***
Намджун нервно барабанит пальцами по столу. Они уже битый час сидят в студии Юнги — снаружи далеко за полночь — и перебирают строчки для будущей песни, но особо не продвигаются.
Нет, такое времяпровождение ему нравится, безумно нравится — подбирать рифмы, накладывать на них биты, слушать, что Хосок думает о возможной хореографии на конкретно эту песню и на весь альбом в целом. Намджун и правда с удовольствием вливается в этот процесс создания, но. Но блядский Мин Юнги со своими порванными в десяти местах джинсами... И его блядские оголенные коленки с милейшим нежным румянцем на сахарно бледной коже.
Не смотреть на чужие ноги трудно физически, и не только из-за их безумной притягательности: все они сейчас находятся в небольшой студии, сидят, касаясь друг друга ногами, руками и даже взглядами. Намджуну даже кажется, что их ауры в какой-то момент тоже плотно переплетаются между собой. И если по уши погружённому в творческий процесс Юнги плевать — судя по его флегматичному виду — то Хосок смотрит излишне красноречиво и молчит так громко, что Намджун его услышит, наверное, даже на другом конце вселенной.
В общем, это всё, блядь, сложно.
— Джун? — Юнги звучит терпеливо и немного устало. Кажется, он и до этого что-то говорил, возможно — нечто важное. Намджун не слушает, он занят тем, что отводит глаза от круглых коленок и пытался не залипнуть на аккуратных розовых губах. Не то чтобы особо успешно, прямо скажем, поэтому он бросает быстрый, паникующий взгляд на Хосока. В конце концов, кому ещё помогать в такой проигрышной ситуации, как не надежде всех и каждого? Как оказывается, один конкретный несчастный Ким Намджун, который слишком долго смотрит куда не следует, в этот бесконечный список всё-таки не входит.
Юнги проходится языком по пересохшим губам — Намджун правда пытается не смотреть — беззвучно вздыхает, дёрнув головой, и повторяет ещё раз:
— С хуком что-то странное, но я не могу понять, что именно. Может, стоит перевести часть на английский?
Намджун молча тянется к нему, чтобы взять из рук перечёрканные листы с текстом, но иногда поступки Юнги невозможно предугадать: вместо того, чтобы просто отдать текст, он придвигается ещё ближе — хотя куда уж ближе в этой крохотной комнатушке — и кладёт руку Намджуну на плечо. Это дружеский жест, это логично — искать несостыковки вместе, как в команде, они ведь и есть команда — но Юнги обычно не любит лишние прикосновения, а сейчас так доверчиво тянется навстречу сам, что Намджун кончается как личность.
Он честно пытается что-нибудь придумать, агрессивно напрягая все свои 148 iq, но, видимо, даже самые проверенные тесты иногда дают сбой: ни одна клетка несчастного намджуновского мозга не может сосредоточиться на чём-то помимо Мина-черт-бы-его-подрал-вместе-с-этими-чертовыми-джинсами-Юнги. У Намджуна уже так долго не было нормального, полноценного секса, что он постепенно начинал забывать, какого это, когда под тобой или над тобой кто-то горячий и трепетный, влажный и тугой внутри. Намджун думает, что Юнги именно такой: чувствительный, податливый, жадный до ласк.
Намджун чертовски не о том думает, честно говоря, и Юнги явно заслуживает гораздо большего, чем двух друзей-извращенцев. Потому что Чон Хосок, ехидно сверкающий чёрными глазами со своего безопасного расстояния — между ним и преступно наивным хёном ненамного, но явно больше личного пространства, — из-за своей отдаленности меньшим извращенцем не становится. Намджуну, между прочим, и так сложно, а черти, пляшущие на дне чужих зрачков, вовсе не помогают сосредоточиться. Потому что — о да — он прекрасно знает, что они означают.
Хоби тоже хочет. А когда Хоби хочет — это всё. Можно тушить свет и сливать воду: Чон-ебаная-секс-машина-Хосок не остановится до тех пор, пока не добьётся. Чего именно — Намджун малодушно предпочитает не думать. Текст перед глазами предательски расплывается.
— И что думаешь? — Юнги придвигается поближе, сосредоточенно сдвинув брови, и мало того, что всё ещё держит его за плечо, он, черт подери, немного ёрзает.
Почти неуловимо, но он так близко, что Намджун легко может уловить даже малейшее движение — он чувствует ненавязчивый запах одеколона Юнги, его размеренные тихие вдохи, чувствует, как сжимаются на плече длинные пальцы. Намджун всё ещё не думает о том, вокруг чего ещё они могли бы так сжаться. Из-за всего этого он и так как будто в аду, словно в студии полыхает огонь дьявольских кострищ.
