Акулий король

Ту ночь они провели вместе.

Шарлиз, поднимаясь с ним за руку в спальню, устало приткнулась к плечу дона. Она думала о том, сколько времени живёт на Голд-Кост. Оказалось, совсем немного. Даже слишком немного, хотя ей показалось иначе. Подходил к исходу тот месяц, на который Донни забрал её из пансиона. Подходил к исходу срок, в который она должна вернуться...

... но не вернётся, потому что он так сказал. Шарлиз беспокойно поджала губы.

Кем она будет здесь? Как сложится её судьба?

В спальне они неторопливо разделись. Он принял душ; в это время Шарлиз беспокойно глядела в окно, за которым лил холодный дождь. Когда Донни вышел, вытирая голову полотенцем, она спросила, можно ли погреться в ванне. Он лишь удивлённо вскинул брови:

- У тебя всё время мира, mia cara, и ты здесь живёшь: делай, что хочешь. Всё, что душе твоей угодно.

- А ты ляжешь спать?

- Я подожду тебя. - Он задумчиво осмотрел комнату, освещённую только слабым ночником, и наткнулся взглядом на шёлковый халат Шарлиз, повисший на спинке кресла. - Знаешь, что? Нам нужно переехать в мою старую спальню. Мне одному много места было ни к чему, но теперь...

Он не закончил мысль: всё и так было ясно. Растянувшись на кровати, Донни подложил под спину большую подушку, взял с тумбочки книгу и очки. Шарлиз с мягкой улыбкой посмотрела на него, прислонившись к дверному косяку. В пижамных брюках и домашнем растянутом свитере на пуговицах, в очках в тонкой золотистой оправе, спущенных на спинку носа, умиротворённый и спокойный - и такой вымотанный после всего случившегося - он казался Шарлиз самым живым, самым настоящим из всех людей, кого она знала. Ей захотелось бросить всё, подойти к нему, лечь рядом и никуда не уезжать, ничего не делать - довериться и отпустить вожжи, а там будь что будет.

«Нельзя», - прошептал голос внутри. То был голос осторожности и благоразумия, который много раз спасал её из разных передряг.

Шарлиз исчезла в ванной, и оставшись одна, перестала улыбаться. Она набрала в большую ванну горячей воды, вольготно легла, положив на бортик затылок, и с тоской, сжавшей сердце, подумала о том, что ей предстоит сделать. Шарлиз не была уверена в задуманном, но понимала одно: оставшись здесь на его правилах, она сразу обрекает себя на положение приживалки, женщины без прав. Часть неё готова была смягчиться... и даже смириться с этим. Но другая часть вспоминала Камиллу, которая отчаяния ради подкараулила её в магазине - подумать только! - с жалкой местью за своего потерянного мужчину. И хотя Донни сказал, что они друг друга не любили и не давали клятв и обещаний, но образ этот не давал Шарлиз покоя.

Потерявшая всё и уже не столь юная женщина, небрежно брошенная своим богатым любовником, натешившимся с ней, как с игрушкой.

Нет, этой роли она себе не желала.

Когда Шарлиз легла в постель, ещё тёплая, согретая ванной, благоухающая фиалкой и шалфеем, Донни дремал за чтением. Девушка ласково улыбнулась: хорошо хотя бы не храпел. Она очень осторожно сняла с него очки и убрала книгу из рук, тихонько перегнувшись через него, но Донни всё же вздрогнул и проснулся.

- А я немного... задумался, - признал он так растерянно, что она рассмеялась.

Он рассмеялся в ответ: такими нелепыми показались собственные слова - и крепко обнял её, уложив себе на грудь. Затем поцеловал.

Когда они оторвались друг от друга, он выключил свет, бросил свитер в кресло, лёг и обнял Шарлиз. Густую копну её тёмных, влажных от водяного пара волос он убрал наверх и уткнулся в тонкую длинную шею, покрытую бархатистым пушком.

Уснуть теперь не удавалось; он думал о том, что в земле его, снаружи, под проливным дождём, покоится ещё одна тень семьи Мальяно. Точно почувствовав его настроение, Шарлиз поёрзала и повернулась к нему лицом. Луна серебрила её тело, покрытое тонким шёлком сорочки. Они сколько-то молчали, будто думая об одном и том же.

- Это пройдёт, - прошептала она наконец, коснувшись его щеки. Пальцы шероховато полоснула наметившаяся щетина. - Завтра будет уже легче. Я знаю. Так всегда бывает.

Донни усмехнулся, но невесело: устало, со странным пониманием, будто слушал откровения ребёнка, стремящегося открыть Америку взрослому. Когда она замолчала, он прильнул губами к её лбу, оставив нежный поцелуй - и сказал:

- Я уже терял ребёнка, любимая. И даже с годами это не прошло.

Она вздрогнула, по-новому посмотрела на него: и недоверчиво, и с жалостью, и с болью. Сердце сжималось, будто его держали пульсирующим в ладони. Хотелось расплакаться, но она не стала.

Да, они были вместе той ночью.

Она не помнила, как обняла его за затылок, зажмурилась, со стоном впечатала свои губы в его. Он опустил руки ей на бёдра, поднял сорочку; с округлых мягких плеч Шарлиз упали тонкие бретельки, обнажив полную грудь.

В темноте оба завозились, сбросили одеяло, Донни подмял Шарлиз под себя, и она, сморгнув подкатившие к глазам слёзы, понимая, что это может быть их последняя ночь - кто знает, надолго ли, а может, и навсегда - сжалась под его телом и так крепко прильнула, что даже первые толчки остались незамеченными. Ей хотелось большего. Когда он вышел и потянулся к тумбочке, Шарлиз остановила его руку и, сплетя пальцы, умоляюще зашептала:

- Сегодня без всего.

- Вот уж нет, - рассмеялся он. - Не глупи, детка, этого тебе пока не нужно.

- Прошу...

Она быстро перевернулась под ним, прижала ладонь к его подбородку, неотрывно, влюблённо глядя в глаза. У Донни перехватило дыхание.

В далёком прошлом, двадцать девять лет назад, он точно так же покрывал тело другой женщины, но взгляд её таким не был. Он помнил её глаза: светлые, карие, цветом как кора каштанового дерева. Он помнил её волосы: густые, тяжёлые, жёстче и плотнее, чем у Шарлиз. И её тело он помнил как сейчас. Она не издавала ни звука, когда отдавалась ему. Она почти не смотрела на него, всё как-то мимо. На людях всё было в порядке. Она была хорошей женой, послушной женой. У него болело за неё сердце. Все говорили: как тебе повезло, что вы так любите друг друга, но он хорошо знал, что любит, что любил её единственную столько лет, даже когда она умерла, а она...

Шарлиз крепко обвила его поясницу ногами, обняла за шею, прильнула так тесно, что он вынужден был скользнуть в неё и остаться, чувствуя вибрацию глубокого, низкого вздоха из её груди. Она целовала его тело - там, где доставали губы; обхватив затылок ладонью, держала руку так бережно, словно касалась драгоценной статуи. Всё кончилось быстро оттого, с какой тягой она отдавалась ему - и не в силах сдерживаться, он едва вышел, испачкав ей бедро и сорочку. На светлом шёлке застыли белёсые капли, в свете луны мерцающие, как жемчуг; Шарлиз легко столкнула с себя любовника и сама легла сверху, не выпуская его из объятий, и остановилась, только когда заметила его лёгкую улыбку и задумчивый, мечтательный взгляд на себе.

