До Безумия.. [Редактируемая]

В отчем доме - бабушки, я сплю в комнате ее покойного отца. Дом старый и ветхий, построен без единого гвоздя.

С большого и длинного балкона открывается прекрасный вид на зеленый сад с грушевым деревом и цветами. А если взглянуть вдаль, то можно увидеть горы, которые окружают нас всюду, и лес.

За пределами двора стоит вишневое дерево или как у нас называют его здесь, на мегрельском: булиш джа.

Все эти деревья были посажены отцом моей бабушки. Когда началась война, он, в отличие от всех, остался в своем доме, рассчитывая на то, что находится в низменной части, которая когда-то считалась центром села.

Но об этом мало кому было уже известно, после того как имеющиеся там дома распродали и на их месте построили искусственное озеро.

С помощью которого можно было добраться до другого села. В довоенное время там проходил катер или корабль, который перевозил жителей с одного берега на другой.

Но низменная часть не сильно помогла дедушке. Во время войны в его дом также нагрянули гости. Но в силу кавказского менталитета они не тронули старика и просто остались передохнуть. Это были абхазы, а после них - и грузины. Он принимал всех, как своих, и угощал чем был богат.

Он прошел первую и вторую мировую войну и был очень богат умом. И никогда не делил людей на национальные различия, только на поступки.

Во дворе он так же посадил свое любимое инжирное дерево (или оно было еще с его детства - неизвестно). Оно имело полулежащую форму, что давало возможность легко залезть на него и срывать спелые плоды.

Так начиналось его утро. Прабабушка Венера - его жена, готовила завтрак, а он просыпался и лез на это дерево.

Объедался сладким и сочным инжиром, а после, когда она звала его есть, он говорил: вамапу мудгарен гур (не хочется мне). После этих слов шла ругань прабабушки Венеры, о том, что есть инжир на голодный желудок вредно и, конечно, есть не захочешь, если с утра им насытишься.

Прабабушка Венера или дид беб (большая бабушка), как мы называли ее дома, была по образованию медсестрой. Всю свою жизнь, до самой пенсии, она работала в Гальской городской больнице.

Она была безумно красивой женщиной и в молодости, и в старости. Она никогда не выходила из дома, не нанеся на лицо увлажняющий крем и крем для рук «бархатные ручки» - очень популярный среди местных.

Полчаса выбирала, в чем ей пойти, брала зонтик и косынку, и только после всех своих ритуалов, причесавшись и помазав свои сморщенные и маленькие губы помадой, выходила из дома.

И не важно, что она никуда не собиралась - просто посидеть на лавочке перед домом. Но люди же смотрят, все же ее знают, поэтому всегда нужно выглядеть хорошо.

В 2003 году прадедушки не стало. Спустя год его смерти мы с мамой приехали домой. Мне тогда было только три года, и это была моя первая поездка на Родину. Я прекрасно владела мегрельским и грузинским языком, а русский был для меня самым непонятным и чужим.

В тот же год, по-моему, я пошла в садик, и там я рассказывала веселые истории из дома на мегрельском. Так и не понимая, почему воспитательница говорит мне: «Это все, конечно, интересно, но можешь, пожалуйста, рассказывать все то же самое, но на русском».

Та самая первая поездка в Абхазию ассоциируется у меня с долгой и жаркой прогулкой до мельницы с бабушкой и мамой, с бабушкиной пастилой из инжира, которую я называла тхапли, милой собачкой кремового оттенка, с которой я обожала играть. Бабушка сказала, что она осталась после прадедушки.

Сейчас и не вспомню, как его звали, но точно помню, что это был мальчик. Я помню, каким милым он был. На следующий год, к моему приезду, его уже не было - он умер. Бабушка сказала, что он съел цветы и погиб.

Но что стало на самом деле, не знаю. Да уже и никто и не вспомнит, и это не настолько уже важно.

Когда я была совсем ребенком, мне всегда было интересно: «Когда я вырасту, буду ли я помнить то, каким ребенком я была?»

Этот вопрос возник, потому что когда я спрашивала что-то у старших о их детстве и прошлом, мне отвечали, что они не помнят. С годами я поняла, что они все прекрасно помнили, просто, спустя одиннадцать лет, рана все еще болела.

Если бы воспоминания были цветами, то мои состояли бы только из теплых и ярких оттенков: зеленого, голубого и желтого, а еще оранжевого. Именно такой я помню свою Родину того времени.

