Forbidden object

Мы едем минут пятнадцать, когда машина вдруг начинает дёргаться. Двигатель кашляет, издавая хриплый, надрывный звук, и через секунду глохнет. Такси останавливается посреди дороги, и я чувствую, как внутри всё сжимается от раздражения и усталости. Только этого мне не хватало.

— Что случилось? — спрашиваю я, выпрямляясь на сиденье, сжимая ремешок сумки.

Водитель чертыхается, поворачивая ключ зажигания. Двигатель издаёт слабый стон, но не заводится. Он пробует ещё раз, потом ещё, но результат тот же — тишина, прерываемая лишь его раздражённым бормотанием.

— Аккумулятор, мать его, сдох, — бурчит он, ударяя ладонью по рулю, от чего машина слегка вздрагивает. — Эта тачка — кусок дерьма. Извините, мисс, но дальше не поедем.

— Серьёзно? — шиплю я, чувствуя, как злость закипает внутри, смешиваясь с усталостью. — И что теперь?

Он пожимает плечами, его лицо выражает полное безразличие, словно это не его проблема.

— Попробую вызвать эвакуатор, но это займёт время. Могу позвонить в сервис, но вам лучше найти другое такси. До вашего адреса, тут недалеко. Минут двадцать пешком, если идти по прямой.

Я смотрю в окно. Мы стоим на пересечении 10-й авеню и Западной 49-й улицы. До моего дома действительно недалеко — минут двадцать пешком, если не задерживаться.

Усталость тянет вниз, но сидеть здесь и ждать, пока этот мужик разберётся со своей рухлядью, я не собираюсь.

— Ладно, — цежу я сквозь зубы, открывая дверь. — Сколько я должна?

— Полпути, так что полцены, — говорит он, глядя на меня с лёгким чувством вины, которое, кажется, ему несвойственно. — Двадцать баксов.

Я достаю из сумки смятую двадцатку, бросаю её на переднее сиденье и выхожу. Холодный ветер бьёт в лицо, и я запахиваю кожаную куртку, закидывая сумку на плечо. Водитель что-то бормочет про то, что вызовет помощь, но я уже не слушаю. Дверь захлопывается с глухим стуком, и я иду по тротуару, стараясь держать спину прямо, хотя ноги подкашиваются от усталости.

Улица почти пуста, только редкие прохожие мелькают вдалеке. Я оглядываюсь по сторонам, сердце всё ещё колотится от адреналина, и я невольно ускоряю шаг, чувствуя, как холод пробирается под кожу.

Вдруг издалека доносится тихий, хриплый женский голос. Звук доносится из тёмного переулка слева, зажатого между двумя обшарпанными зданиями, где ржавые пожарные лестницы и переполненные мусорные баки создают лабиринт теней.

Сначала я не могу расслышать ни слова — только сдавленный, дрожащий шёпот. От этого звука у меня по коже бегут мурашки, а в груди вспыхивает холодный ужас.

— П-пожалуйста… — голос становится ещё тише, почти невесомым, но в нём такая всепоглощающая тоска, что у меня защипало глаза. — Помогите...

Я замираю, сердце бьётся так сильно, что я чувствую его в горле. Мой взгляд мечется между переулком и пустой улицей впереди.

Идти туда? Или уйти? Мой разум в панике кричит, что это слишком опасно, что мне нужно поскорее уйти отсюда, и добраться до дома, но этот голос… он разрывает что-то внутри.

Я не могу просто так уйти, когда слышу, как девушка еле зовёт на помощь. Меня бы грызла совесть днями на пролёт. Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, и делаю шаг вперёд, решаясь. Ноги дрожат, но я иду туда, откуда доносится голос, стараясь двигаться тихо, чтобы не выдать себя.

— Я... я здесь… кто-нибудь, помогите... — выдохнула девушка в темноте, и последние слова превратились в слабый, захлёбывающийся всхлип.

Я следую за звуком, оглядываясь по сторонам. Переулок узкий, стены покрыты облупленной краской и граффити, а под ногами хрустят осколки стекла и мусор. Запах сырости и гниющих отходов бьёт в нос, и я стараюсь дышать через рот, чтобы не задохнуться. Голос звучит ближе, и я ускоряю шаг, сердце колотится, как барабан.

