение. Всё равно села рядом, на ступеньку напротив, подтянув колени к подбородку и свободно обхватив их руками.

— Как ты? — тихо спросила она.

— Нормально, — ответила Кейтлин с выдохом, который прозвучал скорее как ложь, чем как что-либо ещё. — Если теперь наше "нормально" вот такое.

Есения позволила тишине растянуться на мгновение, потом ещё на одно. Это не было неловко. Просто необходимо.

— Он вернулся, да?

Вопрос не был острым. Не был скальпелем. Он был мягким. Грустным. Но всё равно резанул.

Кейтлин не ответила. Не сразу. Её спина оставалась прямой, чересчур прямой, а пальцы едва заметно дёрнулись на сигарете. Этот крошечный жест был единственным предательством.

— Не знаю, о чём ты.

— Ты поморщилась, — тихо сказала Есения. — За ужином. Когда думала, что никто не заметит.

— Ударилась локтем.

— Ты схватилась за висок.

— И что?

— Люди не хватаются за висок, когда ударяются локтем.

Брюнетка метнула в неё взгляд, губы сжались:

— Ладно, Шерлок, я поморщилась, потому что прикусила внутреннюю сторону щеки.

Есения чуть улыбнулась, усталой, неосуждающей улыбкой.

— Кейтлин, ну честно... В какой мыслимой вселенной ты решила, что я не смогу сложить два плюс два и получить четыре?

Кейтлин не ответила, но её рука чуть дрогнула, когда она снова поднесла сигарету к губам. Это было достаточным подтверждением для Есении.

В молчаливом тёплом присутствии Есении не было ни давления, ни жалости, ни осуждения, и, как ни странно, именно это потихоньку рассеивало напряжение в плечах Кейтлин. Будто она давно ждала, чтобы её просто поняли. Без слов, без объяснений.

— Он не имел права устраивать мне такую сцену, — пробормотала она, и в голосе вновь вспыхнула злость. — Не перед всей семьёй.

— Он просто переживает за тебя, понимаешь? — мягко улыбнулась Есения.

— Ох, да неужели? — огрызнулась Кейтлин. — По-моему, он слишком занят строительством собственной мрачной башни, чтобы волноваться о ком-то ещё. Закрылся, огрызается, и вдруг я стала проблемой, потому что не приклеила свою медицинскую историю на холодильник для всеобщего обозрения? Это нечестно.

— Ты была у врачей? — спросила Есения почти шёпотом, голос её был едва громче шороха ветра в ветвях.

Кейтлин не ответила. По крайней мере, не словами.

Но разум Кейтлин уже ускользнул туда...

Тихая клиника. Белые стены. Едва слышный гул аппаратуры под резким светом. И тиканье часов, казавшееся громче, чем должно быть.

Кейтлин сидела на пластмассовом стуле, выпрямившись, с руками, вцепившимися в собственные локти, словно удерживала себя от распада. Взгляд острый, но уставший.

— Каковы мои шансы? Только честно.

— Если начнём сейчас, то примерно пятьдесят на пятьдесят, — голос врача был ровным. Добрым, но без прикрас. — Можно сказать, это как подбросить монетку. Однако вы молоды, крепки, и это серьёзное преимущество. Шансы выше, чем у большинства пациентов в вашей категории.

Кейтлин не дрогнула.

— А что я получу после операции и химиотерапии?

— Хорошие пять лет, — сказал он, сделав шаг вперёд. — Возможно, и больше.

Она не заплакала. Только кивнула. Как будто речь шла не о ней. Лицо спокойное. Даже слишком. Будто она интересовалась прогнозом погоды, а не сроком собственной жизни.

Кейтлин вернулась в настоящий момент. Сигарета в её пальцах почти догорела до фильтра. Она не ответила на вопрос Есении. Просто не чувствовала в этом необходимости.

Есения не настаивала. Вместо этого спросила:

— Почему ты это скрываешь?

