***
В Городе Ангелов, который уже давно ими покинут, на очередной претенциозной вечеринке в честь успеха очередного бесталанного деятеля искусства собралась значительная часть местного бомонда. Проходило мероприятие в чьём-то необоснованно большом и помпезно украшенном доме. Здесь были собраны и хаотично разбросаны, наверное, все вещи, ушедшие с молотка в прошлом сезоне аукционов: старинные китайские вазы династии Мин, работы Ван Гога, Пикассо, Уорхола и Бэнкси, редкое издание Конституции США под стеклянным куполом, кроссовки Майкла Джордана, бивень мамонта, бесформенные скульптуры современного искусства и десяток других не связанных здравым смыслом приобретений.
Лощёное событие решил посетить и находящийся на пике популярности художник и филантроп Уоллес Харт. Для выхода в свет он выбрал неброские светло-серые джинсы и белую водолазку, потому что хотел таким образом обособиться от общества экстравагантных личностей. Его сопровождала Маргарет Фокс, рыжеволосая девушка в элегантном коктейльном платье бордового цвета, с которой они были помолвлены и планировали пожениться через месяц. Уоллес изначально не собирался уделять внимание столь утомительному времяпрепровождению, но Мэгги, которую он так ласково называл, убедила его в том, что знаменитостям, чтобы мир о них не забывал, иногда необходимо появляться в популярных, хоть и унылых местах.
Спустя час после начала Уоллес ещё ни с кем не заговорил, исключая формальные приветствия. Он сидел в удобном кресле и, чтобы занять себя, брезгливо протыкал шпажкой оливки, покоящиеся на дне бокала из-под мартини, потому что не переносил их вкус без алкоголя. Маргарет же порхала по залам и обзаводилась новыми связями, которые могли бы оказаться полезными в будущем. С ней охотно знакомились, потому что многие из присутствующих слышали, что она первоклассный адвокат. А к услугам таких специалистов им частенько приходилось обращаться. Уоллес в глубине души презирал многих своих коллег по ремеслу, считая их бесхребетными и беспринципными, однако был слишком добродушным, чтобы это как-то проявлялось внешне. К тому же слава была для него скорее обузой, чем поводом для гордости. Он стал художником по единственной причине: отстаивать свои убеждения и продвигать их в массы через творчество. Поэтому конец вечеринки Уоллес воспринял бы как освобождение от жестокой пытки, которое пока что не предвиделось. В другом конце комнаты, облокотившись на стену, стоял мужчина в строгом чёрном костюме, рубашке и туфлях, наблюдающий за Уоллесом Хартом и постукивающий пальцами правой руки по штанине с интервалом ровно в полторы секунды. На лице у него были тёмные солнцезащитные очки с круглой оправой, так что направление его взгляда невозможно было определить. Наконец-то он решил подойти и разместиться в соседнем кресле.
— Добрый вечер. Вы ведь Уоллес Харт, известный гиперреалист? — протянул руку незнакомец.
— Привет. К сожалению, да. А ваше имя? — поздоровался в ответ, пожав её, Уоллес.
— Оуэн Фелл.
— Приятно познакомиться. Раньше не видел вас на таких мероприятиях. Правда, не могу сказать, что сам завсегдатай, но всё же.
— Я долгое время жил с семьёй в Канаде, а потом обустраивался здесь. Было как-то не до торжеств, тем более таких пафосных.
— Тоже заметили?
— Тут буквально всё кричит о том, что в высших кругах деньги — неиссякаемый ресурс.
— А это и не так далеко от истины, — Уоллесу начинал импонировать собеседник, поэтому он не прекратил разговор после нескольких фраз, как обычно делал. — Чем вы занимаетесь?
— Я учился на ветеринара, но жизнь доходчиво объяснила, что данное занятие мне не подходит. А сейчас я бы причислил себя к некоему подвиду философов. У меня есть задумка одного проекта, который я постараюсь вскоре реализовать, — ответил Оуэн.
— Звучит любопытно. Поделитесь?
— Не хочу хвастаться раньше времени. Иначе слова могут оказаться пустыми, и я буду выглядеть нелепо.
— Уважаю ваш подход.
— Предлагаю перейти на "ты", чтобы отбросить фальшивые формальности.
— Почему бы и нет, — согласился Уоллес.
В это время Маргарет заметила, что её жених нашёл себе компаньона и перестал дуться, сидя в одиночестве. Она подошла к Уоллесу и обняла его, присев на подлокотник кресла.
— Милый, не представишь меня своему новому другу? — спросила Мэгги и посмотрела в лицо находящегося рядом человека, но невольно отвела взгляд, потому что вместо его глаз увидела в линзах своё искажённое и тусклое отражение, словно лишённое жизненных сил.
— Эта ничуть не навязчивая красотка — моя будущая жена Маргарет Фокс.
