Глава 3 - Засилье ведьм
Утром привезли тяжёлого больного с ущемлённой грыжей и разлитым перитонитом. Дед Назар промаялся два дня на печи, охая да грелку к животу прикладывая, а под утро третьего дня старуха его, баба Фёкла, опомнилась, что помирает её мужик: лежит весь синий, глаза выкатил, в жару и холодном поте одновременно, язык - словно сухой наждак. Завопила Фёкла, прибежали старшие сыновья, сгребли батю с печи и в тот же час на санях в больницу и доставили.
Только цокает языком молодой доктор, да озадаченно качает головой... Не нравится ему состояние деда, запущен он, раньше надо было... А сейчас - никакой гарантии даже того, что очнётся от операции...
Плачут, вопят братья, всё, что хочешь, доктору сулят, только спаси отца! Подумал молодой врач, а делать нечего: без операции дед так и так помре... Поставил ему три капельницы, да и на операционный стол.
Долго стояли под дверью операционной мужики - Трофим и Тихон. Долго шла операция. Вышел доктор весь мокрый, бледный, уставший. На их вопросы только рукой махнул:
- Не знаю, - говорит. - Мужики, что будет с отцом вашим. Сделал всё, что мог. Кишку на бок вывел, трубки в живот вставил... Теперь только от него будет зависеть: выживет, али нет. Извиняйте...
Потолкались ещё немного братья в коридоре возле кабинета доктора, посовещались, и обещали завтра заехать поутру: проведать отца, а заодно и подарок привести, за операцию. Глеб Никифорович только грустно вздохнул и пожал плечами:
- Как хотите... Ничего обещать не могу... Как судьба...
Пелагея Ивановна делала перевязки, промывала дренажи и снимала швы послеоперационным больным. Работала она медленно, основательно, ответственно. Кто жаловался, что долго не поправляется, или ныл при перевязке - строго укоряла:
- А ты чего хотел? Сразу в рай? А ты "Отче наш" сегодня читал? А "Богородицу?" И чего ты хочешь? И как мы тебе после этого поможем? Эх вы... безбожные... - добавляла она в конце, как припечатывала, и пациенты сразу стыдливо замолкали, чувствуя свою доказанную вину.
Перед обедом привезли покусанного собакой ребёнка. Затем доставили мужика со сломанной от удара копыта жеребца челюстью. Потом было ещё два аппендицита и один перелом локтевого отростка со смещением. Фурункулы, карбункулы, абсцессы и флегмоны - просто не в счёт. На это Глеб Никифорович с Пелагеей Ивановной уже просто не обращали внимания, резали и дренировали между делом, как семечки лузгая.
Часам к трём поступление больных спало, и доктор с медсестрой решили уважить просьбу старика Семёна, который с утра сидел на стуле в конце коридора и смиренно ждал, когда же доктора освободятся и смогут съездить с ним в соседнюю Прохоровку, хоть одним глазком взглянуть на его больную, уже десять лет, как лежачую, дочь вследствие какого-то непонятного нервного недуга. По ногам у неё уже пошли паршивые пятна, и отец переживал, что сгинет она, врачами не осмотренная, что люди про них с бабкой скажут?
Детей у дочери не было, а муж её бросил, как слегла. Вот родители только и ухаживали. Так уж получилось, что и у них все дети в разное время поумирали: кто в младенчестве, а кто в отрочестве. Один сын Лука дожил до двадцати трёх годков, но потом простудил головушку и слёг от какого-то "мимянгита", как объяснял старик Семён соседям со слов доктора. Как слёг - так и помер. Приехали родители в больницу на следующий день сына навестить - а им холодное тело отдают хоронить. Такая судьба...
Вот и переживали старики, что дочь последняя от них уходит. Пусть и ухаживать приходилось, а всё, как-никак, одна семья... А-то останутся одни... С дочерью -то всё веселее. А может, надеялись, что встанет ещё? Ведь молодая, сорок годков, зачем умирать?...
Врач и медсестра сели в повозку, и Семён на радостях лихо тронулся. Он часто оглядывался, шмыгал красным замёрзшим носом, благодарил. Медики сидели сзади: Глеб Никифорович надеть большие плотные рукавицы; а Пелагея Ивановна где-то приобрела муфту, и теперь с удовольствием хвалилась, что руки у неё, как в печке. Ядрёный морозец раскрасил обеим щёчки в яркий румянец и настроение у медиков, не смотря на то, что ехать туда и назад составляло было трёх часов, было приподнятое.