Брюнетка смотрела перед собой в темноту. Её лицо было таким беззащитным, что на него было больно смотреть.

— Я просто не могу им сказать. Не снова, — голос стал чуть жёстче. — После моей первой борьбы все, особенно Мелисса, начали обращаться со мной как с фарфоровой куклой. Как будто стоит им взглянуть на меня не так, и я рассыплюсь. "Ты в порядке, Кейт? Ты счастлива, Кейт? Как ты себя чувствуешь, Кейт?" — она судорожно вздохнула. — А когда всё закончилось, когда они выкатили меня из больницы, как привидение, выигравшее в лотерею... она просто сломалась. Плакала без остановки. Обнимала так, будто боялась отпустить. А в машине так сжала мне руку, что я не чувствовала пальцев. Будто боялась, что если отпустит, то я исчезну.

Есения слушала. Молча. Но её тишина обладала невидимым теплом.

— Ей было больно видеть меня такой. И с этим было сложнее справиться, чем с самой болезнью. Каждая моя слеза вызывала у неё панику. А если я плакала? То и она плакала. Если я блевала от химии? Она держала мне волосы и рыдала. Будто моя боль убивала её. Она просто не могла с этим справиться. Никто из них не мог. И я просто... не в силах снова втянуть их в это. И себя тем более.

Она отвернулась, быстро моргнув, словно выталкивая из глаз то, что не должно было пролиться.

— Даже сейчас. Стоит мне только шмыгнуть носом, и Мелисса уже в режиме ЧП. Защитная мама-вертолёт, готовая к войне, — горько и тихо рассмеялась она. — Это бесконечная материнская забота. И я понимаю. Она любит меня. Но это слишком. Это душит меня. — Она щёлкнула окурком в специальную банку. — Скажи вот, как сказать человеку, который так сильно тебя любит, что его забота причиняет боль?

Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. А последовавшая за ним тишина была наполнена пониманием.

— Да, — наконец сказала Есения. — Любовь может быть... тяжёлой.

Они сидели молча. Ночь раскинулась между ними, не враждебная, просто тяжелая. Затем Кейтлин сделала глубокий, более медленный вдох.

— Слушай... я знаю, ты пытаешься быть доброй, — брюнетка говорила, не отрывая глаз от ночи, голос был таким же равнодушным, как у тех, кто избегает говорить о чём-то серьёзном. — Но видеть тебя как-то странно для меня.

Есения наклонила голову:

— Ох?

— Мы с местной версией тебя не были как бы... подругами.

— Кем же вы тогда были? Врагами?

Кейтлин коротко рассмеялась, почти с насмешкой.

— Нет, не врагами. Мы были... мирными. Ради Ливая, разумеется. Мы выросли в одном районе, как ты, наверное, уже и поняла по фотографиям. Наши жизни всегда как-то переплетались. Одна школа, одни магазины, одни тротуары. И всё же мы как-то... мы просто не могли... Ну, не знаю. Найти связь, может быть?

— Почему нет?

Брюнетка опустила взгляд, смущённо.

— Сейчас прозвучит глупо, — пробормотала она. — Но каждый раз, когда мне кто-то нравился, она каким-то образом вмешивалась и воровала их. Типа, что за чёрт? Она была младше меня! Но это повторялось. Снова и снова. Как такое вообще возможно? И были ещё другие мелочи. Маленькие вещи, которые накапливались, пока не стали большим грузом. Но не пойми меня неправильно, она не была плохим человеком. Просто... всегда была немного чересчур самоуверенной. И это меня бесило.

Есения неловко улыбнулась.

— Это не глупо. И мне жаль...

— Не надо, — голос Кейтлин резко оборвал её. — Не извиняйся за неё. Ты ничего не сделала. Это всё она.

— Но... я ведь она. В каком-то смысле.

