Глава 16. Ты - моя пустота.
От лица Виолетты.
Я схожу с ума. В прямом смысле меня накрывает безумие в этом месте. Я не знаю, сколько я уже тут нахожусь, но чувствую, что долго. Меня наконец-то покормили, но не прям сильно. И дали еду. Это как окунуться в теплую воду после холодной.
Ко мне не приходили уже долго, я совершенно никого не вижу. Вижу только какие-то тени в этой темноте. А может, это уже галлюцинации. Ещё когда я смотрела в этой темноте, то увидела в углу зеленую точку. Я была готова рассмеяться. Они наблюдают за мной через камеру. Тычут пальцем, я уверена.
Внутри меня пустота. Сейчас там совершенно ничего нет. Там нет ни злости, ни страха, ни вины. Мне кажется, что я забыла, как выглядит лицо Энтони, Кармелы, Алессии или же Риккардо. Я забыла, как выглядит статно Лючио.
К темноте я уже давно привыкла. Теперь я вижу на расстоянии вытянутой руки. Потому хоть как-то да и могу ходить, но цепь не позволяет. Я поняла, что моя решетка маленькая. Точнее, место для моей тюрьмы отведено маленькое. Оно прямоугольной формы.
Так же тут много пауков, тараканов, а ещё я слышала мышь. Бегала тут, пищала, словно пыталась найти себе выход. Но выхода нет... Его нет, кроме той двери, за которую мне совершенно не светит выйти. Я так и не поняла до сих пор, Энтони это или нет... Я хочу верить, что это не он, но где-то в глубине души моё сердце говорит: «Виолетта, это он...»
Все, что я делаю, — это сплю либо залипаю на непонятную мне местность. Что ещё тут делать? Я пыталась дотянуться до стола, но безуспешно. Он прикреплен к полу. Когда я это поняла, то вся моя надежда была просто расколота. Я не смогу выбраться отсюда, точно не живой.
Я сидела и смотрела на свои грязные руки, от чего мне стало мерзко, и я закрыла глаза, откинувшись головой на стену. Раны болят, но я уже не замечаю. Дверь открылась, свет проступил, пойдя ко мне, заставляя поморщиться и прищуриться, посмотреть, кто там.
Мужчина в пальто, лицо его скрыто, а он будто в шляпке. Это сколько я уже тут, раз он в шляпе? Ничего не понимаю. А может, он просто как для имиджа. Не до этого уж точно тебе сейчас, Виолетта.
Мужчина прошел, подвинул стул и сел напротив моей клетки. Он молчал и просто смотрел на меня. На грязную, израненную, а может, уже исхудавшую. Мои руки и ноги дрожали от слабости. Мужчина достал что-то из своего пальто и протянул мне. Я сначала посмотрела на него недоверчиво, но живот скрутило, и я взяла. Это оказался шоколад. Я развернула обертку и стала есть, всё ещё соблюдая какой-то этикет.
— Голодная, — прошептал мужчина.
Я слышала, но разгадывать по голосу мне было совершенно не до этого. Я хотела есть, очень хотела.
Затем мужчина протянул мне бутылку воды, я без отказов взяла сразу же. Открыла и вот с водой уже правила этикета пошли в задницу. Я пила жадно и бесстыдно. Когда я уже допила воду, то вздохнула с облегчением и уставилась на темный силуэт.
— Плохо тебе? — прошептал мужчина, а тут я уже поняла, кто это.
— Что тебе нужно? — проворчала я.
— Мне нужна ты, Виолетта Скалли, — проговорил он и скрестил руки на груди. — Я же говорил, что ты станешь моей, но позже.
Я посмеялась слабо, а затем покачала головой.
— Ты думаешь, что я стану твоей после всего этого дерьма, Алехандро Варгас? — прошептала хрипло я. — Я лучше сдохну, чем стану твоей.
— Можешь сдохнуть. Но потом, как станешь моей, — посмеялся он.
— Зачем всё это? — Я закрыла глаза и выдохнула. — Зачем нужно было меня похищать? Пытать? Насиловать? Держать в подвале и в голоде?
Варгас достал сигарету и прикурил, а затем протянул мне одну сигарету. Конечно же, я взяла. Я подкурила сигарету и сделала затяжку. Дым, такой сладкий, наполнил мне легкие, а затем медленной струйкой потянулся к головному мозгу, создавая приятное головокружение.
— Чтобы что-то сделать своим, что было чужим, нужно это сломать. Сломать в щепочки, а потом клеить так, как нужно тебе, — сказал он, выпуская дым. — Ты была в руках Энтони, он сломал тебя, как ему нужно было, а я же Алехандро Варгас. Я сломал тебя, чтобы ты перестала быть Скалли и в итоге стала Варгас.
Я посмеялась, делая затяжку, и посмотрела на него через решетку.
— Энтони не сломал меня, он лишь дополнил, — проговорила я. — А что сделал ты?
— То, что он дополнил, я вылил, как из кувшина... — начал он, но я перебила.
— О нет, ты просто покрасил воду в кувшине. Из красного, сделав её чёрной, словно смоль. Словно ночное небо без звёзд, — прошептала я.
— Ошибаешься, Виолетта, — он затушил сигарету и прикурил новую. — Я уже сломал тебя. Ты не кричишь на меня. Ты не пытаешься показать свой острый язык. Ты перестала бороться.