Я сворачиваю за угол, туда, где, кажется, доносится звук, и голос девушки затихает, сменяясь тихими всхлипами, которые едва пробиваются сквозь тишину. Я иду вперёд, и наконец, в тусклом свете мигающей лампы над пожарной лестницей я вижу женскую фигуру. В темноте переулка разглядеть её сложно, но я замечаю ещё одну фигуру рядом — неподвижную, лежащую на земле.

Я медленно подхожу, наклоняя голову, чтобы лучше разглядеть. Мои шаги замедляются, я смотрю под ноги, чтобы не споткнуться о разбросанные бутылки или куски металла. Чем ближе я подхожу, тем сильнее сжимается сердце. Я поднимаю глаза, и в следующую секунду оно будто останавливается.

Передо мной стоят две девушки в мятой белой форме, похожей на униформу медсестёр.

Одна из них сидит, связанная, прижавшись спиной к кирпичной стене, её лицо искажено болью, а по подбородку стекает густая алая кровь. Грудь тяжело вздымается, будто каждое дыхание даётся ей с невероятным трудом. На её шее виднеются багровые следы, словно кто-то сдавливал её горло так долго, что кожа лопнула. Белая ткань халата разорвана на груди, открывая ссадины и кровоподтёки, а под ногами растекается небольшая лужица крови.

Вторая лежит рядом, на боку, тоже связанная. Её глаза широко открыты, но в них больше нет жизни. Горло перерезано так глубоко, что кожа распахнулась, а кровь стекает по полу, впитываясь в её белую форму, делая её тёмно-багровой. На лице застыло выражение ужаса и боли, а по окровавленным ногам понятно, что перед смертью её унижали и насиловали.

У первой медсестры дрожат губы. Она пытается заговорить, но вместо слов из горла вырывается только хриплый сдавленный звук. Её глаза, мутные от боли, находят мои, и в них читается мольба.

Я смотрю на них, и всё внутри кричит от ужаса. Мне кажется, что я сейчас потеряю сознание от боли и рвотной тошноты, подступившей к горлу.

Я подбегаю к ним, дрожащими руками опускаясь на корточки рядом с медсестрой, стараясь не смотреть на изуродованное тело второй, лежащее в луже собственной крови.

— Боже... что... что с вами сделали? — мой голос срывается, вырывается шёпотом, наполненным страхом и жалостью. Я едва могу говорить, горло сжимает спазм, а глаза жгут слёзы, которые я пытаюсь сдержать.

Медсестра, что ещё дышит, поднимает на меня мутный, затухающий взгляд, но ничего не отвечает, лишь медленно качает головой из стороны в сторону.

Я не понимаю, что это значит — то ли она не может говорить, то ли пытается предупредить меня о чём-то, чего я не знаю.

Мой взгляд падает на её руки, связанные за спиной грубой верёвкой, пропитанной кровью. Пальцы скользят по липким узлам, я пытаюсь их развязать, но верёвка мокрая, скользкая, и мои руки дрожат так сильно, что узлы кажутся неподатливыми. Запах крови бьёт в нос, металлический, тошнотворный, и я стискиваю зубы, чтобы не задохнуться от отвращения.

— П-пожалуйста… — прохрипела медсестра, едва слышно, словно боялась, что нас могут услышать. — Бегите...

Я смотрю на неё, слегка нахмурившись, пытаясь понять. Её щёки блестят от слёз, и она смотрит на меня с такой мольбой, что внутри всё холодеет.

— Бежать? — выдыхаю я дрожащим голосом, чувствуя, как страх сковывает тело. — Но почему?..

Её губы дёргаются, словно она хочет ответить, но вместо слов из горла вырывается болезненный сип, и новая капля крови стекает по подбородку, падая на разорванный халат. Её взгляд внезапно дёргается куда-то в темноту за моей спиной, и в нём вспыхивает такой животный ужас, что у меня перехватывает дыхание.

— Бегите!.. — хрипит она, а потом неожиданно громко кричит, срывая голос в кровь. — Бегите! Это ловушка!

Её крик оглушает меня, пронзая всё тело насквозь. Я замираю, ледяной ужас сковывает каждую мышцу. Но прежде чем я успеваю пошевелиться, раздаётся сухой, резкий хлопок. Выстрел.

Я вижу, как её голова резко дёргается назад, ударяясь о кирпичную стену с глухим стуком. На лбу, прямо посередине, распускается алая дырка, из которой кровь начинает стекать тонкой струйкой, смешиваясь с её слезами. Её глаза закатываются, рот открывается и закрывается несколько секунд. Тело обмякает, медленно сползая по стене, её глаза остаются открытыми, пустыми, уставившимися в никуда.

