Жесткий пол
— Никогда не думала, что стану одной из тех, кто по вечерам глушит красненькое, уставившись в пустоту поверх стакана, однако вот тебе факт — стала.
Н.Спаркс, «Дорогой Джон»
Лика
— Лика, открой сейчас же! — Бешено орет Тим через дверь.
Удары его кулаков там, в подъезде, будто барабанят по моей голове и играют, как кот, с клубком нервов в моем животе.
Я предупреждала Тима перед уходом, что больше не потерплю, если он опять придет за полночь. Дошло до того, что он уже не ночует ни одного дня в неделю дома, ведь лето, занятий в университете нет. Потом весь день спит, ест и уходит, оставляя мне горячие поцелуи и самые искренние обещания.
Родители говорят, что я бесхребетная размазня, и Тим это давно раскусил. Мать убеждена, что с ней бы его фокусы не прошли.
Потому решилась на крайнюю меру и настырно держу его за дверью. Пусть идет спать туда, где болтался до этого времени. Но Тим не сдается, долбит в окна и опять возвращается к двери. Ужасно стыдно перед соседями за этот спектакль. А вдруг пожалуются хозяйке квартиры и нас выставят, или Тим разобьет окно, решеток на нем нет.
Приближаюсь к порогу и говорю через запертую дверь:
— Иди спать к братьям. Я тебя предупреждала.
— Никуда я не пойду. Немедленно открывай! — голос озверевший.
Он сейчас вышибет несчастную старую дверь. Становится ещё страшнее. Его волчара съел с потрохами моего храбрящегося пуделя — тяну за щеколду и открываю.
Тим влетает с такой яростью в пьяных глазах, что инстинктивно делаю два шага назад. Я не знаю, что он сейчас со мной сделает. Когда Тим пьян, кажется, что на меня, точнее, даже сквозь меня смотрит совсем другой, незнакомый человек. Взгляд чокнутый, бесноватый, как у киношного злого лабораторного гения.
«Не показывать страх!» — мамины слова отбивают чечетку в голове в такт с бешеным пульсом. Понимаю, что иначе Тим победит и захватит ещё большую территорию для необузданных похождений.
— Собирай свои шмотки и убирайся отсюда, — стараюсь вложить в голос, как можно больше металла, и подкрепляя действиями, выкидываю из шкафа его одежду.
— Не смей мной командовать, дорогуша, — он мерзко, высокомерно тянет слова, когда пьян. — Если забыла, то я тебе напомню, что за квартиру плачу я с Алексом. Так что, если кому и уходить, так это тебе. Сидишь тут, книжечки целыми днями читаешь, — Тим приближается ко мне, держась правой рукой за стену и заляпывая грязными кроссовками чистый пол.
Сколько яда сочится из его глаз. Он правда думает так, как говорит?
За месяцы нашей совместной жизни могу не хуже алкотестера определить уровень опьянения Тима по взгляду и голосу. В его гортань проникает мерзкое пропитанное цинизмом и сарказмом задиристое существо, которое лучше всего сразу же убаюкать и накрыть одеяльцем. Серьезно, и тембр голоса, и интонация сильно меняются, появляется манерное растягивание слогов, даже проскакивают нецензурные слова. В этот раз концентрация алкоголя в его крови явно превышала привычную. Как я, верующая с детства, оказалась под одной крышей с таким парнем, терплю это беззаконие в своей семье?
Такие серьезные разговоры не начинают на пьяную голову. Но во мне говорит обида, подсказывая: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Он действительно считает меня нахлебницей, считает, что за это должна помалкивать и всё терпеть.
Хочется сделать ответный удар равноценной силы, даже если завтра он и не вспомнит. Хватаю диски с его любимой музыкой, начинаю их ломать на части, бросать к его ногам, топтать. Вот что ему по-настоящему дорого.
Тим делает два рывка в мою сторону, больно скручивает руки за спину, что заставляет меня согнуться и встать на колени перед ним, а затем бросает на диван. Он не поскупился сделать всё в полную силу, продемонстрировав моё полное ничтожество и бессилие.
В голове сгорел предохранитель, и я истерически закричала, плача от обиды, ведь дедушка всю жизнь бил бабушку, иногда прямо на моих глазах. Она, женщина старой закалки, так и не бросила его ради детей, но поплатилась жизнью за накопленные внутри обиды. Умерла от рака накануне шестидесятого дня рождения. А тиран, глазом не моргнув, нашел себе другую. Буквально за пару месяцев. И теперь всем говорит, что никогда так не был счастлив раньше.
Тим знал эту историю. Я предупреждала его ещё до свадьбы, что уйду навсегда от мужчины при первом же проявлении агрессии. Как он мог? Неужели его любовь всего лишь фальшивка? Или настолько пресытился мной, настолько осточертела ему?
«Никогда не прощать насилия!» — с детства вколотила в подкорку мозга, как алфавит и таблицу умножения.
Начала собирать свои вещи.
— Я ухожу от тебя. Как ты и хотел, — бороться с дрожью в голосе и теле не получается, вся бойкость испарилась.