Я сжала губы, а затем нахмурилась. Сейчас мне стало больно от осознания того, что он прав. Я ведь больше не борюсь, я сижу тут как мышка. Больше не кричу, больше не пытаюсь сказать что-то грубое. Я сломалась. Вот так легко. Взяла и сломалась.
— Ты думаешь, это поражение? Что сломленность — это конец? О, Виолетта... Это только начало. Ты не видишь красоты в том, что произошло? Как художник, я взял холст, испещренный чужими мазками, и стёр их дочиста. Не до белого — нет. До твоего цвета. До той глубины, где больше нет ни Энтони, ни Скалли, ни даже тени прошлого. Ты — чистый лист, который теперь принадлежит только мне.
Я сидела и слушала его, делая затяжки.
— Ты не кричишь? Не борешься? Это не слабость. Это покой. Ты наконец перестала метаться между тем, кем тебя сделали, и тем, кем ты боялась стать. Теперь ты — моя. И разве это не прекрасно? Быть частью чего-то большего? Частью меня?
Я подняла на его тёмный силуэт взгляд, хотела что-то сказать, но он продолжал свою идиотскую речь.
— Ты как ночь без звёзд... Да. Но кто сказал, что ночь должна светиться? Её прелесть — в бездонной тишине, в которой слышен только мой голос. И ты уже начала прислушиваться. Скоро поймёшь: быть сломанной — значит обрести новую форму. А я, el mejor alfarero, — лучший гончар, — затянулся сигаретой, выпуская дым кольцами. — Или ты всё ещё веришь, что где-то внутри осталось что-то нерушимое?
Я сломана. Это не крик, не вопль отчаяния — просто констатация факта. Тихая, безжизненная, как пульс под пальцами, когда уже нечем дышать.
Раньше во мне было пламя. Я шипела, кусалась, вырывалась — даже когда знала, что это бесполезно. Даже когда Энтони пригибал меня к полу, в моих глазах оставался огонь. Не его. Мой.
А теперь? Теперь я сижу здесь. Курю его сигареты. Слушаю его голос. И самое страшное — понимаю его.
Он прав. Я не борюсь. Не кричу. Даже когда он говорит, что разлил меня, как воду из кувшина, я лишь сжимаю губы. Потому что знаю: он не просто вылил. Он пересоздал.
Во мне больше нет той ярости, что заставляла биться в истерике. Нет той гордости, что закипала в груди при каждом унижении. Есть только пустота. И страх — не перед ним, а перед собой. Потому что где-то в глубине мне нравится эта тишина.
Может, он и вправду лучший гончар. А я — просто глина, которая наконец перестала трескаться в его руках. Но если это — покой, то почему мне так больно?
— Ах, Виолетта... Ты наконец поняла, — проговорил он с облегчением.
Его губы растянулись в улыбке — медленной, торжествующей, как у хищника, чувствующего, как дрожит под лапой последний вздох добычи. Он откинулся назад, выпуская дым в потолок, и его глаза блестели — не просто от удовольствия, а от триумфа.
— Ты чувствуешь это, да? — Голос низкий, густой, как патока. — Ту пустоту, которая теперь внутри. Ты думаешь, это конец? Нет, mi estrella. Это освобождение.
Он наклонился вперед, приближая лицо к моему лицу, чтобы я видела каждый блик в его глазах, каждую тень удовлетворения.
— Ты боялась этого момента. Боялась признать, что больше не сопротивляешься. Но теперь... теперь ты приняла. И это прекрасно. Видишь? Даже твой страх перед самой собой — он мой. Ты боишься, что тебе нравится покой? Что ж.
Он провёл пальцем по моей щеке через решетку, почти нежно.
— Это потому что ты моя. И скоро ты перестанешь бояться. Скоро ты будешь благодарна. Ведь я не просто сломал тебя... — Пауза. Он вдохнул, как будто нюхает аромат моей капитуляции. — Я сделал тебя сильнее. Без прошлого. Без их следов. Только я. Только мы.
Я смотрела на него, и тогда он засмеялся — тихо, глубоко, с наслаждением человека, который выиграл.
— Приветствуй новую себя, Виолетта. И поблагодари меня позже. Ты пришла ко мне сама. Как я и говорил.
Я как трещина в стекле, которую никто не слышит. Он победил. И самое страшное — я это знаю. Я сижу и курю его сигарету, вдыхая дым, который теперь кажется частью меня. Раньше во мне было столько огня — я кричала, кусалась, плевалась ненавистью. Даже когда Энтони ломал меня, внутри оставался уголёк, тлевший яростью.
А теперь? Теперь я слушаю, как он говорит, что пересоздал меня. И он прав.
Меня больше не рвёт на части от его прикосновений. Я не сжимаю кулаки, когда он называет меня своей. Где-то глубоко, в самом тёмном уголке души, я даже понимаю его.
Это отвратительно. Я должна ненавидеть себя за это. Но даже ненависть кажется такой далёкой, такой утомительной. Проще — ничего не чувствовать. Проще — стать этой пустотой, ночным небом без звёзд, как он сказал.
А его смех... Он ликует, потому что видит. Видит, как я сдаюсь. Как я перестаю быть собой и становлюсь... чем-то другим. Его.
И самое ужасное? Я больше не уверена, что хочу сопротивляться.
Кто я теперь? Ответа нет.