Моё сердце бьётся так сильно, что я не слышу ничего, кроме собственного пульса, гулко отдающегося в ушах. Горло сжимает так, что я не могу закричать, не могу даже вдохнуть. Всё внутри обрывается, и я чувствую, как ноги подкашиваются.

Я слышу, как за моей спиной кто-то медленно и спокойно перезаряжает оружие. Металлический щелчок в гробовой тишине звучит как смертный приговор, от которого кровь стынет в жилах.

— Что ж, — раздаётся за спиной ленивый, глухой и искажённый голос, пропитанный насмешкой и холодной безжалостностью. — Теперь твоя очередь кричать.

Я медленно, почти не дыша, поворачиваю голову. Сердце бешено колотится в груди. Передо мной, всего в нескольких шагах, стоит он. Опер. Его тёмные глазницы маски смотрят прямо на меня, в которых нет ни капли человечности. В руке он держит пистолет, дуло которого всё ещё направлено в сторону убитой медсестры.

Но стоило моему взгляду встретиться с его пустыми глазами, как он медленно склоняет голову набок, будто изучает меня, наслаждаясь каждой секундой моего ужаса.

Я не помню, как вскакиваю на ноги. Ноги сами несут меня прочь. Я слышу собственное сбивчивое дыхание и оглушающий стук сердца в висках.

И почти сразу за спиной раздаётся звук его шагов. Он шёл сначала быстрым шагом, а потом перешёл на бег.

— Беги, детка, беги, — слышится за моей спиной его глухой, исковерканный голос, растягивающий каждое слово с хищной насмешкой и звериным удовольствием.

Слёзы начинают литься по щекам. Я бегу, вырываясь из переулка, и вылетаю на другую улицу — Западную 50-ю. Я оглядываюсь через плечо, и он там, всего в нескольких метрах, бежит за мной.

Я ускоряю бег, не зная, куда, лишь бы подальше от этого монстра. Впереди, на углу 9-й авеню, я замечаю тускло освещённый круглосуточный магазин.

Это мой шанс. Я бегу к нему, игнорируя, как Опер приближается, его шаги становятся громче, ближе, словно бы он в любой момент может схватить меня за плечо и повалить на землю.

Я влетаю в дверь магазина, резко дёрнув ручку, так что колокольчик над входом громко звенит, а дверь хлопает о стену с оглушительным стуком. Внутри несколько человек: парень у кассы покупает пачку сигарет, лениво переговариваясь с кассиром, пожилая женщина у холодильника с газировкой внимательно читает этикетку на бутылке колы, а пара подростков в дальнем углу хихикают, выбирая энергетические напитки.

Все оборачиваются на меня, их взгляды полны удивления, как будто я ворвалась сюда, как сумасшедшая. Впрочем, со стороны это именно так и выглядело.

Не обращая на них внимания, я бегу к полкам с напитками. Я прячусь за одной из полок, прижавшись спиной к холодному металлу. Грудь вздымается, лёгкие горят, а сердце колотится так, будто вот-вот разорвётся. Я зажимаю рот ладонью, чтобы не издать ни звука, и пытаюсь унять дрожь в руках, но пальцы всё равно трясутся.

Вдруг дверь магазина снова распахивается, ударяясь о стену с такой силой, что колокольчик срывается и с глухим звоном падает на кафель. Я прижимаюсь ещё сильнее к полке, поднимаю взгляд и замечаю большое круглое зеркало, прикреплённое под потолком в углу магазина.

Оно отражает весь зал — вход, широкие ряды между полками, людей, которые теперь кричат и бегут, пытаясь спрятаться или выбежать наружу. Магазин наполняется хаосом: визги, топот ног, звон падающих банок, которые кто-то задевает в панике. Кассир прячется под прилавок, а подростки с криками убегают к задней части магазина, сбивая пачки чипсов.

В зеркале я вижу его. Опер стоит у входа, его пистолет опущен, но пальцы крепко сжимают рукоять, как будто он готов выстрелить в любую секунду. Он медленно оглядывается, его маска поворачивается из стороны в сторону.

Люди кричат, как резаные, кто-то прячется за прилавком, кто-то бежит к выходу, но он не обращает на них внимания. Его взгляд, кажется, ищет только меня.