Ему жарко, душно, местами темно и немного громко, а затем становится совсем плохо: Хосок расплывается в миленькой улыбочке и начинает приподнимать свои ноги — вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз — и это очень похоже на какой-то тайный знак, честное слово. Его блядские развратные мысли транслируются прямо в мозг Намджуна через рупор, не иначе. Правда, тот ещё вопрос, почему так превосходно Чон Хосока читает именно он, а не все участники...
С другой стороны, Намджун искренне хочет отвлечься, именно поэтому он увлеченно размышляет не о руке Юнги, не о порно с участием их троих и не о текстах, а о том, читает ли их мысли ещё и Тэхён. От него можно было бы этого ожидать — как и, в сущности, абсолютно чего угодно. Ким Тэхён обладал той самой степенью непредсказуемости, что даже если бы это его умение подтвердилось, Намджун бы не особо удивился. Вот еще хороший вопрос: все ли мысли становились достоянием его цепких длинных пальцев, или только особенно интересные?
— Ты уснул там? — Юнги раздраженно фыркает, поджав свои кукольные губы и — слава тебе, боже — наконец убирает свою руку, обжигающую кожу даже сквозь несколько слоев одежды, а затем и вовсе откатывается к столу в кресле на колёсиках, поворачиваясь к ним спинкой. Намджун шумно выдыхает под веселым взглядом ехидны-Хосока, да и вообще, кажется, только сейчас заново начинает дышать. Это, оказывается, поразительно сложно — даже просто функционировать в небольшом замкнутом пространстве рядом с тем, кого давно и бессовестно хочешь разложить на любой ближайшей поверхности и хорошенько... так-так-так, стоп, Ким Намджун, это определенно запретная зона. Юнги же, пребывающий в неведении относительно всех грязных мыслишек своего потерявшего стыд и совесть лидера, немного обеспокоенно говорит: — Если тебе так хреново, сказал бы. Мы с Хоби сами...
— Нет! — Намджун поспешно оправдывается. Как он в глаза-то будет смотреть людям, если не сможет совладать с желанием натянуть друга по самые... и опять запретная зона. Срам-то какой, господи прости. — Нет, все нормально. Мне просто немного жарко.
Хосок, бессовестная скотина, беззвучно ржет. Юнги недоуменно смотрит сначала на градусник, показывающий даже чуть меньше комфортных двадцати градусов, а потом на вентилятор. Включенный, мать его, вентилятор. Намджун правда пытается придумать в своё оправдание что-то более убедительное чем: «Я хочу выебать тебя так, что ты забудешь своё собственное имя и ещё неделю будешь ходить вразвалочку, но ты все ещё мой лучший друг, который ничерта об этом не подозревает, поэтому я с трудом, но держу себя в руках», но не то чтобы у него это особо получается.
Видимо, он выглядит совсем жалко, раз уж на выручку приходит всё ещё ехидно скалящийся Хосок. Намджун даже не знает, чего хочет больше — поблагодарить, придушить (исключительно от большой любви) или трахнуть (исключительно от большого отчаяния, потому что Хосок, падла, не даст).
— Это всё горячее и пламенное сердце лидера, которое согревает всех нас длинными холодными ночами, — Хоби патетично прижимает ладонь к груди и выразительно хлопает ресницами. И пока зависший Намджун думает о том, кто там кого и как согревает по ночам, Юнги слегка приподнимает брови, переведя полный неподражаемого сомнения в чужой вменяемости взгляд с невозмутимого Хосока на потерянного для общества Намджуна и обратно, а затем капитулирует как последний эшелон адекватности рэп-лайна. Ну, как, капитулирует. Скорее совершает непродолжительное стратегическое отступление во имя сохранения своего рассудка:
— Я не знаю, что вы такое курили, но вы явно делали это вдвоём. Пойду принесу кофе. И я искренне надеюсь, что к тому времени, когда я вернусь, вы превратитесь обратно из Тэхёнов в адекватных людей.
С этими словами Юнги поднимется со своего места и направляется к двери. Намджун готов поклясться всем, начиная от бога и заканчивая собственной достопочтенной матушкой, что пытается не пялиться на его очаровательную округлую задницу и длинные изящные ноги. Честно. Все свои попытки он, естественно, не менее честно проваливает, но хотя бы не он один. Хосок, вон, кажется, даже не пытается.