— Польщён таким знакомством, — с учтивостью сказал Оуэн и поцеловал руку девушки.
— Взаимно, — добавила Маргарет.
— Уоллес, честно признаюсь, твои работы приносят мне колоссальное удовольствие. Они выполнены с отточенным мастерством. Поражает техническая сторона: кажется, что перед тобой не полотно, а фотография прямо с места трагического инцидента, — поделился Оуэн. — Но настоящей загадкой для меня является тот диссонанс, который появляется из-за антагонизма между твоим мировоззрением и тематикой твоих картин. Насколько я знаю из различных интервью, ты гуманист, не так ли?
— Гуманизм и пацифизм святы для меня. Сложно представить, чтобы здравомыслящий человек придерживался других взглядов. Это попросту дико.
— Маргарет, а вы разделяете такую точку зрения?
— Конечно, только я не настолько фанатична, как он, и могу без криков выслушать другие точки зрения, — с иронией ответила она и посмеялась. — Со мной тоже можно на "ты".
— Хорошо, буду иметь в виду. Я всё равно никак не могу понять, Уоллес, почему ты тогда рисуешь такие жестокие сцены? Картина "Материнский инстинкт" оставила у меня неизгладимое впечатление после того, как я её увидел в первый раз. Застывший момент, изображённый во всех подробностях, в котором обезумевшая от голода мать поедает своего младенца, действительно внушает первобытный страх. Это одновременно и аллюзия на безжалостные законы дикой природы, и переосмысление "Сатурна, пожирающего своего сына" Гойи. Гениально и вызывающе, но как ты себе позволил такое?
— Ты не первый, кто спрашивает, но всё довольно логично. Я объясню. Одна из основных движущих сил человека — жестокость. Ещё де Сад писал: "Самая сильная страсть человеческая — страсть причинять зло". Люди всегда требуют хлеба и зрелищ. Возьмём хотя бы гладиаторские бои или средневековые пытки и казни. Сейчас же, во времена условностей и иллюзии гуманности, такое вне рамок закона и общественной морали, а толпы фанатов собирает спорт или реалити-шоу. Отголоски прошлых веков, которые не смущают совесть зрителя. Но природную жажду расправы так легко не утолить.
— Я часто говорю ему, что он слишком много читал своего любимого де Сада, — пошутила Маргарет.
— Неправда, я во многом не согласен с ним. А именно с его бескомпромиссным приговором человечеству, — возразил Уоллес.
— Видишь, Оуэн, на такие темы с ним можно разговаривать только серьёзно, — сказала Маргарет и поморщилась.
— Я всегда по достоинству оценивал серьёзный подход к делу, — заявил Оуэн.
— Я поставил перед собой цель давать людям желаемое, но запретное, как эмоциональную разгрузку. Может слишком самонадеянно, и всё же. Я надеюсь, что им не хочется совершать насилие после моих натуралистичных картин с ужасами нашей действительности. Если человек не может сдержаться от причинения боли другим, то он ничем не лучше зверя, — продолжил Уоллес.
— Тогда чем твои работы отличаются от спорта и реалити-шоу, которые ты привёл в пример? По сути, эти социальные явления тоже могут служить своеобразной альтернативой беспорядочному насилию, разве нет? — попытался подловить оппонента Оуэн.
— Так и есть, но в этой дикости участвуют живые люди. А в моих работах страдают только образы людей. И у меня всё выглядит куда красочнее, — добавил Уоллес и посмотрел на Маргарет в поисках подтверждения.
— Настолько, что они меня пугают. Признаюсь тебе по секрету, Оуэн. Мне не нравится то, что рисует Уоллес. Но причины, из-за которых он это делает, благородны и заставляют меня гордиться им.
— А мне, наоборот, приносит наслаждение то, что нарисовано, и то, как это нарисовано. Тем занятнее узнавать о картинах больше. Уоллес, у тебя довольно любопытная позиция. Я бы даже назвал её по-наивному смелой. А не может оказаться, что ты, например, вдохновляешь слишком впечатлительных людей, в частности людей с повреждённой психикой? Кроме того, мало кто, если есть вообще хоть кто-то, понимает твой глубокий посыл. Скорее всего, поклонники твоего творчества бездумно возводят в культ всё, что выходит за рамки дозволенного, потому что их забавляет инфантильное диссидентство.
— Ха-ха, — предположение Оуэна позабавило Уоллеса, — я смотрю, ты не особо высокого мнения о людях. Больных может спровоцировать всё что угодно. Было бы несправедливо из-за этого делать их изгоями или вовсе отказываться от творчества. Таким людям требуется лечение должного уровня и качественные препараты. Я, конечно, не питаю иллюзий, что все осознают цель моего творчества. Но в любом случае оно несёт терапевтический эффект.