К нему подходит охранник с морщинистым лицом, его рука лежит на ремне с дубинкой, висящей на поясе.

— Эй, парень, маску сними, — устало говорит он, поправляя ремень. — Тут не Хэллоуин.

Серьёзно? Он что, не знает Опера? Я снова смотрю в зеркало и вижу, как Опер медленно поворачивает голову к охраннику, а затем слегка наклоняет её набок.

Охранник не терпит этого и подходит ближе, хватая его за плечо, пытаясь развернуть и вышвырнуть из магазина. Но Опер даже не шевелится, стоит неподвижно, как статуя, его маска неподвижно смотрит на старика.

Охранник делает шаг вперёд, указывая пальцем прямо в лицо Оперу.

— Я сказал, сними эту грёбаную маску, живо! — его голос звучит громче и злее. — Или убирайся к чёрту, пока я полицию не вызвал!

Он снова тянется, чтобы сорвать маску. И в этот миг Опер без лишних слов поднимает пистолет и в одно движение направляет дуло прямо в лицо охранника.

— Что ты… — начинает старик, но выстрел прогремел так громко, что в магазине звеняще дрожат бутылки на полках.

Пуля входит прямо в лоб. Глаза охранника округляются, а потом его тело медленно оседает вниз. Он падает на колени, затем заваливается набок, ударяясь головой о стойку, оставляя на полу тёмно-красное пятно, быстро расползающееся по светлому кафелю.

Магазин взрывается криками. Люди орут от ужаса, бегут к выходу, сбивая друг друга, бутылки и банки падают с полок, разбиваясь о пол с оглушительным звоном.

Кто-то кричит: «Звоните в полицию!» Я слышу, как кто-то плачет, а мои глаза бегают по магазину, выискивая другой выход.

Вдруг раздаётся голос ещё одного охранника, кричащего в рацию:

— Код красный! Этот псих, Опер, здесь! Западная 50-я, круглосуточный магазин! Вызывайте подкрепление, быстро!

Я выглядываю из-за полки, тяжело дыша. Двое охранников подкрадываются к Оперу сзади, один с дубинкой, другой с электрошокером. Они пытаются развернуть его к себе, но Опер молниеносно реагирует. Он хватает руку первого охранника, выворачивает её с хрустом, и тот кричит от боли, роняя дубинку.

Опер бьёт его кулаком в висок, и охранник отлетает к полке, сбивая банки с энергетическими напитками, которые с грохотом разбиваются о пол.

Не останавливаясь, Опер хватает его за воротник, впечатывает в стену и наносит ещё несколько ударов — в лицо, в челюсть, в горло. Кровь брызжет на пол, охранник хрипит, пытаясь закрыться руками, но Опер бьёт снова, его кулак врезается в лицо с глухим хрустом, ломая нос. Охранник оседает на пол, его лицо — кровавое месиво, а Опер продолжает наносить удары, словно не замечая, что тот уже не шевелится.

Я поворачиваюсь обратно, сердце бешено колотиться. Люди бегут мимо, крича, кто-то падает, споткнувшись о рассыпанные чипсы.

Вдруг я слышу плач ребёнка — высокий, надрывный, полный ужаса. Я поворачиваю голову в сторону звука и вижу, как из-за полки с чипсами выходит маленькая девочка, лет пяти, с тёмными волосами до плеч и карими глазами, полными слёз.

Она отходит назад, к холодильнику с напитками, рыдая и бормоча что-то дрожащими губами себе под нос. Её пальцы сжаты в кулачки, прижатые к груди, а платьице помято, вероятно, она упала.

Резкий звук разбитого стекла заставляет меня вздрогнуть. Я снова выглядываю из-за полки и вижу, как Опер разбирается со вторым охранником. Он хватает его за шею, впечатывает в стену с такой силой, что штукатурка сыпется на пол, и бьёт коленом в живот. Охранник хрипит, пытаясь вырваться, но Опер наносит ему удар кулаком в челюсть, от которого голова откидывается назад, а кровь брызжет на стену. Он бьёт ещё и ещё, каждый удар сопровождается хрустом костей и сдавленным стоном. Охранник пытается закрыться руками, но Опер хватает его за волосы, рывком поднимает голову и бьёт её о металлическую стойку, от чего кровь заливает пол.

