ПРОЛОГ
По небольшой дороге с идеальным свежеуложенным асфальтом, уверенно шел мужчина.
Налакированные черные туфли, ступали мягко и тихо, будто он был грозным хищником перед решающим прыжком. Его антрацитовое пальто сливалось с плотным и густым туманом, растворяя его и так на безлюдной улице, а руки скрывали кожаные перчатки, которые крепко сжимали зонт-трость.
Оно и понятно, осенняя погода, уже который месяц совсем не радовала жителей этого города, но он чувствовал себя комфортно, даже не обращая внимание на чрезмерно повышенную влажность и промозглый холод.
С первого взгляда, трудно было отгадать, кто же он: один из местных жителей или же случайно забредший путник, сбившийся со своего пути.
Только те, кто давно жил здесь, знали, что с такой уверенностью, по тропам города, мог идти только один человек, а все, что находилось вокруг, смиренно боялось его и уважало. Даже старые многовековые дубы склоняли перед ним свои тяжелые безлиственные ветви. Потому что, здесь, он был хозяином.
Он был сердцем Самбервилля.
Его твердая походка, вела к местной достопримечательности - к средневековому храму, который придавал городу еще более мрачный вид.
Небольшой католический храм величественно возвышался над туманным ландшафтом города, впивая в мрачное небо острую вершину. Землистый цвет стен носил на себе отпечаток древности. Это было единственное здание, которое стояло на своем месте не один век.
Недостроенная продолговатая башня, содержала в себе колокол, который звонил ровно одиннадцать раз, по приказу нового хозяина на самые великие, по его мнению, праздники.
Он слышал, что у подножья собора похоронено несколько поколений - пара тысяч человек, удерживающих на своих костях монумент мрачной обители.
Это было слишком символично и идеально, для того, чтобы кардинально что-то менять. Витражные, треугольные окна, словно пустые глазницы зияющие под толщей серого смога, внушали тревогу и упокоение одновременно. А решетчатые, остроконечные прутья, невольно напоминали о грехах, которые непременно придется искупить.
Тяжелый взгляд мужчины скользнул по небольшим башенкам-шпилям.
Он прекрасно помнил, как несколько лет назад, вложил в реставрацию этого храма чуть ли не целое состояние.
Его рука коснулась мощной ограды и та жалобно заскрипела, нарушая зловещую тишину. Войдя в небольшой дворик, который не совсем вписывался в архитектурный шедевр, и потянув на себя тяжелую, массивную кованую дверь он вошел в церковь.
Смочив два пальца в мраморной кропильнице, которая стояла на входе, он хотел было перекреститься, но почему-то передумал.
Внутри, было все так же сыро и затхлый запах неприятно бил в нос.
Мужчина поднял ворот своего пальто, раздраженно съежившись, и прошел вдоль рядов молитвенных скамеек. На одну из них, он неосторожно бросил свой зонт, нарушая звенящую тишину глухим звуком.
— Я могу вам чем-то помочь, господин Мэр?
На звук одиноких шагов, вышел невысокий молодой мужчина в черном костюме, с белой полоской под воротником.
— Пришел узнать, как у вас дела, — гость оскалился, осматривая пресвитерий, — но раз уж я здесь, - он выдержал небольшую паузу, будто над чем-то тщательно раздумывая,
— то, возможно, вы примите меня, монсеньор?
Одним лишь взглядом, он указал на конфессионал и святой отец, чуть ли не приклоняясь пред ним, сделал пригласительный жест рукой.
Храм снова наполнился эхом шагов и прекратился только тогда, когда мужчина, вошел в исповедальню.
— Я могу начинать, монсеньор?
— ровным голосом, без капли дрожи, словно исповедь для него абсолютно привычное дело, произнес он.
— Грех, есть страшный яд для души. Если твоя душа просит очищения, то ей необходимо противоядие, в виде раскаяния. Покайся и Господь простит тебя.
— Что такое душа, осмелюсь спросить? Вы как человек знающий, легко сможете дать мне определение сему придуманному органу, — скептически ухмыльнулся мэр, одновременно пытаясь устроиться поудобнее на деревянной лавке.
— Душа является сосудом. Чем наполнить ее — право каждого. Только нужно помнить, что грехи, как смола, впитываясь, делают ее черной и грязной, — ответил святой отец, пытаясь рассмотреть лицо мэра, сквозь сетку, разделяющую их.
В таком состоянии он его еще никогда не видел. Да и вообще, встречались они крайне редко. Мэр никогда не приходил на службу, но частенько жертвовал немалыми суммами в пользу храма.
— Вы хорошо знаете сказки, монсеньор? Сегодня, скажем так, я даю вам ключи от всех комнат в моей душе и если вы откроете их кому-то еще, то запятнаете ключи кровью. И эта кровь будет вашей.
Мужчина оглядел скучным взглядом конфессионал, который напоминал ему скорее тесный и унылый склеп, чем место очищения.
Пауза затянулась надолго и вздохнув, он заговорил снова:
— Таинство исповеди и все такое? Я хорошо подготовился, прежде, чем вошел сюда.
— Все верно. Вы можете мне рассказать все, что вас беспокоит, господин мэр, — кивнул монсеньор, сжимая в руках небольшой деревянный крест.
— О, я и не надеюсь на индульгенцию. Это было бы неслыханной щедростью, с вашей стороны, раздавать прощение убийцам.
— Каждый сын божий заслуживает на прощение...
— Что вы знаете, о любви до гроба?— перебил священника мужчина.
Ему хотелось скорее совершить то, что он задумал и покинуть эту давящую своими темными стенами, комнатку.