— Правильно ли я понимаю, что ты объясняешь свою дикую популярность не духом нигилизма и тягой к разрушению у людей, а своей благородной миссией? Закрадывается мысль, что картины терапевтичны непосредственно только для тебя. Во всех рецензиях отмечают в основном запредельный уровень передачи реальности, кто-то даже усматривает сатирические черты. Однако я не встречал ни слова о том, что твои работы облагораживают общество и устраняют насилие. Я искренне считаю, что придавать им такое значение, равноценно самообману и подмене чёрного на белое, а ведь вся их прелесть заключается в тёмной стороне, инстинктивно привлекающей нас, — сказал Оуэн, устало улыбнувшись, и на его очках мелькнули блики.
— Если бы я почувствовал, что получаю удовольствие от рисования картин, то прекратил бы этим заниматься. Важен сам смысл, который вкладывается в работы. Иногда мне мучительно касаться кисточкой холста и выводить обречённые силуэты. Это всё, что я могу тебе сказать, пока не потерял веру в людей.
— Достойно, хоть и спорно. Мне кажется, получилась вполне неплохая дискуссия. Прошу, приходите ко мне в гости на следующих выходных, разумеется, если у вас найдётся свободное время, — любезно пригласил новых знакомых Оуэн и выжидающе посмотрел на них.
— Милый, что скажешь? Я не против, — поделилась мнением Маргарет.
— С удовольствием, — сухо ответил Уоллес, а в его голове пронеслись мысли о необходимости защищать свои убеждения в предстоящих словесных схватках с новым соперником.
— Замечательно! Возьмите визитку с моим адресом, я несколько старомоден в этом плане.
На чёрной матовой визитке шрифтом белого цвета были написаны имя и фамилия, название улицы, номер дома и домашний телефон. Оуэн попрощался и поспешно удалился, будто скрываясь от яркого света, исходящего от претендующих на изысканность, но выглядящих аляповато ламп. Маргарет вернулась к лавированию между гостями, а Уоллес, продолжая сидеть в кресле, предавался осмыслению своих концепций и с каждым проносящимся доводом всё больше убеждался в своей правоте. Однако теперь окружающая обстановка начала угнетать его ещё сильнее. Он ловко выцепил из толпы свою невесту и внушил ей то, что уже достаточно посветил лицом и что пора делать отсюда ноги. Она не стала возражать, и они вызвали такси, чтобы добраться домой.
По пути Мэгги воодушевлённо хвасталась приобретёнными знакомствами и живописно вырисовывала возможные перспективы, но Уоллес задумчиво глядел в окно, пропуская её речи мимо ушей. Впервые за долгое время кто-то всколыхнул в нём гладь незыблемых истин. Столпы его постулатов на мгновение пошатнулись. Он не раз размышлял над тем, какие обстоятельства могли изменить его точку зрения, сломить принципы, которые являются для него основой человечности. Уоллес никогда не испытывал по-настоящему роковых жизненных трудностей, которые проверяют на прочность, но имел ту странную, ничем не обоснованную уверенность в себе, сравнимую с деятельностью ледокола. Возможно, где-то очень глубоко внутри, там, куда мы боимся заглядывать, предполагая, что можем обнаружить запретные и пугающие желания, хранилась мания Уоллеса попасть в условия, позволяющие удостовериться в истинности его представлений.
Они доехали до места назначения и, утомлённые, кто неугомонной активностью, кто напряжённым мыслительным процессом, распластались на огромной двуспальной кровати. Уоллес искренне похвалил Мэгги за предприимчивость и целеустремлённость, хотя не вник ни во что из того, что она успела рассказать ему в машине. Она благодарно поцеловала его и пошла в душ, а он уставился в потолок отсутствующим взглядом, пытаясь очистить разум. Вернувшись, Мэгги застала его отрешённым от реальности и погружённым в себя. Она редко находила возлюбленного в подобном состоянии.
— Уолли, всё в порядке?
— А? — он вышел из оцепенения.
— Ты будто куда-то провалился. Нечасто можно увидеть тебя таким. Это из-за Оуэна? Можем вежливо отказаться от приглашения, если ты не хочешь, — Маргарет была очень проницательна и чуть ли не читала его мысли.
— Я же не заблуждаюсь, да? — внезапно спросил Уоллес.
— Ты о чём?
— Насчёт моих убеждений...
— Конечно, и ты знаешь, что я поддерживаю их, только у меня более скептический взгляд на вещи. А ты до жути идейный и принципиальный, и мне всегда это нравилось в тебе.
Мэгги понимала, что слова не особо помогают вывести его из смятения. Тогда она прильнула к нему и нежно поцеловала. Пришлось потратить ещё немного времени и изобретательности для того, чтобы погрузить его обратно в реальность. После этого они утонули в обоюдных ласках, и только в тот момент Уоллес смог отвлечься от событий минувшего дня.