Уперев ладонь ему в грудь, она озадаченно спросила:

- Что? Что ты так смотришь?

- Да просто, - он поморщился. - Тебе не захочется этого знать. Это не романтично. Не подходит к случаю.

- Правда? Тогда тем более: расскажи. - Она улыбнулась, уютно прижавшись к нему всем телом.

- Нет, нет.

- Пожалуйста.

- Ну...

Он отвёл волосы от её лица, смазано коснувшись большим пальцем губ. Шарлиз нежно поцеловала его подушечку, застенчиво прикрыв глаза ресницами.

- Я всё думаю, как было бы славно увидеть, как ты взрослеешь, - положив под голову руку, он добродушно прибавил. - Какой ты будешь в тридцать. В сорок. Какой станешь в моём возрасте. Я так хотел бы всё это увидеть. Так хотел бы.

Он смолк, печально улыбнувшись Шарлиз. Она тихо обвила его шею руками, уткнувшись в ровно стучащую жилку губами. Впервые ей стало так страшно от принятого решения. Оба знали, что им отпущено не так много времени вместе в относительной молодости Донни Мальяно; оба сочувствовали друг другу, но не желали расставаться. Потянувшись за одеялом, Донни накрыл себя и Шарлиз, и, медленно поглаживая её плечо, уснул, чувствуя тепло и приятную тяжесть любимой женщины рядом.

2

Весь следующий день каждый был занят своими делами. Алессия готовила и на семью, и для Риты, и Шарлиз помогала ей по дому и на кухне; теперь она справлялась куда более быстро и ладно, потихоньку обживаясь в особняке. Утром, пока одевался, Донни сказал, что не пошутил насчёт спальни:

- Хватит тебе бегать по комнатам, у тебя должно быть своё место, свой шкаф, свой стол для всяких... женских... чего бы там тебе ни было нужно. Короче, подготовь вещи.

Она с улыбкой слушала это, закалывая волосы у зеркала, и смешливо поёжилась, когда он подошёл сзади, уже в рубашке и брюках, и, накинув жилет, встал позади, положил ладонь ей на живот и поцеловал в шею.

- Всё, тебе на сегодня есть занятие, - сказал он, уже по-привычному непроницаемо-спокойный.

Шарлиз слабо могла поверить, чтобы он так быстро оправился после вчерашнего события: он не такой ледяной, каким кажется, просто держит всё в себе. Она украдкой посмотрела в его глаза в отражении зеркала: взгляд был нечитаемым.

И вот теперь она хлопотала по дому, мысленно подсчитывая дни. Остались только сегодня и завтра, больше времени нет, она должна вернуться в пансион, хотя и оттягивала часы как могла. Да, Донни договорится с самим дьяволом, чтобы получить что хочет, в этом она уже убедилась: у него всё было на мази, но становиться лёгкой добычей Шарлиз не собиралась. У неё был день, чтобы найти подходящий момент и огорошить его своим решением. Иначе никак.

В это же время у себя в кабинете дон Мальяно отрабатывал ряд обычных деловых вопросов с Витале. Собравшись там, они курили и пили кофе: тонкий дымок от сигарет стлался по воздуху серыми лентами; дон задумчиво постукивал кончиками пальцев по столу, выслушивая отчёт Витале.

После обычных финансовых докладов касаемо работы всех сфер, где трудились и зарабатывали Мальяно, Витале перешёл к самым сложным темам. Вчера он встретился с Присциллой Морроу, они договорились насчёт тотализаторов: пока Айела заняли их территорию, Мальяно поделятся своей. Дон довольно кивнул. Всё вышло так, как он и рассчитывал. Далее, Скварчалупи: не то чтобы там всё так тихо и гладко. Эти мусорщики себе на уме: принимают много товара от ирландцев, Джо Айела у Сарто - частый гость. Поговаривают, Сарто хочет впустить их ребят к себе в квартал. Этого было никак нельзя допускать: вот так потихоньку, крошка за крошкой, ирландцы съедят всю булку. Дон задумался, что с ними делать, но недолго. Он всегда поручал Сарто Френку Кьяццо, но не в этот раз: Френки пускай и хитёр, и жёсток, когда нужно, но уже привычен этому хитрому старому итальянцу.

- Пусть к нему съездит Поли, - приказал он, зажав сигарету между зубами и попыхивая дымом. - Скварчалупи здорово обгадятся, когда его увидят. Может, это их образумит. И пусть с ним будет Коди.

- Вы уверены? - приподнял брови Витале, делая пометки на полях блокнота. Донни кивнул.

- На все сто. Его скверный нрав там придётся очень кстати, да и при Поли он не посмеет выкинуть что-нибудь глупое. И потом, - он небрежно повёл рукой, скривив губы, - как ни крути, он мой сын. Он должен учиться, в конце-то концов. Ладно, что там дальше. С Айела закончили?

- Да. На этой неделе вам назначил встречу О Дафей, - Витале бросил на дона осторожный взгляд. Тот откинулся на спинку кресла, глубоко задумавшись и приложив к подбородку руку. - Глава Триады Лунь Тоу.

- Китайцы, значит, - после недолгого молчания сказал дон. - Всё-таки добрались и до Чикаго. Хорошо. Они связывались со мной два месяца назад, просили разрешения на въезд в город: надеюсь, я об этом не пожалею. Что о них известно?

- Из Нью-Йорка и Калифорнии они ушли не по своей воле, - Витале заглянул в свои записи. - Проще говоря, их оттуда погнали местные доны, притом для этого им пришлось объединить усилия.

- Вот как.

- У них очень обширная сеть сбыта, и повсюду в китайских кварталах - свои люди. Занимаются чем угодно. Рэкетом, уличными грабежами, кражами и автомобильными угонами. Но кроме того - лотереями и перепродажей талонов на продукты, товары и услуги, полулегальными и легальными перевозками электроники, рыбных продуктов. В Калифорнии - морскими перевозками. Конечно, владеют сетью игорных заведений и подпольных казино...

Донни раскурил новую сигарету и сощурился. Маленький оранжевый огонёк тлел у его губ.

- Сейчас глава клана Лунь Тоу - О Дафей, ему пятьдесят шесть лет, он женат, у него есть сын, Ян Линь, и дочь, Сао.

- Это мне запиши отдельно, - хмуро сказал Донни. - Вовек не запомню.

Пряча улыбку, Витале кивнул и продолжил:

- О Дафей - человек очень волевой и горделивый, никому не подчиняется, на поклон не идёт, сотрудничает с другими бандами редко и мало. Символ у них - треугольник, организован по древней китайской концепции: Небо - Земля - Человек. Братство их нерушимо, единожды вступив в Триаду, выхода оттуда нет. Договор скрепляется кровью и мистическим ритуалом. Они регулярно молятся вместе, проводят жертвоприношения. Устройство чем-то напоминает наше, по типу семейного клана, но задействовано гораздо больше людей, и много осведомителей с улицы: такая специфика. У них высочайший уровень конспирации. У руководителя - по два близких подчинённых.