Первые зерновые культуры попали в Абхазию в эпоху неолита из Ближнего Востока. Земледелие тогда было примитивным, мотыжным.

Для того чтобы засеять поле, нужно было предварительно расчистить его от леса с помощью рубки. Затем все поджигалось, и лишь потом очищенный участок обрабатывался каменными мотыгами или палками - копалками.

Спустя тридцать с лишним тысяч лет, после эпохи неолита, большую часть территории все так же занимают девственные леса.

Наш дом находится в низменной части горы, и вокруг нас нет ни одного соседа. Только лес. Безумно глубокий и красивый.

Помнится, когда я ребенком впервые пошла в лес с дядей - он рубил деревья на зиму для камина, который стоял в гостевой комнате.

Тогда, у жутко наивного и глупого ребенка, появилась мечта построить себе дом на дереве, когда вырастет.

Сейчас эта идея кажется ужасно не практичной и довольно опасной.

Но недельку на дереве я бы пожила - ради закрытия детского гештальта.

Еще первая поездка домой запомнилась мне болотом, через которое приходилось проходить, через лес, чтобы добраться до озера или моим любимым грузинским словом: талахи (грязь).

Озеро было красивым, но не таким большим, как мне казалось в детстве. А еще оно было холодным, но я все равно заходила в воду.

Еще, ужасной жарой и страхом дяди Иракли, который боялся коров, обожавших бегать за ним. Наверное, это потому что он рыжий, может, они видели в нем своего? Или он был для них как красный флаг для быка?

Бесконечными гостями, застольями и телятами, которые мне так нравились и которых я так боялась, в силу возраста.

Еще тем, как я хотела обнять цыпленка и случайно убила его...

Также отключением света, но в этом спустя 15 лет - стабильность, и каждодневным страхом, витающим в воздухе, когда дядя уходил куда-то.

Мы не говорили о прошлом, а может, говорили, но я была слишком маленькой и не понимала. Но в ту сказочную пору все равно витал запах послевоенного периода и след потерь. Больших потерь.

Ходить по неизведанным местам было очень опасно вплоть до 2010 года. Можно было случайно наступить на мину, и еще очень повезет, если она не действующая.

А по ночам бабушка читала мне сказку про Красную Шапочку, это была моя любимая сказка. Мы спали с мамой в большой комнате, посередине балкона. В середине стояла большая белая дверь, а слева и справа от нее - два больших окна, которые открывались наружу. У правого окна стояла большая и мягкая кровать, и, по-моему, она была без пружин, или это был просто матрас.
Не знаю.

В другой части комнаты стоял большой и красивый сервант, сейчас он помнится мне почему-то хрустальным и винного оттенка, хотя такого я у нас не видела потом.

Наверху этого серванта стоял большой орел, сделанный из дерева. Этот орел есть в нашем доме по сей день. Ручная работа, какого-то неизвестного автора. Подарок прадедушке.

В этой комнате сейчас только два старых серванта. Но если их помыть и починить дверцу, то вполне как новые и дорогие.

Но наш народ не умеет ухаживать за старыми вещами, мы умеем только покупать все лучшее, а потом хранить и прятать до лучшего времени. А потом мы умираем, так и не познав «лучшую» жизнь, для которой хранили эти бокалы.

Нравится в нашем поколении то, что мы не боимся быть собой, даже если наши взгляды отличаются от взглядов общественности, и то, что мы можем купить дорогую посуду и пользоваться ею - не хранить в серванте до лучших времен.

В углу все так же висит фотография прадедушки, как и пятнадцать лет назад.

Потолок в этой комнате протекает, поэтому она не жилая. В ней еще две двери, ведущие в другие комнаты. Всего в этом доме, помимо нынешней моей, четыре комнаты.

И только три из пяти жилые, и только в моей есть свет.

Однако интересно то, что попасть в эти комнаты можно только с комнаты посередине или с моей.

В комнате, которая через мою дверь - склад вещей, а иногда там живут рабочие, которых мы привозим в сезон орехов из Грузии.

Через маленькую белую дверь от нее - маленькая комната с видом на огород. Она когда-то принадлежала дяде, а сейчас находится в аварийном состоянии: стена, которая отсоединилась от пола снизу, и с выбитым окном.

От нее и с комнаты посередине - выход в пятую комнату, мою самую любимую, еще с самого детства. Это самая большая комната из всех.

Когда я была ребенком, там была металлическая лестница со сварными перилами, в трубах которой любили строить домики осы, и небольшая балконная часть.

Справа с огорода росло персиковое дерево, а под лестницей справа стояли и стоят лимонное и мандариновое деревья.