Стоит двери закрыться с приглушённым стуком, Намджун рывком тянется к только того и ждущему Хосоку.
Поцелуи с ним это всегда что-то подобное войне — яростной, переменчивой и неуступчивой. Они никогда не проигрывают друг другу, не поддаются даже на мгновение, не позволяют себе проявить слабину, зная, что ей воспользуются. Кусаются до боли, до раскрасневшихся и припухших губ, властно сталкиваются языками, даже стонут и то в унисон.
Сейчас они кажутся ещё более слетевшими с катушек, чем обычно, почти отчаянными: все это больше похоже на попытку отвлечься от Юнги — его круглых порозовевших коленок, восхитительной упругой задницы, мягких губ и рук с потрясающими длинными пальцами — лишь бы сдержаться и просто не трахнуть его по возвращению.
Намджун давит короткий обреченный смешок, властно вплетаясь пальцами в короткие волосы Хосока и с силой притягивая его к себе на колени.
Хосок практически рычит в чужие губы — его обычно мягкий голос обретает те хриплые, грубоватые нотки, какие бывают только когда он на сцене или когда он на взводе. Эти два состояния прочерчены совсем тонкой гранью, и иногда он сам не может отличить их друг от друга, но сейчас он определенно возбуждён с пугающей силой. Хосок седлает бёдра Намджуна сам — так властно, как умеет только он — и крепко обхватывает пальцами чужой загривок, пока томно выдыхает прямо в чужое ухо:
— Он быстро вернётся, ты же знаешь.
— Плевать, — Намджун нетерпеливо фыркает и сочно, низко стонет, когда Чон прижимается губами к лихорадочно бьющейся венке прямо под острой линией его челюсти.
Дичайше бесит, что, даже находясь в заведомо ведомой позиции, Хосок не кажется подчиненным. Он кусает, прихватывает кожу зубами — так, чтобы следы не оставались — лижет и даже посасывает зажатую меж зубами плотную карамельную кожу Намджуна, толкает его от себя, желая опрокинуть и нависнуть сверху. Тот не позволяет ему перехватить столько власти в свои руки — он подхватывает Чона под задницу, с удовольствием сминая упругие ягодицы, и уже было прикидывает, куда бы пристроить чужое гибкое тело, чтобы наконец зажать и вытрахать всё самомнение, но терпит поражение.
— Не беси меня, — Хосок низко порыкивает, вдавливая Намджуна с силой профессионального танцора, жизнь положившего на совершенствование своего тела. Диван беспомощно скрипит под весом двух взрослых крепких мужчин, но ещё стойко держится на своих ножках. — Ты же знаешь.
Намджун знает. Но от такого — жёсткого, властного Чон Хосока он, стыдно признаться, возбуждается просто до безумия. Поэтому и провоцирует. Хотя этого всё же недостаточно, чтобы он сам развел ножки и послушно подставил задницу.
У них обоих стоит — спасибо Мину, блядь, Юнги. Невольный кривоватый компромисс, достигнутый ими за месяцы этого грёбаного доминантного противостояния, заключается в обоюдной дрочке и прочих прелестях крепкой мужской дружбы. Они делают то, что получается у них лучше всего — танцуют. Хосок слегка откидывается назад, доверяя свою поясницу Намджуну, зная, что ему не дадут упасть, и начинает: качает бедрами, приподнимается, опускается, и трется так правильно и превосходно, что не мешает даже давящая на член ширинка.
Намджун стонет, и этот глубокий, бесстыдный звук заставляет Хосока сбиться с привычного, выдержанного ритма. Блядский Рэп Монстр никогда, абсолютно никогда не стыдится своего голоса, и его звучание — это отдельная категория искусства в личном восприятии Хосока. Ещё одна — то, как крепко сжимаются его пальцы на хосоковских бёдрах. Там не видно, можно не бояться оставить следы, и Намджун этим нещадно пользуется. Хосок уверен, что на коже потом останутся синяки в форме округлых отпечатков пальцев, и это бесит, но чертовски заводит. Намджун весь такой — собственник до мозга костей: ему нужно заклеймить, отпечататься снаружи и залезть глубоко под кожу, вывернув наизнанку грудную клетку. Намджуну хочется принадлежать — до подрагивающих коленей и срывающегося дыхания, но Хосок слишком упрям и своеволен, чтобы отдавать над собой контроль не только в группе, но ещё и в сексе.