- Два консильери? - Донни ехидно хмыкнул. - Я с одним-то с тобой кое-как управляюсь. Этот О Дафей, наверное, очень дисциплинированный человек.

- Весьма, - тактично заметил Витале. - Ходят слухи, что Пекин использует их для правительственного шпионажа в промышленности и политике. У них есть доступ ко всему: финансовым операциям, секретным документам... О Дафей, говорят, со своими Драконами один из первых, кто сотрудничает с китайскими властями. Все свои деньги они отправляют в китайские банки на родину. Но, повторюсь, это малоподтверждённые данные.

- Откуда-то эти слухи берутся, - сказал Донни, удобнее сев в кресле. - Надо бы их проверить. Ладно, подумаем, чем они могут быть нам полезны. А для чего нам назначили встречу?

- Хотят оказать почтение тому, кто управляет городом и согласился их приютить.

Донни поднял на него взгляд, и Витале не без потаённой гордости прибавил:

- Вам, босс.

3

Рита приняла от мужа звонок уже поздним вечером накануне: Карл уезжал в Нью-Йорк наутро и хотел извиниться. Спрашивал, как она себя чувствует; справится ли без него здесь. Она ответила: «нормально» и «справлюсь», потому что это было чистой правдой, и кажется, уже понимала, к чему он клонит. Но он всё не решался сказать ей об этом сам и потому мялся и молчал.

- Когда ты вернёшься? - спросила она бесцветным, уставшим голосом, лёжа в больничной койке и накручивая пружину телефонного шнура на палец.

После недолгой тишины, Карл ответил:

- Я не вернусь, Рита. Я останусь там.

- А если я не смогу переехать к тебе?

И вот опять тишина. Она была между ними густой и вязкой, и противной, как приторный сироп от кашля. Рита понимающе усмехнулась и пожелала ему счастливого полёта, а после положила трубку на рычаг. Он запоздало окликнул её по имени, но всё было ясно. Задрожав от слёз, наконец выступивших на глазах, Рита упала на подушку и долго, долго рыдала, жалея себя за всё, что случилось. Она не плакала по Карлу: только по потраченному времени, погибшим надеждам, неудачному первому браку.

После двенадцати на следующий день её навестила Алессия. Она привезла много всего чертовски жирного и вредного, что Рита в обычной-то жизни в рот бы не взяла. Алессия принялась демонстрировать ей свою стряпню и нахваливать каждое блюдо.

- Уж прости, - скривила губы Рита, - но меня от всякой еды сейчас тошнит.

- Наверное, это из-за лекарств, - с сочувствием произнесла Алессия.

- Может быть.

- Тогда что тебе привезти, воды? Закажешь что-нибудь в любимом ресторане, раз домашняя кухня тебе не по вкусу?

Но Рита хотела только одного: покинуть больницу, запереться дома и сделать так, чтобы её никто не трогал. Поморщившись, она пробормотала, что ей ничего не нужно, и это было снова чистой правдой: единственное, куда она хотела - к себе в студию, только пока что это невозможно. Алессия, печально отдав бумажный пакет с пластиковыми лоточками подоспевшей молодой медсестричке, проводила взглядом свой день, потраченный на готовку, и тихо сказала:

- Папа вчера всё сделал, Рита. Я насчёт малыша.

- Не нужно, - опять поморщилась та. - Я всё поняла: пояснять не стоит, главное, дело сделано.

Она не заметила, как по лицу Алессии пробежала холодная, неприязненная тень, и продолжила:

- Отцу стоило бы собраться: вчера я видела, что он приехал сюда с этой штучкой.

- Не нужно тебе переживать сейчас о ней, - быстро сказала Алессия. - Тебе бы вообще поменьше волноваться. Думай о другом. О выздоровлении. О том, как вернёшься домой. Думай о хорошем.

- Карл уехал в Нью-Йорк, - усмехнулась Рита, вперив взгляд в потолок. - Хочешь сказать, папа в этом не поучаствовал? Интересно, что такого они друг другу сказали напоследок.

- Это, скорее всего, какая-нибудь командировка.

- Да нет, он уехал навсегда, и Бог с ним. В конце концов, он давно этого хотел. А я устала, - прошептала Рита и вдруг поняла, что так и есть. - Я так страшно устала... и у меня в жизни никого больше не осталось. Никого.

Алессия беспокойно потянулась в лакированную бордовую сумочку за платком. По лицу Риты стекали слёзы. Всхлипывая, она даже не стремилась их вытереть.

- Как это - никого? Что ты такое говоришь, - с мягким укором покачала головой Алессия, промакивая Ритины слёзы. - У тебя большая семья, отец. Милая моя, даже если твой муж, этот bastardo, что в нём всегда подозревали, так с тобой поступил, остались мы... все мы...

- Перестань, - простонала Рита. - Я говорю не о вас, ты же понимаешь: мне что же, всю жизнь прожить в этом старом особняке?! Я там даже дышать свободно не могу! Мне двадцать шесть, Алессия. Мне двадцать шесть, и я страшно одинока! Карл от меня отдалился не вчера, когда позвонил, понимаешь? При чём здесь папа... я только о нём и слышу... я уже устала от этого. Всё, хватит. Хочу и сама уехать куда-нибудь подальше, может, это пойдёт на пользу.

- Может быть, - кивнула Алессия. - Надеюсь, что так. Но для этого, как ни крути, нужно быть здоровой и сначала покинуть больницу.

От Риты Алессия вышла в расстроенных, смятенных чувствах. Она как мать могла бы пожалеть её, принять её боль и отчаяние, и даже её злость, но она даже не поинтересовалась участью ребёнка, ни словом, ни вскользь не упомянула о нём... Её глаза горячо, жадно горели жаждой скорее убраться отсюда; похоже, она и о Карле не слишком-то теперь переживала, во всяком случае, эмоции свои сдерживала и настоящих не показывала - кроме только одной, проговорившись и сказав то, что на самом деле на сердце: она одинока.

Алессия не понимала, как же это - быть одинокой, когда ты Мальяно. Сама она прежде жила в небольшой семье, её предки были выходцами из Неаполя, а она - американо-неаполитанка в третьем поколении - хотела для себя совсем другого будущего. Она поступила в консерваторию, пройдя немалый конкурс, и планировала связать жизнь с музыкой, когда её буквально волею случая выловил Анжело. Это не было любовью с первого и даже со второго взгляда, и когда этот очаровательный юноша в тёмных кудрях, забавно сочетавший в себе и пылкость, и робость сразу, с горящими глазами познакомил её - и очень быстро - со своим отцом, Алессия взглянула на него иначе. Донни Мальяно был человеком, которого нельзя не заметить: к нему невозможно относиться никак. Анжело казался юношей куда более заурядным, но Донни, покачав пальцем перед тогда ещё очень юной Алессией, посмеиваясь, сказал, что Анжело куда умнее, чем сам он в его годы. Встреча состоялась в красивом ресторане, небольшом, но очень представительном, и Алессия не забыла свои первые эмоции от знакомства с будущим тестем. Она подумала, какой, верно, дурой будет, если откажется от принадлежности к этой семье. Своя собственная была до того обыденной и скучной, и ничем не выделялась, и никто там не был друг за друга горой - напротив даже, разобщённые, всем на всех плевать - что Алессия взглянула на Мальяно как на откровение и поняла одно: она хочет прожить так всю жизнь, и хочет, чтобы её муж стал однажды таким же мужчиной, как его отец.