- Глеб Никифорович, благодать-то, какая! Смотри, смотри, лиса побежала! -радовалась, как ребёнок, Пелагея Ивановна.
Глеб Никифорович довольно морщился, щурясь от яркого белого снега в поле.
- Ах, плутовка, ты смотри! За зайцами, что ли, охотится? - он с интересом всматривался в прыжки лисицы в сугроб.
- Не... За мышами... - протянул, уточняющее, дед Семён.
Дорога туда показалась лёгкой и быстрой. Зашли в дом, провели их к койке, на которой уже десять лет маялась спиной с отказанными ногами дочь Галина.
Она была худая, словно высохшая. Глаза большие, грустные, с виноватым взглядом и тёмными кругами под ними. Дочь приподнялась на руках, стало ёрзать, пытаясь присесть. Потом перевернулась, чтобы показать ноги под простынёй. Тёмно-синие, вишнёвые, бардовые пятна разной формы и размеров усыпали голени и бёдра. На пяточных областях появились язвы. Галина всё пыталась обернуться назад и посмотреть, что творится с её ногами.
Глеб Никифорович внимательно осмотрел, поковырялся в язве на правой пятке, пощупал пульс на стопах, и, написав на клочке бумаги лекарства, наказал отцу:
- Отец! Ты, давай, в город поезжай. В главную аптеку. Только там может быть, больше не знаю, где ещё. Купи, и мажь. И вот эти таблеточки, слышишь? Тоже надо давать. Нейротрофические язвы - то у неё, я так полагаю.
- Пролежи? - переспросил, услужливо наклонившись вперёд, старик.
- Не! Ней-ро-тро-фи-чес-кие! От нервов, отец, от спины больной.
- А!... - старик, ничего не понимая, замотал головой, - нервические...
- Нервические, нервические, отец. Но перинку-то ты ей ещё одну подложи, чтоб и пролежней не было. Понял?
Старики усердно закивали головами. Бабушка кинулась в погреб и достала от туда мочёных яблок, да квашеной капусты. Доктор с медсестрой сначала отнекивались, потом с благодарностью приняли и поехали назад.
Обратная дорога началась с небольшого казуса: лошадь вдруг стала упрямиться и встала, как вкопанная, перед мостом. И как ни бил её Семён, как и стегал, ни упрашивал - норовила уйти то в один, то в другой бок, но вперёд - никак. Семён слез с повозки и хотел провести лошадь под узду, но та фырчала, ржала, стала пытаться лягнуть телегу.
Удивлённый Глеб Никифорович слез с повозки следом зашёл на мост. Он не понимал причину каприза лошади и стал прыгать на брёвнах, желая проверить их прочность. Брёвна даже не скрипнули, но тут из- под моста через замёрзшую речушку выскочило нечто чёрное, лохматое, страшное, гадкое, на четвереньках. Оно задержалось на несколько секунд, и оглянулось на доктора. И Глеб Никифорович увидел эти прозрачные, светящиеся, завораживающие желтые волчьи глаза... При всём ужасе остального обличья, эти глаза были просто прекрасны... Они манили, от них кружилась голова, ноги подкашивались, и хотелось уйти куда угодно, хоть на край земли, лишь бы они были рядом...
- А ну пошла прочь, нелюдь дикая! - замахнулся на неё дед Семён и топнул ногой. "Нечто" ушмыгнуло так быстро, словно растворилось.
- Садитесь, садитесь, Глеб Никифорович, - услужливо предлагал он, сводя под локоть с моста зачарованного колдовскими глазами доктора.
Врач сел на место, и путь продолжили. Он посмотрел на Пелагею Ивановну и спросил:
- Что происходит? Что это было? Опять они?
Женщина устало кивнула и решила сознаться:
- Повсюду они теперь, доктор. Хоть и сослали их в Нелюдимку, а размножились, гады, и по всем окрестностям шманят, житья не дают.