Я поворачиваюсь к девочке, сердце сжимается при виде её дрожащего тела. Где, чёрт побери, её родители? Почему никто из взрослых не замечает, что маленькая девочка плачет от страха?

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как злость перемешивается с отчаянием. Она не должна быть здесь одна. Быстро подхожу к ней и приседаю на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне.

Девочка всхлипывает и делает шаг назад, ещё сильнее прижимая кулачки к груди, словно защищаясь от меня. Видимо, она боится меня так же, как и всего вокруг.

— Успокойся, малышка… — мягко говорю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойнее, чем мои мысли. — Я не обижу тебя.

Я медленно наклоняюсь вперёд и осторожно кладу ладони ей на плечи, поглаживая большими пальцами. Девочка вздрагивает от моего прикосновения, как испуганный зверёк, но не отпрыгивает. Её глаза, блестящие от слёз, смотрят на меня с ужасом и надеждой одновременно, и это зрелище разрывает меня изнутри.

— Где твои родители? — тихо спрашиваю я, продолжая поглаживать её плечи, чтобы она хоть немного успокоилась. — Почему ты здесь одна?

Девочка всхлипывает, вытирая слёзы кулачком, и чуть приоткрывает губы, будто собираясь что-то сказать, но слова застревают у неё в горле. Я терпеливо жду, пока она наконец не говорит.

— Мам… мама дома… — её голос дрожит так, что мне приходится напрячь слух, чтобы разобрать слова. — Я сказала ей, что хочу чипсы… а она… она… — девочка всхлипывает громче, задыхаясь от рыданий. — Она поругала меня… сказала, что ей некогда сейчас… А папа на работе…

Её маленькие плечи снова трясутся, и она опускает голову, глядя себе под ноги, будто стыдится собственных слов. Моё сердце болезненно сжимается, и я сжимаю её чуть крепче, чтобы она почувствовала хоть какую-то защиту рядом.

— Послушай меня, крошка… — я осторожно поднимаю её подбородок пальцами, заставляя посмотреть мне в глаза. — Ты не должна быть здесь одна. Это опасно. Давай я отвезу тебя обратно к маме, хорошо?

Она молчит, но я вижу, как её взгляд немного теплеет, а плечики перестают так сильно дрожать. Через несколько секунд девочка нерешительно тянется ко мне своими маленькими ручками.

Я медленно поднимаю её на руки, прижимая к себе, чтобы она не испугалась снова. Её тёплая щёчка ложится мне на плечо, а ручки крепко обнимают мою шею. Я чувствую, как она дышит часто и прерывисто, всё ещё всхлипывая, но прижимается ко мне так крепко, словно знает меня всю жизнь.

Громкий выстрел заставляет меня вздрогнуть, и я инстинктивно прижимаю девочку крепче. Она снова зарыдала, уже не в силах сдерживаться, её плечики дрожат у меня под рукой. Резко обернувшись, я вижу, как второй охранник падает на пол. Его тело неестественно дёргается, а вокруг головы начинает расползаться тёмная лужа крови, быстро растекаясь по кафелю. Моё сердце будто останавливается, дыхание перехватывает.

Опер стоит рядом с телом, опуская дуло пистолета вниз, и медленно поворачивает голову в нашу сторону. Его чёрные глазницы маски задерживаются на нас. Он шагает через тело охранника так, будто перед ним просто мешок мусора. Медленно, без спешки, он начинает приближаться к нам, направляясь прямо по широкому проходу между полками.

Я чувствую, как внутри всё сжимается от ужаса. Не раздумывая ни секунды, я рванулась с места, прижимая девочку к себе так крепко, что ей, наверное, стало больно.

Мои глаза мечутся по магазину в поисках выхода, пока не зацепляются за узкую серую дверь с табличкой «Персонал» в глубине зала. Я подбегаю к двери, хватаюсь за холодную металлическую ручку и дёргаю её вниз. Дверь со скрипом поддаётся, открывая тёмный коридор, ведущий к заднему выходу. Не раздумывая, я вбегаю туда и быстро нахожу следующую дверь с тусклым зелёным указателем «Выход».

Я почти врезаюсь в неё плечом, толкая со всей силы, и в следующую секунду прохладный воздух обдаёт моё лицо. Мы выбегаем из магазина на пустую улицу. Вокруг тихо, только где-то вдалеке гудят машины, а над головой тускло мигают фонари. Я бегу по асфальту, прижимая девочку к груди, чувствуя, как она дрожит всем телом.