И Алессия беззаветно любила Мальяно. Она была им родной, пусть не по крови, но по духу - и сердце болело за тестя больше, чем за родного отца. Алессия с огромной радостью вложила бы любовь эту в сердце Риты, но знала, что это невозможно, а потому наполнялась тревогой с каждым шагом к машине, возле которой её ждал молчаливый Фредо.

Когда они уехали в особняк, возле больницы долгое время было очень тихо. Паковка почти что пустовала: кроме служебных машин, там не стояло ни одной другой. Затем, ближе к вечеру, когда солнце отразилось оранжевым пламенем в зеркальных шпилях чикагских небоскрёбов, к зданию подкатил тёмно-синий «Крайслер Империал», и оттуда вышел невысокий коренастый мужчина в короткой куртке и твидовой кепке. В руках он держал большой свёрток, обёрнутый упаковочной бежевой бумагой. Он бодро взбежал по ступеням; жуя резинку, оставил у медсестры на стойке информации свою ношу, просил передать пациентке Рите Мальяно - и удалился. Он так же быстро, как явился туда, запрыгнул обратно в «Крайслер» и бросил на заднее сиденье:

- Всё сделают. По палатам передачки разносят после девяти часов.

- Тогда наша красавица углядит подарок перед тем, как сладко уснуть, - усмехнулся человек позади и толкнул в плечо водителя. - Гас, давай уже наконец, поезжай, ты тоже спишь, что ли? Мать вашу, никакого нет спокойствия с вами в этом чёртовом Чикаго...

- Хватит бузить уже, Джо, чёрт-те знает, зачем тебе сдалось всё это дерьмо, - грубо бросил коротыш в кепке.

- Это не то чтобы твоя забота, правда же? Поехали наконец. Или вы думаете, что я просто так выдал вам график мальяновских ублюдков с удобным окошком для посещения?

«Империал» тронулся, дал короткий круг по стоянке и укатил на второстепенную улицу. Спустя семь минут к больнице подъехал коричневый «Бьюик» с двумя крепкими итало-американскими парнями, которые остались присматривать за Ритой.

4

Поли Лучетти договорился с Сарто Скварчалупи о встрече: звонок был сделан из бара на северной окраине Чикаго, которым Поли владел. Коди, мрачно оперевшись локтями о чисто отполированную столешницу, послушал этот короткий разговор. Поли сказал в трубку три коротких фразы: встретимся сегодня; я у вас проездом; нужно кое-что порешать. Поли никогда не любил разбрасываться словами, об этом все знали, и Коди, вообразив, как сейчас передрейфил Сарто, только усмехнулся. Это хотя бы малость его развлекло после взбучки, устроенной отцом.

- Что, когда выезжаем? - спросил он у Поли.

Тот закурил тонкую чируту, погасил почти прогоревшую спичку и, затянувшись, спокойно сказал:

- Немного позже. Здесь всего-то пятнадцать минут пути. Давай-ка сперва потолкуем кое о чём.

Коди терпеливо кивнул и развернулся к нему полубоком. Вопреки тому, с каким напором он вёл себя с отцом, с Поли всё было иначе. Хотел бы он, чтобы Поли был его родителем! Как порой хотел бы! Ну да, он, конечно, совсем не так важен, как Донни Мальяно, и вполовину не так страшен, однако быть игрушкой в руках собственного отца Коди никогда не нравилось. Хотя он и служил в Семье третьим капо, и имел некоторую власть, однако Донни всегда сдерживал его потенциал - так думал сам Коди - и многое ему не позволял. Кроме того, было только одно истинно правильное мнение и видение: разумеется, его. Однако Коди чувствовал, что хочет не просто подчиняться Семье и отцу, и знал, что готов к большему. Ощущая себя бездарным прожигателем жизни, он и правда поддерживал репутацию беспутного ловеласа и человека агрессивного, импульсивного, способного на спонтанные решения и жестокость. Тем не менее, никто не боялся его так, как боялись отца, и никто не решился бы выступить против Донни Мальяно.

- Кодиак, - Поли опустился рядом, налил ему немного виски в стакан и поставил себе такой же. - Послушай, есть разговор о том, что ты натворил на днях.

Тот закатил глаза. Нет уж, пожалуйста, хватит его поучать! Поли похлопал ладонью по мускулистому плечу, обтянутому рубашкой:

- Ты не подумай, будто я собрался ездить тебе по мозгам, знаешь ли. Но то, чего ты так хочешь, пока что невозможно; и никакими убийствами, никакими смутами и тем более настолько глупыми поступками этого не добиться, пойми.

Коди немедленно поглядел в свой стакан, сжав челюсти. Он понял, о чём говорил Поли: о его страстном желании занять отцовское место или доказать тому свою самостоятельность и значимость. Он только дёрнул плечом и стряхнул с него узкую ладонь.

- Я в курсе, что мне ничего так или иначе не светит. Успокойся, Поли. У папы есть Анжело, и я готов голову на отсечение отдать, что его-то и поставят на место босса после того, как...

- Ты делишь шкуру зверя, которого пока ещё не убил, - ровным голосом сказал Поли, и Кодиак замолчал. - Весь твой протест против него бессмысленен. Если ты не хочешь, чтобы он отправил тебя из Штатов куда-нибудь на Сицилию, а моя дочь на долгое время лишилась мужа, прошу, возьми наконец себя в руки.

Коди встрепенулся и поднял потемневшие глаза: в холодном взгляде Лучетти он прочёл абсолютное спокойствие, но вместе с тем - отголосок сожаления. Он говорил, видимо, от чистого сердца. Поправив манжету рубашки, Поли продолжил:

- Пока ещё он к этой мысли не подошёл, он всё же тебя жалеет, но если ты будешь совершать ошибку за ошибкой, у него не будет выхода. Пойми. На кону стоит слишком многое, включая благополучие всей Семьи: твой отец не будет этим рисковать.

- Он не рискует почти ничем! - вскипел Коди. - Скажи, кто мы: Пешекане или шавки на посылках у федералов?

- Тихо.

В баре было пусто, кроме них там никто не отдыхал, но Поли знал, что у стен всегда есть уши. И пусть вход охраняют его люди, и пусть каждый из них тщательно проверен им лично на преданность, однако только дураки говорят такие вещи вслух, тем более, так, как Коди: со спонтанной злостью. Одного только слова Поли хватило, чтобы Кодиак понял, как сильно ошибся, и стыдливо замолчал. Опустив локти на стол, он задумчиво поболтал льдом, перестукивавшемся в стакане, и куда суше добавил:

- Отец хочет всё поставить на полулегальные рельсы, но будущее наше не за этим. Как он этого не понимает? Мы что, по его мнению, будем жить по букве закона, получать зарплату и ходить в отпуск дважды в год? Что же он сам так не жил? Почему не позволял другим собой командовать?