Лимонное дерево никогда не было плодовитым. Но оно стояло в качестве украшения, и год назад, когда мы решили его срубить, оно начало нести очень хорошие плоды, которые мы стали продавать.

А когда наступает ночь, я могу отдохнуть душой и быть свободной. Я обожаю это время суток. Лишь с ночью и Луной я могу быть собой. Они никогда меня не осудят.

Не скажут, что во мне что-то не так, или что я недостаточно хороша, прекрасна, или не наполнила душу своей любовью. Или что я больше не нужна. Что я ужасна или лицемерна, лишь из-за того, что долго молчала, а теперь открываю рот.

Они - настоящие и искренние. Луна и ночь - они не такие, как люди.

А я...

Я просто, как одинокий волк:
вою на Луну каждую ночь.

И выхожу со своей комнаты в одиннадцать ночи, собирать мандарины с фонариком. Но в этом году я узнала от одной писательницы, что королек бывает разных сортов: жидкий и с вяжущим вкусом во рту, как песок, а есть еще сладкий, как абрикос, и консистенцией очень похож.

Как оказалось, у нас дома королька моего нелюбимого сорта только одно дерево, а иного - в конце сада, целых три.

Поэтому каждый год мои ночные похождения начинаются в сентябре за корольками, а потом в октябре или ноябре - за цитрусами.

Сегодня дядя наконец починил лампочку у меня на балконе, которая месяц как перегорела. И я поднималась по каменным лестницам в полной темноте, под свет Луны и звезд.

- Ты тут Псоу открыла? - спросил он, смеясь, увидев, какое количество цитрусовых лежит у меня на письменном столе.

- Это чтобы часто вниз не спускаться, - с невозмутимым лицом ответила я.

- Давай я тебе холодильник еще поставлю, чтобы вообще не пришлось спускаться, - шутя, произнес он.

- Нет, мне его ставить некуда будет.

- А то ты и не против, да? - смеется, уже хватаясь за живот.

Я обожаю его смех. Он всегда, если смеется, то смеется от всей души и сердца, до самых слез.

Безумно редко говорю ему это, хотя нет, вообще никогда не говорила. Да, я никогда не говорила ему, но я очень сильно люблю его. Он заменил мне отца. Он был моим наставником и человеком, с которым можно было спокойно и весело выпить чай, когда он приходил домой пьяным.

В моей голове в пятнадцать лет гулял ветер и мысли о замужестве, но, к счастью, к семнадцати годам мысли о учебе и реальном будущем были выше прочей ерунды, которая не подходила по возрасту и статусу.

А он очень часто говорил со мной по душам, но я никогда не открывала ему свою.

А он, будто бы ждал, когда я буду говорить ему то, что чувствую, а не только смотреть искренне и с восхищенной любовью своими большими темно-карими глазами.

***

Я научилась скрывать свои эмоции и чувства на холодном фарфоровом лице. Скрывать и казаться всем стервозной девушкой, которую не сломать.

И лишь опытные и взрослые люди понимают, что это все только мишура и маска, за которой скрывается маленькая девочка, которой причинили огромную боль.

Каждый раз, когда мое сердце разбивается в дребезги, я начинаю кусать не очень-то пухлые губы, чтобы не начать кричать. Даже наедине я не могу быть полностью собой. Я всегда должна держать маску, чтобы не сорвать ее в ненужный момент. Волнистые волосы прилипли к заплаканному лицу и постоянно лезут в рот, а челка закрывает глаза, словно убаюкивая, как заботливая мать.

Я обкусываю свои тонкие запястья, как делаю всегда, когда хочется кричать. А после на вопрос: «Что случилось с руками?» я скажу, что: «Меня расцарапала соседская кошка».

«Запомни! Первое правило из двадцати: НИКТО И НИКОГДА НЕ ДОЛЖЕН ВИДЕТЬ ТВОИХ СЛЕЗ. Все должны думать, что ты неспособна на эмоции» - эти слова всплывают в памяти, каждый раз, когда хочется впасть в истерику.

Эти слова не дают мне быть собой и плакать тогда, когда мне этого хочется. Эти слова ранят и бьют меня острейшими наконечниками кинжалов.

Никто не знает, что происходит внутри меня, и какой ураган боли я скрываю даже от самой себя.

Никому не дано меня понять. Лишь потому что я этого не хочу. И лишь потому что я сама себя не понимаю. И если меня все-таки поймут, меня будут осуждать или жалеть, а я не хочу ни того, ни другого.