Да, сейчас он сидит у Намджуна на коленях, да, это он извивается и трётся сквозь одежду, но в этой откровенности они оба одинаково уязвимы. Проверять друг друга на прочность они перестали давно, когда прониклись взаимным уважением. Хосок принял Намджуна как лидера, и об этом решении не пожалел ни в один день из тех семи лет, что они прошли вместе. Примет ли он его ещё и как топа? Точно не сегодня. И вряд ли когда-нибудь ещё.
Выдерживать напряжение долго не получается — джинсы болезненно давят на возбуждения, а руки подрагивают от звенящего желания прикоснуться к тёплой, пульсирующей и влажной плоти, почувствовать твёрдость и жар чужого тела. Первым сдаётся, как ни странно, Намджун. Он рычит сквозь зубы что-то насквозь нецензурное и нетерпеливо ведёт кончиками сильных пальцев вдоль чужого каменного пресса, а затем не менее жадно цепляется ими за пряжку ремня. Хосок хрипло подбадривающе стонет, забыв обо всем на свете кроме опаляющих намджуновских рук и припухших губ, и именно этот момент выбирает для своего триумфального возвращения Юнги.
Звук захлопнувшейся двери и гулкое падение на пол стаканчиков с кофе становится идеальной симфонией на фоне стонущих Намджуна и Хосока. Это похоже на то, как бит вплетается в музыку, как их слова ложатся на ноты. Превосходно настолько, что остаётся только использовать в следующем альбоме с пометкой: «Минимум двадцать два плюс — особо извращённое искусство».
Намджуну определенно не хочется сбрасывать с тела предательское возбуждение, не хочется торопливо вскакивать и раскланиваться в извинениях. К черту, мать вашу. Он смотрит на безмолвно приоткрывшего красивый рот Юнги долго и томно, в его глазах плещется одна лишь похоть, и желание трахать до потери пульса. Своего или чужого — не так важно. И Хосок, чьи мысли сейчас, похоже, зеркальное отражение мыслей Кима, медленно поднимается с удобных колен.
— Уйдешь или останешься? — Хосок звучит низко и хрипло, неимоверно завлекательно. Намджуну не стыдно признаться, что от его голоса у него по коже бегут крупные мурашки. Он вальяжно откидывается на спинку дивана и кладёт ладонь на свой вставший крупный член, слегка сжимая его через джинсы. Ему хочется наконец расстегнуть ширинку, ослабить практически болезненное давление и понаблюдать за тем, как влажно и сладко целуются Хосок с Юнги, знойно постанывая друг другу в губы, но жестокая реальность вносит свои коррективы хриплым возмущённым голосом Мина.
— Вы, блядь, вы... — он с клацающим звуком захлопывает свой прелестный рот, лишивший Намджуна последних крупиц самоуважения к себе как к ответственному лидеру, и внимательно смотрит, не отводя взгляда, но ниспадающая на глаза чёлка не дает возможности увидеть его глаза. Они потемнели? От злости или от ударившего в голову возбуждения? Он боится или предвкушает? — Вы ахуели, блядь, совсем, нахуй.
Юнги все ещё не бежит, не кричит, не пугается безбожных фетишистов прямо по курсу и не плачет из-за любимого дивана, попранного Содомом и Гоморрой на выезде, так что, думается Намджуну, это не самый плохой знак. Они с Хосоком переглядываются и коротко кивают друг другу, а несбежавший, пока был на то шанс, Юнги оказывается втянут ровнёхонько между ними.
Они дали ему время. Он потратил его на маты и шок. Мин Юнги или проебал шанс спасти девственность своей задницы, или наоборот — предоставил к ней полный доступ.
— В-вы, — Юнги запинается, пытаясь отступить, потому что Намджун — слегка растрёпанный, определено возбуждённый и, чего скрывать, пиздец какой горячий — прямо перед ним. Жалкая попытка бегства проваливается, потому что за его спиной уже Хосок — раскалённый, как печка, с хриплым, сорванным дыханием — и у них обоих, прости господи, стоит. — Вы ёбнулись. Вот вообще в край. Такое, блядь, даже Тэхёну бы в голову не пришло.
Юнги искренне пытается смотреть куда-то кроме как на двух охуевших, но по какому-то абсолютно несправедливому стечению обстоятельств не ставших от этого менее горячими друзей, но его глаза сами невольно натыкаются на говорящее свидетельство творящегося разврата. Юнги старается не пялиться — правда старается — но студия слишком крохотная для троих человек, особенно когда двое из них настолько монструозные.