- В городах неспокойно, - осторожно сказал Поли. - Боссов сажают в тюрьмы, Коди. Свои же сдают своих целыми Семьями, и всё, что было таким непосильным трудом нажито, рассыпается с лёгкостью карточного домика из-за какого-нибудь стукача, которого федералы берут себе под крылышко, так что до него даже нашей длинной руке не добраться. Нет ничего дурного в том, чтобы владеть какой-то частью легального бизнеса и постепенно пускай не выйти из игры полностью, но хотя бы частично обезопасить себя и всё дело...

- Нет и не будет никакого нашего дела, если мы продолжим вот так беззубо собирать со всех банд подати, сами не мараясь в грязи! В конечном счёте, однажды кто-нибудь уничтожит нас. Не федералы, так другие. Сицилийцы, ирландцы, евреи... будто их здесь мало. Но отец...

- Вдолби же себе в голову, - терпеливо перебил его Поли. - Залить город кровью - не выход. Самому влезать во все сферы влияния - тоже недобрая идея, столько власти не должно находиться в одних руках. Поверь мне, я служу Семье уже долгий пятьдесят один год, с тех пор, как мне стукнуло четырнадцать и меня сделали мальчиком на побегушках для Тито Мальяно, твоего деда. И клянусь, никто не повёл бы нашу Семью так, как делает это твой отец. Ты можешь презирать его потому, что жаждешь сам власти, которой он тебе пока не даёт. Это временно, мой мальчик, - успокоил он Коди, заметив, как у того вспыхнули глаза. - Будь благоразумен. Наконец возьмись за ум. Перестань бегать по женщинам, веди себя серьёзно, работай чётко. Подчиняйся приказам. Имей свою голову на плечах. Отец твой больше всех жаждет твоей победы, пойми это. Ясно?

Коди кивнул. Поли, внимательно поглядев на него, в один глоток осушил свой виски и поднялся.

- Всё, теперь пора к Скварчалупи. Эти свиньи затеяли грязную игру, мы поедем туда и предъявим за нарушение слова дону. Думаю, им это не очень понравится, поэтому пушку держи при себе.

- Думаешь, дело дойдёт до того, чтоб пристрелить кого-нибудь из этих ублюдков? - Коди будто оживился.

Поли поморщился:

- Дойдёт. Как бы там ни было, его приказ они нарушили, а это уже повод разогнать всю кодлу к чёртовой матери.

- А если разгоним, - задумался Коди, - кто тогда возьмётся за контроль свалки и того района?

- Это, - улыбнулся Поли, блеснув своими холодными непроницаемыми глазами, - и есть главный вопрос, мой мальчик.

Коди не совсем понял, чего именно от них хотел отец: какой шаг он предпринимал, когда приказал убить Сарто, если того всё же обличат в связи с ирландцами. Во-первых, так как семья Скварчалупи подчинялась Мальяно и были они также сицилийцами, их разборки вполне попадали под категорию междусобойных, и ирландцы в них вряд ли влезли бы. Во-вторых, тогда весь район Скварчалупи контролировали бы Пешекане. Почему же тогда отец довёл глуповатого, тугодумного, прямого как шпала в своих решениях Сарто до встречи с Айела? Почему вообще допустил их партнёрство, зная с самого начала, что за его спиной вовсю плетут интриги?

Коди сел в машину. Рядом с ним опустился Поли. Их тонированный «Линкольн» тронулся; Коди глядел на улицы Чикаго, и что-то не давало ему покоя. Покусывая кончик незажжённой сигареты, он всё крутил имеющиеся факты в голове, и наконец, когда машина выехала за город, спросил:

- Смысл был в том, чтобы допустить предательство Сарто? Чтобы он сам подмазался к ирландцам и его было за что пришить?

Поли легонько улыбнулся ему и ничего не сказал, но Коди почуял одобрение и понял: кажется, это был правильный ответ. Цель отца - завладеть тем районом, отобрать прибыльную свалку и заодно окружить Пилсон с недружественными ему ирландцами своими людьми.

Вот так капкан всегда благожелательного, улыбчивого дона Мальяно и захлопнулся.

Они добрались до дома Сарто Скварчалупи, пока его сын и зять, как сообщили поверенные, встречались с ирландцами в Пилсоне. На проходной им перегородили путь шлагбаумом; из второй машины, коричневого «Бьюика», выглянул охранник, обученный, толковый парень, и всадил двум парням Сарто две пули промеж глаз. Третий, за кнопкой пульта, схватился за пистолет и бросился запирать сторожку, но охранник с напарником, ребята из команды Коди, вышли из машины и пристрелили его: по стеклу остались четыре глубокие трещины и дырки от пуль; истекая кровью, человек Скварчалупи уронил руку с телефонной трубкой на пол. Едва слышно послышались короткие гудки.

- Всё, путь свободен, - сказал Коди.

Его парни подняли шлагбаум. Сработали чисто: обе машины въехали на территорию свалки, из-за пистолетов с глушителями их выстрелы никто не услышал, и они спокойно добрались до особняка.

Поли вышел первым и расстегнул пальто. Под ним показался край кожаной наплечной кобуры.

- Никого из мужчин не жалеем, - скомандовал он, и Коди с восхищением отметил, как от «посмотрим» его настрой сменился на «убить всех». - Зачищаем всех. Нам вендетта ни к чему. Мои парни подкараулят родственников Сарто и уберут их на въезде. Поработаем быстро, быстрее отдохнём.

Он говорил ужасные вещи, но в его словах не было ни кровожадности, ни жестокости. Если бы дон Мальяно дал приказ не трогать Скварчалупи, он не тронул бы. Приказ заключался в другом: Сарто подкупили, он поддался и поплатится за это.

Коди задался вопросом, а будет ли отец в воскресенье замаливать этот грех в соборе? И, сняв пистолет с предохранителя, направился в особняк вслед за Поли.

С ними было пятеро крепких толковых ребят; двое - из команды Коди, двое - от Поли. Они позвонили в дверь и спрятались по стенам, готовясь к стрельбе; им открыла, не ожидая ничего дурного, сноха Сарто, женщина тридцати с лишним лет. Судя по рукам, испачканным в муке, она готовила.

Её сграбастал один из мужчин и ударил рукоятью пистолета в висок: женщина повалилась без сознания, но осталась живой. Через неё, лежащую на пороге, переступили и вошли в дом, крепко заперев за собой дверь. Затем в окнах замелькали короткие, как пульсация сердца, вспышки.