- Поубивать их надо было тогда, Пелагеюшка! Чего сжалились? Зачем оставили в живых? Они теперь опять кровь нашу пьют... Слышала, у Селивана опять корову угнали? А у Захара - от козы только башка осталась. Ох, был бы я молод - я бы этим уродам показал! А сейчас - чаво?... Только и гляди, как бы самого не сожрали... Надо было тогда сжечь их, когда наша взяла!
- Да чего уж теперь говорить, Семёнушка, - сокрушалась в ответ, глядя обиженно перед собой, Пелагея Ивановна, - раньше надо было думать. Поморить энтих хорьков кровопивушных, да и с концами. Всё бы они не так быстро размножились. А теперь - поспей за ними... Фиг!
- Они ведь для размножения сваво мужика нормального требуют. Со своими оборотнями - ни-ни! Не получается у них, выкидыши, говорят. Такое дело. Выглядят себе молодого - пригожего, и давай его охаживать, в сердце к нему дорожку протаптывать, - рассуждал Семён.
- Как к председателю? - усмехнулся Глеб Никифорович.
- Во-во, как к председателю, - живо согласился Семён, - Знаете, значит, историю эту?... Да, всё началось тогда у нас с председателя. Как храм сгорел, так он нам эту заразу в село и пустил, женившись на оборотне. Быстро она его порешила, но мальчишку от него родила. Так их и не нашли, помнишь, Ивановна? Весь лес облазили, так отомстить за председателя хотели. Но нет, скрылись куда-то, вурдалаки ночные.
- Да, - продолжила вспоминать Пелагея Ивановна, - долго мы о председателе тужили. Но новый-то тоже хороший был, церкву восстановил, школу построил...
- Да, хороший, только люди следом пропадать стали. Помнишь, в лес. Поодиночке боялись ходить? Одни ведь головы, да и то обгрызенные находили... Решили стрелять волков, на них грешили. Постреляли, а на другую ночь Клим приполз, перевёртыш, с простреленным пузом в деревню подыхать... Да Степан ещё стрелянным оказался тогда... он хоть и божился, что на охоту со всеми ходил, а ведь не было его с нами... С волками он бегал, гад. Вот и получил по заслугам. Своих же в лесу рвали, сволочи... Эх...
Дед Семён закурил махорку. Уже подъезжали к больнице.
- Да и жёны у многих этим стали заниматься, - подхватила Пелагея Ивановна, - Она, чтоль, их научила, пока с председателем жила, или сами они оборотились в другую веру... не могу понять. Но ведь и баб после этого ловили, как те кур с перьями жрал. Одна, дура, собаке в глотку вцепилась. Помнишь, Семён?
Семён, видимо, не хотел этого больше вспоминать. Он привёз врача назад, и сейчас уже думал, когда поедет за лекарством для дочери.
- Ну, давай, отец, не хворай! - попрощался с ним напоследок Глеб Никифорович.
- Вы это, Глеб Никифорович, в глаза-то этому чёрту смотрели? - вдруг спросил дед врача. Тот смутился.
- Вы бы в глаза этим зверям не смотрели... Нехорошо это. Загипнотизируют ведь... Вы молодой, сильный, они на вас охотиться могут. Для потомства. Предупреждаю. Не смотрите в глаза, особенно девкам.
И Семён, хлестнув лошадь по крупу, покатил в повозке в обратную сторону. Глеб Никифорович стоял на пороге больнице и долго смотрел ему в след. Лёгкий мерцающий в свете луны снежок, словно пух, опускался с небес и нехотя покрывал землю. Он мечтал ещё покружить, поозоровать, но его снежинки, хаотично вальсируя с лёгкой позёмкой, как, ни сопротивлялись, а все, же беспомощно ложились на землю...
И вдруг Глеб Никифорович услышал высокий протяжный вой, доносившийся откуда-то издалека, как из другого мира. Этот вой был призывной, так зовёт самка верного супруга, и откликнулся в его сердце какой-то непонятной волной радости и приливом надежды. Он сам пока не осознавал, что с ним творилось. Но почему-то захотелось бросить всё и бежать в поисках этого звука; рыть лапами землю, грызть корни, но найти ту, кто его зовёт...
- Глеб Никифорович! - разбудила доктора от грёз медсестра, зовя его через форточку наконец-то зайти с крыльца к себе в кабине, - дед-то утренний - ещё живой... Глаза, говорят, открыл, кушать просит...
Врачзашёл в больницу.