А однажды он скинул сообщение, в котором был целый список правил. Состоял он из сорока или пятидесяти пунктов. С половиной из них я была согласна, только потому что я и так не делала этого в жизни.

Но только в силу возраста. С годами же я полюбила короткие платья и юбки, но так и не возлюбила лосины и леггинсы. Полюбила яркие макияжи или устрашающие. Еще мне нравится менять свою внешность до неузнаваемости; словно не я, та самая Марика, а другой человек. Чистый лист.

***

Очень мало людей, с которыми мне удается быть собой и не думать о своих словах или смехе. О том, как я выгляжу или не слишком ли громко говорю, красиво ли я ем и не кажусь ли дурой, если открою рот.

Поэтому мне всегда было проще молчать и брать в руки книгу. Читая или смотря фильм, я всегда настолько погружалась в процесс, что словно проживала жизнь героев воочию, и выйти из этой «реальности» с годами стало сложнее.

Возможно, я слишком впечатлительная или жизнь вымышленных героев куда интереснее моей собственной.

Однажды бабушка посмотрела на меня и сказала: «Она просто ребенок. Ребенок, которому не хватает любви».

Никто из моих родных не описывал меня настолько точно.
Нужна ли мне была на самом деле его любовь или он сам? Не могу ответить честно. Хотя ответ лежит на поверхности. Просто мне страшно признаться себе.

Я все так же, постоянно задаюсь вопросом: я не люблю или все еще продолжаю любить?

Но в одном я каюсь честно: мне хотелось любви; настоящей, искренней, теплой, и я искала ее всюду. Ту любовь, которую мне не смогли дать ни мать, ни отец.

Но я совершила ту же ошибку, что и многие.

Заключена она в том, что мы часто влюбляемся не в самого человека, а в образ — придуманный в нашей голове.

Образ человека, который нравится нам больше, чем его реальная сущность. Тот, кому этот образ был подобран.

Всегда просто, смотреть на ситуацию год спустя или спустя десять лет. Тогда, ты видишь не иллюзию в которой жил, а реальную картину и осознаешь то, чего не понимал тогда.

Я могла оставить эту историю как есть, но мой синдром спасателя, решил направиться в более нужное русло. И спасти себя, а не других.

Когда я говорила о нашем знакомстве, мне было стыдно. Тогда, еще в две тысячи одиннадцатом знакомиться через соцсети было чем-то стремным, а знакомство на улице, в кафе было окей.

В нашем знакомстве не было никакой романтики, как и предначертанной судьбы. Это был обычный день, когда я просто сидела дома и «гуляла» по социальным сетям. Он отправил мне заявку на дружбу; такой милый, девятнадцатилетний — как было указано в его профиле. Мальчик из Нагорного Карабаха. Тогда мне было мало что известно про Карабах, но он.. что-то зацепило меня в нем, и мне захотелось, чтобы он был в моей жизни, хотя бы другом. Но было это не сразу.

Потому что, меня смущала другая религия, нация и возраст. Потому, я проигнорила при первой же возможности и не принимала заявку на дружбу. А когда он написал через месяц, меня развеселило его сообщение, а после, тронула забота. Но я не признавалась ему в этом, потому что боялась.

Внутри меня было чувство, что раз в нас столько различий — нам не быть вместе.

Да, и мне с самого детства говорили, что мой муж пусть не обязательно, но желательно, чтобы был моей же национальности. Хотя, уже, в одиннадцать лет, я поняла, что никогда не выйду за своего.

Он продолжал настойчиво отправлять заявку дружить, а я продолжала ее игнорировать. Тогда мне было одиннадцать лет, и я уже тогда убегала от любви на все триста двадцать километров.

«Впрочем, какая любовь в одиннадцать?» — скажут взрослые, а я отвечу: самая глупая и детская, а еще наивная.
Нужна ли мне была на самом деле его любовь или он сам? Не могу ответить честно. Хотя ответ лежит на поверхности. Просто мне страшно признаться себе.

Я все так же, постоянно задаюсь вопросом: я не люблю или все еще продолжаю любить?

Но в одном я каюсь честно: мне хотелось любви; настоящей, искренней, теплой, и я искала ее всюду. Ту любовь, которую мне не смогли дать ни мать, ни отец.

Но я совершила ту же ошибку, что и многие.

Заключена она в том, что мы часто влюбляемся не в самого человека, а в образ — придуманный в нашей голове.