Сарто Скварчалупи всё быстро смекнул и засел на втором этаже в своей спальне. Спрятавшись там, в углу между шкафом и комодом, он вооружился пистолетом и ждал, когда смерть придёт за ним. Первого же, кто вломится к нему в комнату, он хотел угостить пулей, но ему попались вовсе не дураки. Дверь выломали, за ней объявился человек Мальяно: он фиксировал предплечьем заложника - кудрявого смуглого племянника Сарто семнадцати лет: тот только вошёл в бизнес и был теперь страшно напуган, на его штанах расплылось пятно, из разбитого носа текла кровь. Он тряс головой и громко, на смеси английского и итальянского умолял дядю не стрелять, но тот всадил в него три пули, чтобы достать до врага, и сам был застрелен одной, точно в лоб.

Поли вышел из укрытия, с тяжёлым вздохом осмотрев выбитую дверь, щепки, торчащие из косяка, и труп Сарто, распластавшийся по полу. Из пулевого отверстия во лбу по виску медленно стекала струйка крови.

- А что с женщинами делать будем? - спросил хмурый Коди.

Его солдат отпустил изрешечённого мальчишку, который упал возле комода и уставился в потолок жалобным, навсегда застывшим в предсмертном испуге взором. Он не понимал, как так - чтобы его пристрелил родной дядя - и умер преданным собственной семьёй. В тот момент Коди со смесью боли и отвращения к Скварчалупи подумал, что отец так никогда бы не поступил.

Никогда.

- Мы не трогаем женщин, - коротко сказал Поли. - И детей.

- Дети вырастут, - мудро заметил Коди, - и захотят отомстить.

- Мы не трогаем, - снова повторил Поли, громче прежнего, и мрачно прибавил. - Дон обговорил всё с семьёй, готовой их принять. Это дальние родичи Скварчалупи, которые не будут мстить за Сарто. Им отойдёт часть средств с бизнеса. Это очень большие деньги, да и потом, ты же знаешь, кто такие Скварчалупи - бандиты с большой дороги, а кто такие Мальяно.

- Как-то всё гладко складывается.

- Ничто не складывается гладко, если вовремя не подстилать соломку, - усмехнулся Поли. - Деньги и власть решают действительно всё, сынок, подумай об этом. Спустимся вниз, промочим горло и обождём звонка с проходной. Давай, идём.

5

Около семи часов вечера Донни получил звонок от Витале. С ним связался Поли и дал отмашку: мол, всё в полном порядке, со Скварчалупи и всеми, кто мог бы держать оружие из его семьи, покончено. Донни сухо похвалил их, положил трубку, выкурил две сигареты и, обдумав кое-какие рабочие вопросы, оставил свой кабинет, больше не желая в нём находиться этим вечером.

Он прошёлся по комнатам, но не увидел там женщин; тогда, заметив на кухне горящий свет, заглянул туда. Шарлиз и Алессия, со смехом беседуя о чём-то, раскатывали тесто. Рядом в огромной стеклянной миске лежал сочный мясной фарш, свежий настолько, что от одного запаха текли слюнки. К аромату сырого мяса примешался пряный лук и сицилийские специи. Донни, замерев на пороге, тихо спросил:

- Чем заняты? Не помешал?

- Лепим тортеллини, папа, заходи, - махнула ему Алессия.

Он взял со стола свежую булочку и задумчиво сунул её в рот, жуя целиком; затем, растерянно оглядев ряды уже готовых к заморозке тортеллини, выложенных на деревянной доске, присыпанной мукой против того, чтобы тесто липло, снова спросил:

- Помощь не нужна?

- А ты умеешь готовить? - удивилась Шарлиз: в простых тёмных брюках и пуловере, спрятанном под фартуком, она была обворожительна. Донни не ответил ей: хотел, но с улыбкой залюбовался и только вздохнул.

- Нужна, - с нажимом сказала Алессия. - Здесь ещё лепить и лепить. Только сними кольца и часы и вымой руки. Не хватало ещё как в сказке про Ослиную Шкуру, чтоб твои ребята ели тортеллини и нашли перстень или вроде того. А то, того и гляди, тебе придётся на ком-нибудь из них жениться.

Шарлиз поперхнулась, подавив улыбку.

- Есть, босс, - улыбнулся Донни и стянул с рук украшения, которые носил постоянно. Он оставил их в стороне, положив на стол, и, размяв шею, устало потянулся. - Немного физической активности мне правда не помешает.

- Не то чтобы здесь есть какая-то физическая активность, - с иронией сказала Алессия, - стой да работай руками.

- Ну хотя бы сидеть не нужно, и то ладно. Устал сидеть, зад и без того квадрат...

- Папа, - осуждающе остановила его Алессия, и он, ухмыльнувшись, смолк.

Он расстегнул манжеты на рукавах белой рубашки и подкатал их, затем тщательно вымыл руки и вытер клетчатым полотенцем, держа на весу, словно хирург, готовящийся к операции. Его основательность и педантичность здорово развеселили Шарлиз. Она обернулась, восторженно глядя на Донни, и поймала на себе его улыбчивый взгляд в ответ.

- Что встал? Бери и делай, раз взялся. Тут тебе прислуги нет, - буркнула Алессия.

Донни притулился возле Шарлиз, зачерпнул специальной золотистой круглой ложкой мясо, скатал из него шарик и положил на квадратик уже нарезанного теста, соединяя края и старательно вылепливая из них крохотные оборки тортеллини. Шарлиз искоса наблюдала за ним, проделывая то же самое. В его больших загорелых руках маленькие итальянские пельмени выглядели до особенного трогательно; Шарлиз нежно улыбнулась уголками губ, откладывая готовый тортеллини к точно таким же в стройный ряд и подумала, как бы ей не хотелось его покидать. Как не хотелось уезжать из этого дома, не зная, а вернётся ли.

Это нужно, нужно ради их же блага.

Она надеялась только на то, что не обманулась в чувствах Донни и правильно их расценила. Если риск не оправдается и он просто оставит её в том пансионе и позабудет...

Лучше об этом не думать. Он ведь уже сказал, что она останется в его доме. Останется! Значит, он настроен серьёзно, но вот насколько?

Какое-то время все трое работали молча: мяса и теста было много, лепить пришлось быстро, чтобы они не испортились. Шарлиз, устало утерев лоб запястьем и убрав с него выбившийся из узла тёмный локон, не заметила, как оставила на коже белый след от муки. Донни светло улыбнулся:

- Погоди-ка, ты испачкалась.

- Правда?

Он что-то добродушно пробубнил себе под нос - Шарлиз не поняла, что именно, итальянского она не знала - и Алессия, быстро отряхнув руки, засобиралась.

- Куда ты? - растерялась Шарлиз, поглядев на подругу, но Донни немедленно повернул её лицо к себе, придержав за подбородок, и, смочив салфетку водой, осторожно вытер муку со лба. - Алессия?

- Вспомнила, что дома нужно кое-что сделать, да, - ответила та, деловито сняв фартук.

Шарлиз вскинула брови:

- В каком смысле? Ты что же... а тортеллини? Тут их ещё много.

- Вы вдвоём прекрасно и без меня справитесь, - отрезала Алессия и напоследок оглядела фронт работы. - Всё, что уже налепили, накройте вот так, плёнкой: это лучше сразу убрать в холодильник.