— Тётя… — её голос был таким слабым и испуганным, что мне хотелось заплакать вместе с ней. — Тётенька, этот страшный дядя… он бежит за нами!

Моё сердце сжимается до боли, и я на мгновение оборачиваюсь через плечо, ожидая увидеть его, но там никого нет.

— О чём ты говоришь, малышка? — спрашиваю я, запыхавшись, стараясь говорить спокойно, хотя голос дрожит.
— Его же там нет…

Я судорожно оглядываюсь по сторонам, продолжая идти быстрым шагом, но немного снижая темп, чтобы отдышаться. Мои лёгкие горят от бега, а сердце всё ещё бешено колотится.

— Но он был там… — девочка всхлипывает, уткнувшись лицом мне в шею. — Он бежал за нами… а сейчас… сейчас я не знаю, куда он исчез…

Исчез? От этой мысли меня накрывает волна холодного ужаса. Вряд ли бы он просто так отстал от нас. Нет… но что он задумал? Я ускоряю шаг, крепче прижимая девочку, и решаю свернуть за угол, чтобы сократить путь к жилым кварталам.

Но только я поворачиваю на Западную 51-ю улицу, как из-за угла выходит Опер. Его тёмная фигура появляется так внезапно, что я замираю на месте. Он резко поднимает пистолет, и я кричу, отступая назад.

— Чёрт... Нет! — мой голос срывается, а ноги немеют от страха.

Опер медленно идёт ко мне, не опуская оружия. Девочка резко поворачивает голову, и, увидев его, кричит так громко, что у меня закладывает уши. Она вцепляется в меня так сильно, что я едва могу дышать, её маленькие ручки дрожат, а тело содрогается от всхлипов.

— Тётя… тётя… мне страшно! — всхлипывает она сквозь слёзы.
— Я боюсь этого плохого дяденьку… пожалуйста… пусть он уйдёт!

Я быстрее отступаю назад, но Опер рвётся вперёд, хватает меня за локоть и дёргает на себя с такой силой, что я кричу и чуть не роняю девочку. Я тут же прижимаю её к себе крепче, стараясь защитить.

Опер толкает меня к стене, нависая надо мной, упирая руки по обе стороны моей головы, пистолет в его руке прижат к стене.

Девочка рыдает громче, уткнувшись лицом мне в шею, боясь даже повернуться и снова увидеть его.

Я запрокидываю голову назад, прижимаясь затылком к холодной кирпичной стене, и смотрю прямо в его чёрные глазницы маски. Моё дыхание сбивается, грудь тяжело вздымается, а по щекам начинают стекать горячие слёзы. Я не могу их остановить, сколько бы ни пыталась быть сильной.

Он медленно наклоняет голову ближе, его маска коснулась моего лба. От её холодной поверхности меня передёргивает, и я зажмуриваюсь на секунду, но тут же снова распахиваю глаза, чтобы видеть его.

— Уходи… — цежу я сквозь стиснутые зубы, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Пожалуйста… хотя бы ради неё… пожалей эту маленькую девочку!

Он молчит, лишь чуть сильнее прижимая меня к стене своим телом.

— Что ты за дьявол такой? Разве ты, мать твою, не видишь?! — я повышаю голос, в отчаянии глядя прямо в его бездушные глазницы. — Не видишь, как она тебя до жути боится?!

Его маска, не отстраняясь от моего лба, медленно, слегка поворачивается в сторону девочки. Она всхлипывает, бормоча «мама, мама», шмыгая носом, я чувствую, как её маленькие кулачки сжимаются ещё сильнее.

Опер снова поворачивается ко мне и резко бьёт руками о стену, от чего я вздрагиваю, а девочка кричит. Он отстраняется, поднимает пистолет и направляет дуло прямо в мой лоб.

— Нет! — кричу я, прикрывая девочку собой, прижимая её к себе так крепко, как только могу. Я зажмуриваюсь, слёзы текут ручьём, ожидая выстрела, но… ничего. Тишина. Я медленно открываю глаза и поворачиваю голову к нему.

Дуло пистолета в паре сантиметров от моего лица. Опер сжимает оружие, его палец слегка давит на курок, но не до конца.

Я смотрю на него, дрожа всем телом. Девочка рыдает, прижимаясь ко мне, её мокрая щёчка лежит на моём плече.