— Никуда ты сейчас не пойдешь. Завтра, — Тим закрывает входную дверь, забирает ключи и уходит в душ.
Меня так колотит от шока, руки трясутся, не могу удержать стакан с водой. Не верю всему, в чем так активно участвовала только что. А завтра он скажет, что сама его спровоцировала, начнет просить прощения. Или притворится, что не помнит, был не в себе. Такая ведь тактика у мужчин?
Боже, с кем я живу? Я не знаю этого человека.
Отомстить! Стискиваю зубы и сжимаю кулаки, моей злости нужен выход. Ничего не приходит в голову. Чувствую себя беспомощной. Мне нечем задеть его за живое. Единственным триггером для Тима всегда была ревность, но кто станет ревновать беременную женщину с таким пузом?
Уж точно не хочу провести эту ночь в одной постели с чудовищем. Звонить отцу в такой час? Нет. Ещё прибьёт его, а потом посадят.
Как же забыться? Только бы дотянуть до утра. Как простирать добела свой мозг? Просто уснуть обессиленной и не истекать кровью изнутри.
Взгляд падает на бутылку красного. Готовила в нем рыбу недавно. В жизни не прикасалась к спиртному.
А что? Только Тиму можно пить и глушить проблемы в алкоголе?
Тянусь к темно-зеленому стеклу с плещущейся в нем жидкостью, обещающей мне полное забвение и утешение. Что ж, попробуем, так ли это?
Кружка для чая. Фужеров у нас нет. Глоток. Ну и мерзость. Горько, кисло, никакого удовольствия.
Ищу шоколад.
Попробуем так? Вроде чуть лучше.
Пью через силу, морщась, когда в дверях кухни замечаю мускулистую загорелую фигуру в одних боксерах, с влажными волосами и каплями воды на голом торсе. Капли падают на чистый пол. Ненавижу.
Тим начинает ржать. Не люблю грубые выражения, но здесь точно неприменимо слово «смеяться». Это отвратительный сардонический хохот человека, одержавшего полную победу. Разве так ведут себя любящие мужья, будущие папочки?
— Малышка, ты что решила надраться?
Его издевка придаёт мне храбрости, молча опрокидываю в себя остатки, краснеющие на дне чайной кружки.
— Хм-м-м, с шоколадом? — Он с сарказмом выгибает бровь. — А где же сыр и виноград? Ты же у нас такая утонче-е-енная, типа аристокра-а-атка.
Вот что его бесит во мне. Инаковость. Утонченность. Неиспорченность. И всегда бесило.
Демонстративно наливаю до самых краев вторую порцию. Тим не пытается меня остановить, с любопытством и даже наслаждением наблюдает за моим моральным падением. И плевать он хотел на своего ребенка в моем животе.
Через несколько минут я не в силах совладать с головой. Она жутко кружится и болит с непривычки. Мне не нравится это ощущение. А где же обещанные легкость, беззаботность и безудержное веселье? Не тянет петь и танцевать, как всех одуревших от алкоголя. Хочется залезть в собственный череп, схватить руками мозг, встряхнуть и крикнуть: «А ну, соберись».
Нестарпимое желание помыть голову, будто от этого полегчает, удастся вымыть оттуда дурман, очистить мысли. Тим ходит за мной по пятам: вначале в ванную, потом на балкон. У меня одна надежда на свежий воздух.
В итоге Тим сдается, ведь пьяная Лика — ни капли не весело и не зрелищно. Возвращаюсь и вижу его развалившимся на диване, изо рта раздаётся пьяный храп, стекает струйка слюны.
Стаскиваю свою подушку вниз и укрываюсь пледом. Пол ужасно жесткий. Мне никак не уснуть. Надоедливая мысль жужжит в ушах хлеще соседского перфоратора субботним утром: «Он даже не попросил прощения».
Просыпаюсь с тяжелой головой, всё тело ломит. Вещи собрала, ключи нашла. А Тим даже не открыл глаза.
Жаль расставаться с Зефиркой, но домой с котом папа не пустит. Насыпаю корм в миску. В последний раз. Сквозь слёзы целую белого пушистика, прижимая к шее. И прощаюсь с этим местом навсегда.
До боли обидно, что наша семья не продержалась даже года. Плачу всю дорогу до родительского дома, вспоминая отцовские слова: «Я смою твою жизнь в унитаз». Похоже, я отлично справилась с этой задачей и без его помощи.
Через два часа
Мигалки скорой. Тонометр. Какие-то абракадабры летят от одного мужчины в белом халате к другому. Я улавливаю лишь слова: сто шестьдесят пять на... Горло чистое... Тридцать девять градусов... Двадцать восемь недель.
В рот запихивают какую-то таблетку и заставляют глотать. Куда-то везут.
Тим... Он же ничего не знает...
Веду неравную схватку с тяжелыми веками. Лифт. Он резко обрывается и падает. Я лечу бесконечно долго вниз... Когда же он уже разобьётся наконец?