Образ человека, который нравится нам больше, чем его реальная сущность. Тот, кому этот образ был подобран.

Мысли мелькают, сменяя друг друга, одна за другой. Настолько быстро, что мне едва удается ухватиться за ними. И полностью смаковать, чтобы соединить по кусочкам и понять — себя.

На темном небе белоснежная луна. Такая красивая и прекрасная.

Представляю, сколько людей сейчас смотрят на нее вместе со мной. Кто-то грустит, как я, а кто-то смотрит с любимым человеком или молится Богу..

Я задаю себе слишком много вопросов — постоянно. Но пока не нахожу на них ответа.

Мы расстались с ним в прохладный осенний день. Не высказав друг другу всех чувств, а может, и вовсе не высказать оставалось лишь мне, а он сказал все, что хотел, — обвинив меня в том, чего я не делала.

Он сломал мое сердце на мельчайшие части и ушел. Мне казалось, что его уход — ничто, и он обязательно вернется.

Но это была ложь: самообман и самоутешение.

Как же я люблю этим заниматься — успокаивать себя ложью, придумывать и додумывать правду, чтобы не было так больно.

Но в итоге получается еще больнее.

Когда моя выдумка распадается, как карточный домик, не чувствовать боль становится невозможно.

Вспоминаю наше первое знакомство: я была совсем ребенком, такая наивная — дура...

Я ненавидела его каждый раз, как он уходил, и безумно желала, чтобы он вернулся. Я готова была принять его снова.

Простить и поверить.

Никто не был способен меня понять. Он обрубал мои крылья, а я тянула руки, чтобы его обнять.

«Я уже практически о тебе не думаю, но есть одна загвоздка: мне все напоминает о тебе. Скажи, как можно забыть тебя, если ты повсюду?» — часто я говорю с ним мысленно, нежели пишу письма.

Я представляю, как он сидит рядом со мной. Перед нами играют волны Черного моря, а шум прибоя дарит нам покой.

Покой, который был так необходим нам обоим.

Еще в детстве мне не было известно, чем я хочу заниматься, и думать об этом было страшно.

Будущее всегда казалось пугающим, а взросление — чем-то интересным и безумно страшным.

Единственное, о чем я знала точно — это то, что я буду женой и матерью его детей.

«Или я внушила себе эту мысль?» — часто разговариваю с собой, как будто рассказываю кому-то другому.

Словно делюсь чем-то личным, с кем-то близким.

***

— Ты же понимаешь, что не сможешь всю жизнь быть одна и страдать по нему.

Как же я люблю морской воздух. Ветер дул мне в лицо, играя с моим шарфом и кудрями. Я села на камни и начала наблюдать за закатом. Солнце грело своим теплом, а мы сидели вместе и пили кофе сделанный ею, — капуччино с корицей, который всегда тянул меня ко сну. Нет, она явно, подсыпала туда что-то!

Мы отпрашивались с уроков (или) урока и бежали к ней домой, чтобы выполнить какой-нибудь важный план для предстоящего мероприятия.

Но на самом деле, этот план выполнялся минут за десять, но мы растягивали время на проведение его весело и вдвоем.

А иногда втроем.

Но лишь море и она — понимают меня без слов, и ветер.

Ветер и море — они старые друзья, но мало кто знает об их давней дружбе и любви.

Когда море скучает по ветру, оно поднимается вверх, в желании призвать его к себе, а порой ветер сам начинает дразнить море и играться.

Опускаясь в него и поигрывая с ним, от чего и образуются волны.

Ветер и море — две стихии, любящие друг друга, два давних приятеля, которым грустно и тяжело жить друг без друга...

Я не понимаю: почему в жизни случается именно то, чего мы больше всего боимся?

И сразу же нахожу ответ: для того, чтобы потеряв обрести, что-то — новое, для того, чтобы стать сильнее и чуточку счастливее, приобрести новый опыт, стать немного мудрее.

Потеряв его, я не стала сильнее, но обрела кое-что новое. Невыносимую боль, которая гложет сердце, а еще пустоту души.

Словно кто-то избил её.

Теперь я понимаю, что не нужно делать человека смыслом своей жизни — он уйдет, оставив тебе пустоту. Огромную яму, которую ты никогда не сможешь заполнить, особенно, если этот человек был тем, после которого другие не имели никакого шанса.

Ветер и море бурно играли друг с другом..

Меня не было неделю, но для меня неделя без моря это — словно целый век, а один день без него — целая вечность.

Поэтому моя вечность такая длинная,
ведь его нет со мной.