— Беги, — протянул он, его маска чуть наклонилась набок.

Я не раздумываю. Рванувшись с места, я бегу, не оглядываясь, крепче прижимая девочку к себе. Я мчусь в сторону жилых домов, туда, где свет фонарей ярче, а люди могут быть поблизости. Сердце колотится, слёзы мешают видеть, но я продолжаю бежать, пока не чувствую, что лёгкие горят, а ноги подкашиваются. Я замедляю темп, чтобы отдышаться, чувствуя, как девочка дрожит в моих руках.

Я стараюсь дышать ровнее, хотя внутри всё трясёт от страха. Мягко поглаживая её по спине, я тихо спрашиваю:

— Как тебя зовут, малышка?

Она всхлипывает и чуть поднимает голову, чтобы посмотреть на меня своими заплаканными глазами.

— Хлоя… меня зовут Хлоя, — шепчет она дрожащим голоском.

— Хорошо, Хлоя, — я пытаюсь улыбнуться, хотя знаю, что на моём лице сейчас только усталость и страх. — Где ты живёшь, милая? Мне нужно отвезти тебя домой, к маме.

Хлоя шмыгает носом, а потом осторожно отодвигается от меня. Её маленькие ладошки ложатся мне на плечи, тёплые и дрожащие. Она поворачивает головку и вытягивает руку, показывая в сторону жилых домов за перекрёстком.

— Там… вон там… — говорит она, всхлипывая и сжимая губы, чтобы не заплакать снова. — Наш дом… там, где серая крыша и много цветов… мама всегда поливает их днём.

Я киваю, обнимая её крепче и прижимая к себе.

— Хорошо, Хлоя. Сейчас я отведу тебя домой, — шепчу я, вытирая её слёзы большим пальцем.

Я направляюсь к её дому, шагая быстро, но осторожно, чтобы не споткнуться. Улица постепенно оживает с первыми лучами рассвета, небо над головой светлеет, окрашиваясь в бледно-розовые и золотистые тона. Я то и дело оглядываюсь, боясь увидеть тень Опера, но позади только пустота. Хлоя прижимается ко мне, её дыхание становится ровнее, но она всё ещё дрожит.

Мы подходим к подъезду — кирпичному зданию и цветочными клумбами у входа, где петунии и бархатцы покачиваются под утренним ветром. Я ставлю Хлою на землю, но держу её за руку, чувствуя, как её маленькие пальцы сжимают мои.

— Какой номер твоей квартиры, Хлоя? — спрашиваю я, наклоняясь к ней, чтобы её заплаканные глаза встретились с моими.

— Пятнадцать, — отвечает она, взглянув на меня, шмыгая носом, её голос всё ещё дрожит, но в нём уже меньше страха.

Я киваю и вывожу номер квартиры на домофоне, нажимая кнопку вызова. Через пару секунду раздаётся треск, и женский голос, полный тревоги, звучит из динамика:

— Алло, кто это?

Хлоя тянется к домофону, встав на цыпочки, её маленькие пальчики цепляются за край панели. Она говорит дрожащим голосом:

— Мам, это я, Хлоя… открой дверь, пожалуйста…

— Хлоя? Господи, где ты была? — голос женщины срывается, в нём слышится смесь облегчения и паники. — Сейчас открою, милая, заходи!

Дверь подъезда щёлкает, открываясь с тихим скрипом. Мы входим в подъезд, и я веду её по лестнице, высматривая номера квартир. На втором этаже я нахожу квартиру номер 15, с деревянной дверью и маленьким ковриком перед ней.

Мы останавливаемся перед дверью, и я приседаю на корточки рядом с Хлоей, глядя на неё с улыбкой. Её лицо всё ещё бледное, но глаза уже не такие заплаканные, а уголки губ чуть приподнимаются.

— Вот и пришли, Хлоя, — говорю я, кладя ладони ей на плечи, чувствуя, как её маленькие плечики всё ещё слегка дрожат.

Хлоя смотрит на меня, и её заплаканное личико озаряется улыбкой.

— Знаешь, у тебя такая красивая улыбка, малышка, — говорю я, чувствуя, как моё сердце немного оттаивает от её вида.
— Тебе нужно чаще улыбаться.

Хлоя смущается, прижимая подбородок к шее, и её щёчки слегка розовеют, как будто она не привыкла к комплиментам.