— Нет, — Кейтлин теперь полностью повернулась к ней. — Может, у тебя и её лицо, но ты не она. Даже близко нет. Пять минут с тобой, и я уже поняла. Твоя душа другая.

Есения замялась.

— Другая... в хорошем смысле? Или в плохом?

Кейтлин снова взглянула в сторону сада, где ветер шевелил тёмные заросли, а потом подняла лицо к небу. Над ними мигали звёзды. Такие далёкие и холодные.

— Просто... другая.

Она потянулась за очередной сигаретой, но обнаружила, что пачка пуста. Щёлкнула её с раздражением.

— Держи, — предложила Есения свою.

Кейтлин моргнула, удивлённая, потом взяла сигарету; рука слегка дрожала, пока она прикуривала. Есения тоже закурила. Минуту они молчали, окутанные дымом, горьким никотином и недосказанностью.

Наконец Есения выдохнула:

— Слушай... теперь я знаю, что вы с той другой мной не ладили. Не нашли связь, как ты и сказала. Так что, может быть... — она осеклась, неловко усмехнулась и покачала головой. — Знаешь что? Забей. Просто забудь.

— Что? — Кейтлин чуть сузила глаза. — Что ты хотела сказать?

— Да ничего. Я тороплю события.

— Скажи. А там решим, торопишь ты или нет.

Есения посмотрела вниз на ступеньку между ними, потом подняла взгляд.

— Я просто подумала... Ты же сказала, что у меня другая душа, да? Может... может, есть шанс, что ты найдёшь эту связь. С моей версией Есении. Не потому что мне что-то нужно взамен, а потому что знаю, как тяжело нести тяжёлое в одиночку. Если тебе когда-нибудь понадобится кто-то... ну, знаешь, кто-то вне семьи и без моей... твоей... нашей мамы... чёрт, не знаю, как это назвать... без Мелиссы в режиме "мама-вертолёт", — она сделала паузу, вглядываясь в глаза Кейтлин. — Я здесь.

Кейтлин какое-то время молчала. Просто смотрела на сад, где тени ветвей деревьев мягко колыхались на ветру.

Есения затушила сигарету, бросила окурок в банку на ступеньке, встала и отряхнула джинсы.

— Ну вот. Я сказала, что хотела. Теперь выбор за тобой. Если вдруг понадоблюсь, то я буду играть с Сарой в прятки. Ищи меня где-нибудь в шкафу.

Она почти дошла до двери, когда за спиной послышался голос Кейтлин:

— Я должна им сказать, да?

Есения повернулась, рука всё ещё на дверной ручке. Лицо её смягчилось.

— Это твоё решение.

— Я знаю. Но что ты думаешь?

Есения опустила глаза на мгновение, потом снова подняла.

— Думаю, Ливай уже что-то подозревает. Он умён. В обеих вселенных. Думаю, они заслуживают знать правду. А ты заслуживаешь поддержки. Кого-то рядом, когда станет совсем тяжело.

— Но им будет больно, — Кейтлин сказала, глаза блестели от слёз. — Любить кого-то... а потом наблюдать, как он медленно гаснет... это ведь худшая из всех возможных болей.

— Нет, — голос Есении чуть дрогнул. — Самая ужасная боль — любить кого-то и потерять его внезапно. Без предупреждения. Без шанса попрощаться. Когда вот он здесь, а в следующий миг его уже нет. А потом всю оставшуюся жизнь живёшь с теми словами, что не успел сказать. К такой боли невозможно подготовиться.

Брюнетка ничего не ответила. Просто снова отвела взгляд.

— Ладно, я пойду, — сказала Есения, открывая дверь. — Подумай о том, что я сказала. И когда будешь решать... позволь решать сердцу. А не страху.

Она зашла в дом, дверь тихо щёлкнула за ней.

Кейтлин какое-то время сидела неподвижно, потом повернулась к месту, где только что была Есения, и шёпотом, тихо и уверенно сказала в ночь:

— Другая. В хорошем смысле.