— Он будет жить своей жизнью, а ты своей и возможно, уже через год, ты не будешь даже помнить его имени. — В тот момент, мне казалось, что она абсолютно не права и это не так. Поэтому, я сказала, что: « Я буду верна ему всю жизнь и буду его ждать».

В какой-то степени, каждая из нас была права.
Но, по-своему.

Она поддерживала меня всегда, когда мы расходились с ним. И всегда говорила, что если он вернется, не нужно впускать его в свою жизнь снова. До чего же, она была права..

Но, тогда я не знала об этом и просто проживала свою юную жизнь.
Совершая очень глупые и смешные ошибки..

***
запись из дневника

«Даже не знаю, кому я пишу больше: тебе или себе. Чтобы успокоить саму себя? Все эти письма ты никогда не увидишь; не получишь и не прочтешь. Просто мне так легче выражать свою боль.

Я не пишу тебе, я не захожу на твои страницы в социальных сетях, — а знаешь почему?

Просто я боюсь разочароваться вновь.

Ты ушел, но внутри меня до сих пор есть маленькая надежда на то, что ты вернешься — придешь, что будешь снова со мной. И что теперь не покинешь меня никогда.

Я задаю вопросы, на которые не имею ответа, — а может, и имею, просто я очень сильно боюсь признаться себе. Я могу даже спросить у тебя, но я боюсь не задав вопроса увидеть ответ.

Поэтому просто пишу тебе это письмо, которое ты никогда не получишь и не прочтешь. Письмо, которое будет положено в конверт и спрятано в сундуке вместе со всеми остальными письмами, как ненужная вещь, которую жалко выбросить.

Когда мы идем вперед, мы постоянно тащим с собой что-то лишнее — так и я тащу на себе этот сундук о тебе.

О котором ты даже не знаешь.

Первую половину своих "мемуаров" я уже сожгла сегодня перед рассветом. Осталось еще два полных сундука.

Для полной уверенности я сожгу эти письма.

Так даже становится чуточку легче: пишешь на бумаге то, что на душе, а затем сжигаешь ее и смотришь, как мысли и боль, которые так гложут твою душу, просто превращаются в пепел за какие-то секунды. И эта боль исчезает. Она словно отпускает меня.

Хотя бы на время».

***

Я очень любила фотографировать, и получалось у меня это довольно хорошо. Как мне казалось тогда.

Пересматривая свои «работы» спустя пять лет, я понимаю, что снимала ужасно.

В четырнадцать лет мама подарила мне фотоаппарат, и с тех пор я начала снимать. Этот поступок матери стал моим основным источником дохода, который помогает мне зарабатывать на жизнь.

Говорят, по книге можно узнать писателя. Так же, как и по фотографии — фотографа. У каждого свой стиль, неважно, чем ты занимаешься.

Каждый из нас индивидуален, поэтому мы интересны.

Когда я снимала пары, я запечатлевала историю, рождающуюся между ними. Снимая детей и пожилых, я останавливаю время.

Людей — раскрываю их души.

Поэтому так важно найти своего фотографа и довериться ему.

Когда я была с ним, я снимала природу.

Мне хотелось запечатлеть в объектив камеры розы и ромашки, которые росли во дворе у бабушки.

Я снимала хорошо, но порой портила снимки насыщенностью: желание сделать их яркими иногда уродовало, а не украшало.

Но тогда я не понимала этого. Это было как леопардовый принт, модный в 2010.

Когда я была в отношениях с них, мои снимки были перенасыщенными и слишком яркими, а глаза — горели и блестели. Я видела мир вокруг себя ярким и светлым, без темных теней. Спустя несколько лет, меня сильно удивлял этот факт, учитывая, что Философ знает, какой затяжкой депрессии я была благодаря ему.

Но глаза.. лишь спустя пять лет с расставания, я смогла понять, что вся причина была в Городе Моря, а так же моих братьях, — они наполняли меня любовью, добром и весельем.  Они — помогали мне выжить и жить, несмотря на всю боль, которая была у меня внутри. Несмотря на те, увечья, которые, я доставляла своему телу.

После того как он ушел, мои снимки стали черно-белыми. Никаких эффектов: один фильтр, один цвет — тот, который стал моим неизменным выбором.

Как говорят мои близкие: яркость и экспозиция минус сто. 

Меня часто спрашивают:

— Почему ты снимаешь в черно-белом? Разве не лучше снимать в цвете?

Мой ответ прост и понятен только мне:

— Таково мое душевное состояние...