- Хорошо, хорошо, - проворчал Донни, снова взявшись за тесто. - Хватит уже нами командовать, или оставайся и работай вместе, или иди домой.

- Уж конечно, пойду! Я и так слишком засиделась. У меня и своя семья есть.

Шарлиз поняла: она хочет оставить их наедине! - и взволнованно отвернулась к окну. Ладони вспотели. Она знала, что сейчас последует тот разговор, который решит очень многое касаемо её будущего. Тянуть больше нечего. Ей было жаль Донни: вчера он пережил большую утрату, но ничего не поделать.

Она должна была позаботиться о себе, потому что никто за последние несколько лет не делал этого, а человек, в которого она так сильно влюбилась, не дал ей никаких гарантий касаемо будущего.

Шарлиз понимала, что хочет слишком многого, но на меньшее согласиться боялась. Перед глазами всё ещё была Камилла: совсем не юная, но потрясающе красивая женщина на побегушках у ревности к своему богатому любовнику. Шарлиз передёрнуло. Она будто увидела в ней собственное отражение - несчастная одинокая женщина, преследующая молодую конкурентку, чтобы не остаться ни с чем - и, содрогнувшись, отмела все сомнения в сторону.

Попрощавшись, Алессия поцеловала Донни в щёку и нежно коснулась плеча Шарлиз. Её девушка проводила ответным долгим взглядом: она будет скучать по Алессии... Наконец, они остались наедине.

Сначала дело продолжили молча, в уютной тишине; затем Донни сам завёл ни к чему не обязывающий разговор. Он спросил Шарлиз, как та провела день, и рассказал о своём; после поинтересовался, выбрала ли его возлюбленная какую-нибудь книгу в библиотеке

библиотеке его бывшей жены, - ревниво подумала Шарлиз

и наконец - собрала ли вещи, чтобы перенести в спальню побольше. Шарлиз поняла: это лучшая возможность всё сказать. Поколебавшись, она раскатала шарик из теста в ладони по деревянной доске и задумчиво произнесла:

- Я ничего не трогала, потому что хотела кое-что с тобой обсудить.

- Что такое? - Донни был спокоен. Кажется, он не подозревал о предстоящей новости.

- Я просто... - она запнулась, опять почувствовав, как сильно сомневается в том, что делает.

Что, если он просто даст ей уехать и забудет о ней? Это разобьёт её сердце.

Донни молчал, но, кажется, подумал о чём-то неладном. Взгляд его стал темнее; он нахмурился. Подойдя к Шарлиз ближе, он остановился немного сбоку, но так, что их бёдра теперь соприкасались. Он положил ладонь на столешницу, так, что Шарлиз оказалась в его объятиях, зажатая между ним и кухонным столом. Донни Мальяно вежливо молчал. Шарлиз собралась с духом и холодно сообщила:

- Я хочу вернуться в пансион.

Кажется, он теперь догадывался о нечто таком. Его губы дрогнули; продолжив катать тортеллини одной свободной рукой, он спокойно спросил:

- Зачем?

Шарлиз затаила дыхание. Здесь, в такой близости от него, чувствуя жар тела, стук сердца, дыхание на своём виске, она была точно не на поле для победителей. Растерянно и вполне искренно изобразив печаль, она пробормотала:

- Чтобы всё понять.

- Что? Прости, я не расслышал.

Но это было неправдой: не расслышать, стоя друг к другу так близко, невозможно. Шарлиз понимала, чего он хочет - чтобы она это повторила.

- Чтобы всё понять, - громче сказала она, с особенным усердием продолжив лепить тортеллини. Она заметила, что Донни остановился. Он лишь пристально смотрел на неё, и взглянуть ему в глаза в ответ она побоялась. - Чтобы ты подумал, зачем тебе всё это. Чтобы я...

- Скажи, Шарлиз, - вдруг перебил он, и в голосе его она услышала искреннее разочарование. - Чем я это заслужил? Чем я заслужил твои слова и желание меня покинуть? Что я сделал не так?

Она заколебалась, желая на него посмотреть и утешить, обнять, коснуться лица и заверить, что это был спонтанный страх, вылившийся в необдуманные слова.

Но тень Камиллы Морган и всех подобных ей снова возникла перед её внутренним взором так ярко, что стало не по себе. Шарлиз поджала губы, не прекращая работу. Донни накрыл её руку своей и остановил, сплетая их пальцы.

Шарлиз медленно опустила дрогнувшие ресницы. Нет, это было выше её сил.

- Разве я не просил тебя остаться? - мягко спросил он. - Разве я не говорил, что ты мне дорога и я хочу забрать тебя оттуда?

- Говорил.

- Тогда что же, я неясно выразился? - попенял он с удивительными для человека с израненным сердцем нежностью и терпением. - За что, повторюсь, ты делаешь со мной это?

Шарлиз крепко зажмурилась. Слышать эти слова было больнее всего. Он словно признавался в своей беспомощности перед ней, говорил о том, как его это ранит, хотя она и подозревала, что Донни Мальяно - последний человек, нуждавшийся в её сочувствии.

Она ощущала кожей, что Донни многое предусмотрел и вёл свою игру с ней; какую, предстояло понять. Она попыталась вырвать свою руку из его. Он не дал.

- Мы так сблизились. Я думал, всё взаимно.

- Так и есть, - тихо ответила она.

- Я думал, ты поняла, что я тебя полюбил.

Она не нашлась, что сказать. Всё, что крутилось в мыслях - не уразумеет сытый голодного. Он считает, что всё делает правильно, но что будет, если она ему надоест, если он наиграется в чувства, если всё не так серьёзно, если, в конце концов, отдав ему сердце, она останется ни с чем, даже если они проживут своё долго и счастливо, но он просто умрёт - и куда дальше? Её выкинут вон из этого дома, забудут, словно она и не была частью этой семьи, как он обещал? Шарлиз с решимостью посмотрела ему в лицо и оставила тортеллини, вытерев руки полотенцем. Развернувшись к Донни, она уверенно сказала:

- Я уезжаю, не потому что сомневаюсь в тебе или не люблю. Всё взаимно. Я уезжаю, чтобы встретиться опять.

- Да к чему это? - вздохнул он, потерев переносицу. - Честное слово, с женщинами я, наверное, действительно долго не имел особых дел и разучился вас понимать.

- Я поясню, - мягче сказала она и обняла его за талию. В её доверчивом взгляде было много потайной хитрости, и Донни восхитился, заметив это лисье выражение, мелькнувшее на красивом лице. - Ты говорил об уважении ко мне. Говорил о том, как мной дорожил, когда отказался просто так сделать из меня любовницу.

- Верно.

- Тогда чем сейчас решение оставить меня здесь, в своём доме, отличается от простого желания подложить под себя красивую молоденькую девушку, поразвлечься и бросить?

Донни всё разом смекнул. Поняв, что она держит в уме, он, посмеиваясь, прикрыл глаза и покачал перед нею пальцем.

- Нет-нет-нет, не нужно так говорить: в этом доме не бывает ни лишних людей, ни тем более посторонних женщин. Если ты здесь, значит, я так решил. А моё слово в этих стенах - закон, и его нужно уважать.