— Хотя, у кого я спрашиваю? Ведь для вас нет другой любви, кроме как любви к Господу Богу. Но у меня не было другого выхода. Я встретил его, в тот момент, когда остро нуждался в этом. Он стал моим учителем, духовным наставником и открыл глаза шире на этот грязный мир. А деньги? Деньги, которые он платил мне по сути за то, что и так мне нравилось, хватило бы на всю оставшуюся жизнь.
— Что он заставлял вас делать?
— Я разве сказал, что меня кто-то заставлял? — он фыркнул от возмущения, оценивая вопрос как неправильный и бессмысленный.
— Вы сказали, что у вас не было другого выхода. Выход есть всегда...
— И это говорит мне человек в рясе? Вместо того, чтобы трахать лучших женщин мира, касаться их манящих тел, пить дорогие напитки, да и вообще жить в свое удовольствие, вы, монсеньор, существуете в этом прогнившем храме и выслушиваете бред грешников.
Но, может быть, ты извращенец? Тебя возбуждают рассказы шлюх, то, как они изменяют мужьям, а после, изменяют и любовникам, плачут на твоем плече, вымаливая прощения, при этом касаясь своей упругой грудью? — он перешел на ты, не сдерживая своих эмоций.
Ему и самому было невдомек, почему он так вспылил, но, это был его храм. Здесь все принадлежало ему, и он знал, что все, что он скажет, будет выслушано. Внимательно и безукоризненно.
— Я служу Всевышнему и помогаю заплутавшим душам. Мне кажется, ваша душа так же потеряла путь к светлому,
— спокойным, ровным голосом, ответил святой отец, хотя крест в руке, уже порядком впечатался в его кожу.
— Душа, — повторил его собеседник, с особым отвращением в голосе, - ты словно старый, заезженный проигрыватель. Пластинка порядком истаскалась, исцарапалась, а ты все так же продолжаешь настойчиво скрести по ней иглой, раздражая своим истошным скрипом всех адекватных людей. Но я тот, кто с легкостью может скинуть звукосниматель и все прекратится.
Мужчина прикрыл на секунду глаза, пробуя на вкус мимолетный страх, который он чувствовал нутром.
Чужой страх был для него наивысшим кайфом, лучше любых наркотиков и ярче любого оргазма.
— Господь давно спустился с небес, пропадая бесследно в пошлых и безвкусно украшенных барах. Этот парень любит все невзрачное и примитивное. Иначе бы не создал человека. Пока он заливает в глотку любимое красное вино, такие идиоты как ты, возносят руки к пустым небесам. Но пока здесь есть я, ты можешь считать меня его заместителем, пасынком, бастардом.
— Я напишу вам страницы из Библии, которые вам стоит прочесть. Молитвы, — начал было святой отец, но мрачный гость, снова раздраженно перебил его:
— Мы живём в двадцать первом веке. Я могу купить себе новое сердце, новое тело, любую внешность. Неужели ты думаешь, что я буду читать скудно сложенные стишки, которые ты называешь молитвой? Каноны, тропари, кондаки и акафисты, —
мужчина раздосадовано выдохнул, показывая свое утомление, - это все не мое. Меня тошнит только от этих слов.
Он хлопнул руками по коленям и наконец поднялся с неудобной лавки.
— Только Святое Причастие способно даровать прощение, даже все вышеперечисленное вами, находится в руках Божьих...
— Я так понимаю, мне следует покаяться искренне? — мэр прищурился, сдерживая улыбку.
Ему нравилось испытывать на прочность человека, который добровольно отверг любые удовольствия. Он видел в нем зомбированное существо, которое упивалось верой, не зная её настоящей сути.
— Только это путь к избавлению...
— Тогда я каюсь монсеньор, безумно каюсь. Каюсь в том, что довольствовался малым, терзаясь муками совести, и частично разделяя вашу точку зрения. В то время, когда я мог давить ступнями бочки винограда, я позволял себе испивать сок из случайно попавших ягод в мои руки.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Вы понимаете, отец, вы понимаете...
Мэр покинул тесное пространство, наполняя свои лёгкие тяжёлым запахом воска.
— Меня создал ваш творец. Ваш идол, — он ткнул пальцем на распятие и священник инстинктивно сжал его в своих пальцах.
— Как, что-то совершенное, требующее поклонения, могло создать такой испорченный элемент в своей безупречной системе?
— Господь всегда оставляет человеку выбор, каждый из нас волен нести в этот мир свет или поклоняться злу.
— Не означает ли это то, что сила Всевышнего слишком переоценена и даже ему не под силу предвидеть исход?
— Пути Господни неисповедимы...
— А может твой Бог не так хорош?— мэр рассмеялся, уловив в глазах монсеньора растерянность.
Проводник между двумя мирами, пусть на секунду, но задумался о правде, которая сквозила из его слов.
— Если бы он был справедлив, он бы уничтожил меня, защищая всех тех, кто ему молится. А они делают это в свой последний час, я слышал.
— Твоя душа слепа. Бог повсюду, тебе стоит просто позволить ему...
— Я и есть Бог, — процедил он, прямо в лицо священному отцу, заставив его отшатнуться. — Все здесь создано мной, и ждет моего участия. Я обязательно навещу вас на днях и мы продолжим нашу беседу. Вы не глупый человек, я вижу, что ни одно из моих слов не было обронено зря. Вы близки к истине.
Мэр отряхнул пальто, направляясь к выходу, а звук его шагов разносился эхом в конусовидном своде.
— Мистер Самбер, — окликнул его священник, и он остановился, не оборачиваясь.
— Господь с Вами, — донеслось в его спину.
— Господь мёртв, глупец, — прошептал он, толкая массивную дверь и яркий свет больно ударил по глазам. — Он умер сразу после того, как его предали.