Я умиляюсь её реакции, чувствуя, как внутри становится чуть легче, несмотря на весь пережитый ужас. Я кладу ладони на её лицо и большими пальцами вытираю остатки слёз, которые всё ещё блестят на её щеках.

— Всё, милая, не плачь больше, твоя мама уже ждёт тебя, — говорю я мягко, кивая на дверь её квартиры. — А мне уже пора идти к себе домой.

Улыбка, только что мелькнувшая на лице Хлои, тут же исчезает. Её глаза становятся тревожными, а губы дрожат, как будто она вот-вот снова заплачет.

— Тётя… — шепчет она, цепляясь за мой рукав куртки маленькими пальчиками, её голос дрожит от страха. — А если… если этот плохой дядя украдёт тебя?...

Я невольно усмехаюсь, хотя её слова заставляют моё сердце сжаться. Наклоняюсь к ней, глядя в её испуганные глаза, и стараюсь говорить так уверенно, как только могу.

— Нет, Хлоя, он не украдёт меня, — тихо говорю я, надеясь, что мой голос звучит убедительно. — Он… он больше не придёт. Обещаю.

Хлоя смотрит на меня так серьёзно, как только могут смотреть дети, её глаза изучают моё лицо, будто проверяя, правду ли я говорю.

— Ты очень храбрая, тётя… — шепчет она, её голос едва слышен. — Как моя кукла-принцесса… она тоже всегда спасает всех от чудовищ.

Я слабо улыбаюсь, чувствуя, как в груди разливается болезненное тепло. Провожу рукой по её мягким волосам, заправляя выбившуюся прядь за ухо.

— Спасибо, милая. А теперь иди к маме, ладно? Она волнуется.

Хлоя кивает, быстро вытирает слёзы кулачком и подходит к двери. Я встаю с корточек и отхожу чуть дальше, прижимаясь спиной к холодной стене подъезда.

Я не хочу, чтобы её мать увидела меня — она начнёт расспрашивать, почему я здесь с Хлоей, а мне придётся рассказывать весь этот ужас, который произошёл. Я не хочу этого.

Хлоя стучит в дверь, и этот стук прерывает мои мысли. Она оборачивается ко мне и улыбается. Я улыбаюсь в ответ и медленно поднимаю руку, прижимая палец к губам, давая понять, чтобы она молчала и не выдавала меня.

Хлоя смотрит на меня с детской серьёзностью и едва заметно кивает, её взгляд полон понимания.

Дверь квартиры распахивается, и раздаётся голос её матери, полный облегчения и тревоги:

— Хлоя, почему ты так поздно вернулась?

Хлоя поворачивается к двери.

— Входи, милая, — говорит мать, её голос дрожит, но в нём чувствуется тепло.
— Папа пришёл с работы и привёз тебе подарок. Пошли, покажу.

Дверь закрывается с мягким щелчком, и я тяжело выдыхаю, глядя в потолок. Мои плечи расслабляются, но внутри всё ещё бурлит смесь страха, усталости и облегчения. Я стою так несколько секунд, собираясь с мыслями. Затем медленно спускаюсь по лестнице, придерживаясь за перила, чтобы не споткнуться.

Выйдя из подъезда, я чувствую, как утренний воздух обдаёт лицо — прохладный, но уже тёплый от первых лучей солнца. Рассвет окрашивает небо в мягкие розовые и золотистые тона, и я останавливаюсь на мгновение, чтобы вдохнуть глубже.

Я тянусь к сумке на плече, вытаскиваю телефон и вызываю такси. Пальцы всё ещё слегка дрожат, но я заставляю себя сосредоточиться, открывая приложение и вводя адрес.

Через десять минут подъезжает машина, я называю свой адрес, и сажусь на заднее сиденье. Водитель, молчаливый мужчина средних лет с усталым лицом, лишь кивает, и машина трогается, унося меня прочь от этого кошмара.

Я откидываюсь на сиденье, закрывая глаза. Опер использовал этих медсестёр как приманку? Чтобы заманить меня и убить?

Какого хрена? Он знал, что я не пройду мимо, услышав крик о помощи. Он знал, что я пойду в тот переулок, что не смогу оставить умирающую девушку. Это была его игра, его ловушка, и я попалась, как глупая мышь в капкан.

И если бы не Хлоя, он бы убил меня там, в переулке, или у той стены, где приставил пистолет к моему лбу.