- А меня - нет? - уже серьёзнее спросила Шарлиз. - Кем я здесь буду? Твоей любовницей? Твоей очаровательной протеже? Домоправительницей? Заменой Алессии, только ещё и в постели? Кем?

- По-живому режешь, - заметил Донни. - И всё в лоб.

- У тебя научилась, - улыбнулась она, и он с усмешкой поцеловал её в губы.

Между ними был разговор хуже всех прочих, но они, не желая отрываться друг от друга, всё решали вместе, сообща: Шарлиз приняла это за хороший знак и позволила себе хотя бы насладиться поцелуем, а после, когда он был разорван, опустила голову дону на грудь. Он молчал: это пугало, но переживать страх в объятиях было всё же легче.

- Те, кто живут здесь, - наконец сказал он, - это уже и так Мальяно. Я понимаю, чего ты хочешь. Ты слишком молода для брака, Шарлиз.

Это был удар под дых. Она не отпрянула и не отпустила рук. Продолжив его обнимать, слушала, хотя внутри всё дрожало.

- Я был четырежды женат. Ничем хорошим это не кончилось: я потерял любимую жену, остальные меня покинули.

Ещё удар: его тяжёлое прошлое, которое буквально растаптывало их будущее. Шарлиз думала, что внутренняя боль, та, которую она ощущала, узнав о Камилле, была разрушительной. Оказывается, она ничего не понимала в боли.

- Что скажут мои дети? - рассуждал Донни, скорее даже сам с собой. - Мачеха моложе них. А для Пола и Луки ты ровесница. Нет, я просто боюсь, что ты разочаруешься в этом и во мне. Должно пройти сколько-то времени, чтобы ты не захотела уйти от меня.

Говорить это ей было унизительно, но она сказала:

- Я не захочу.

- Ты так молода, - он покачал головой и беспокойно взял за плечи, отвлекая от себя. - А я уже нет. Я не смогу защитить тебя от потери. От раннего вдовства.

- Пусть так, - она поджала губы.

Он посуровел, не веря своим ушам. Что-то в груди его дрогнуло, потянуло.

- Пойми, что быть моей... - он помолчал, подбирая нужное слово.

- Любовницей, - подсказала Шарлиз.

Донни поморщился, ему стало самому неприятно:

- Ладно... но быть моей любовницей тебе безопаснее, чем быть моей женой.

За любовницами не будут охотиться, если захотят меня устранить. За любовницами не придут, чтобы убить и выпытать обо мне сведения. К любовницам спрос всегда ниже, и федералы тоже не навешают на них лишних дел. Тебе так будет безопаснее, но ты всё равно навсегда останешься Мальяно, если будешь любить меня.

Он не мог этого сказать: тогда пришлось бы потянуть за эту верёвочку и показать всю неприглядную, опасную правду. Шарлиз поймала его в ловушку, крепко так поймала. Он это признавал и восхищался ею. Он понимал её желание зафиксировать свой статус и не быть здесь никем и ничем, и не меньше неё втайне хотел жениться.

Но новые голоса говорили другое.

Пятый брак. Никем не любимый, он не смог выстроить семью, о которой мечтал. Он будто проклят: возлюбленные покидают его или он лишается их. А что, если он потеряет и Шарлиз, когда приблизит её к себе так сильно?

Стало страшно, и новый голос закончил в его голове тише прочих: что, если он уже сейчас потеряет Шарлиз, потому что не даст ей никаких гарантий?

Это требовалось обдумать. Он отвёл глаза в сторону. Затем обнял ладонями лицо Шарлиз и медленно кивнул, посмотрев в её побледневшее лицо, полное стоического терпения. Он чувствовал, как едва заметно вздрагивают напряжённые мышцы в её теле, будто от судорог, и сердце разрывалось на части. Он понял, какую боль ей причинял.

Это было неизбежно.

- Послушай, - начал он. - Это не расставание.

Её глаза влажно заблестели. Она кивнула, набравшись сил и смелости. Сама получив то, о чём просила, чувствовала только, как ухнуло куда-то вниз разлетевшееся в пыль сердце. Всё самое неприятное произошло, и она теперь просто слушала и запоминала, стараясь не расплакаться.

- Я тебя отпускаю только на неделю, - строго продолжил дон. - Я всё обдумаю. Дело не в тебе и не во мне. Я уверен в том, чего хочу, но есть обстоятельства, которые меня смущают.

- Две недели. И я всё понимаю.

- Боюсь, что нет, - он печально улыбнулся, погладив её по волосам, а потом обнял, привлёк к себе на плечо. - Miа amatа. Mia cara. Одна неделя, прошу.

- Две. Это последнее слово.

Шарлиз спокойно смотрела в сторону, боясь даже моргнуть: тогда слёзы сами собой потекли бы из глаз. Заводя речь об отъезде, она подозревала, что всё может обернуться его согласием - но оставалась в душе робкая надежда, что между ними случится что-то другое, ещё более прекрасное, и что он способен на большие шаги ради неё. Когда этого не случилось, внутри остались только горечь и пустота. Обнимая Донни, она почти не чувствовала под руками его тело. Прижимаясь к нему, как сквозь прозрачный экран не ощущала тепла. Он отстранил её и сдержанно спросил:

- Когда ты хочешь уехать?

Вопрос был что удар ножом. Шарлиз уже усомнилась, правильно ли сделала, что сама заварила эту кашу: с такой решимостью он на всё согласился и взялся устроить её отъезд, что было душераздирающе больно.

- Сегодня, - прошептала она.

- Сегодня? - растерялся он, и впервые на лице его Шарлиз увидела тень недовольства. - Но к чему эта спешка?

- Сегодня, - просяще повторила она, положив руку ему на грудь и пропустив пуговицу рубашки между пальцами. - Если ты это не можешь сделать, то завтра с утра.

Донни укололи обида и самолюбие. Сощурившись, он покачал головой.

- Могу, милая. Всё могу, ты же знаешь.

Он легко поцеловал её в висок и отошёл в кабинет, там сделав короткий звонок Витале. Сказал в трубку всего несколько фраз: купи билет на рейс до Пенсильвании, полетишь сегодня ночью с Шарлиз. Верни её в пансион, но ничего по планам не отменяй.

И вернулся назад, не найдя девушки на кухне. Он обвёл взглядом опустелую комнату, по-прежнему яркую, залитую тёплым светом, а тепло своё потерявшую. Подняв взгляд к потолку, понял, что Шарлиз собирает вещи, и, оперевшись о столешницу, постоял так с минуту-другую, потому что злость на самого себя вскипала внутри, как яркий пламень.

А потом, сжав руку в кулак, с трудом укротил поднявшуюся ярость. На языке горько вязло, будто он выпил дешёвого алкоголя: с ног после новости, как и после него, сбивало так же. Совладав с собой, долго поглядел на тортеллини, убрал их все на доску, накрыл её плёнкой, как Алессия велела, и спрятал в морозильную камеру. Внутри всё кровоточило: внешне дон был спокоен.

Он знал, что сильно привязался к Шарлиз, но не понимал, насколько.