Намджун сидит к нему лицом, насмешливо улыбаясь кончиками припухших губ, и бесстыже раздвинув длинные сильные ноги, но Юнги, внезапно куда-то растерявший все свои острые фразы до одной, определенно не может найти в себе силы для того, чтобы посмотреть ему в глаза. Лучше бы нашёл, потому что когда он опускает глаза, то натыкается на кое-что куда хуже. Большой, твёрдый член, отчетливо натянувший грубую ткань. Юнги честно не знает, почему его рот наполняется слюной в тот же момент, как только он бросает на него намертво прикипевший взгляд.
— Ты посмотри, да у него ушки покраснели, — лукавый голос Хосока заставляет Юнги чертыхнуться и в который раз проклясть свою бледную тонкую кожу, на которой слишком легко расцветает смущенный румянец. Стоило пулей вылететь за дверь, как только он вошёл сюда, а если ещё более честно: стоило вообще не входить.
Юнги дышит негромко, загнанно, отчаянно пытаясь решить, как правильнее сбежать из захлопнувшейся западни, но почему-то не предпринимая к этому ни единого шага. Ненавязчивые крепкие руки деятельного Хосока, явно не желающего терять время, медленно избавляют его от одежды. Любимая рубашка — черно-красная, с рисунком черепка на спине — небрежно летит на спинку кресла, но в края футболки Юнги буквально впивается короткими ноготками, не позволяя снять и её.
Мин очень редко врет — себе так и вообще никогда, поэтому он не обманывается. Его пиздец как завела вся эта ситуация, и он точно не может игнорировать мгновенно подскочившую в комнате и теле температуру. Теперь, пожалуй, он полностью понимает недавние слова Джуна — не помогает даже гудящий на максимальных мощностях вентилятор.
— Юнги, — Хосок прижимается к нему со спины, позволяя почувствовать напряженное мускулистое тело и что-то большое, твёрдое и горячее, недвусмысленно упирающееся ему в задницу. Он хрипло мурлычет его имя, а после размашисто приходится языком вдоль кромки раскалённого до красна уха, прихватывает зубами мягкую мочку и слегка тянет. Мин готов поклясться, что слышит шипение от столкновения языка и разгоряченной смущением кожи. — Шуга.
«О, блять, нет», — думает Юнги. Он все еще смотрит на большой член вальяжно наблюдающего за ним насмешливыми глазами Наджуна, и скользнувшая мысль: «А поместится ли он ко мне в рот?» — немного пугает и возбуждает одновременно.
— Да ебись оно всё конем, — Мин все же решается, забив на панически воющую рациональную часть своего разума, и медленно опускается на колени между разведенными бёдрами Намджуна.
Юнги тщательно старается не думать о том, что делает, потому что иначе его лицо почти наверняка сравнялось бы по цвету с почившей смертью храбрых рубашкой. Он мягко, практически робко ведёт ладонями по крепким бёдрам, постепенно поднимаясь всё выше и выше, и непроизвольно облизывает пересохшие губы. Юнги не поднимает глаза, он не в силах смотреть в лицо лидеру, которому вот-вот собирается отсосать прямо на глазах у Хосока, но от одних мыслей об этом ноги слабеют. Зато Намджуну стеснение явно незнакомо: Юнги чувствует его пристальный, жгучий взгляд, и ещё один такой же, но со спины.
От раскаленной до предела обстановки пальцы начинают мелко подрагивать, а внутри просыпается пока ещё неясное, расплывчатое, но совершенно точно нехарактерное для него желание. Из-за этого немного странно, но очень жарко и абсолютно сносит крышу. Поэтому Юнги делает глубокий вдох, как перед прыжком с края, и цепляется непослушными пальцами за пряжку намджуновского ремня.
— Шуга-хён, помнится, говорил, что его язык любого может довести до Гонконга, — Юнги опускает ресницы, когда слышит медово тягучий, слегка насмешливый и непривычно хриплый голос Хосока. Он определенно не думал о таком, когда писал эти строки для своей песни, но, кажется, теперь эта ассоциация накрепко засядет у него в голове. Мин старается не представлять, каково теперь будет зачитывать их со сцены.
— Проверим, — Намджун практически мурлычет, вальяжно откинувшись на спинку дивана, и щурит чёрные от возбуждения глаза. — Но что-то мне подсказывает, что его славный розовый язычок сегодня будет совсем не таким острым, как всегда.
— Завались, — Юнги беззлобно огрызается, наконец слегка приходя в себя и приноравливаясь к новому положению, но действовать дальше пока не торопится. А Намджун в ответ только довольно улыбается, не скрывая своего предвкушения, и ласково оглаживает большим пальцем мягкую, слегка зарумянившуюся щечку. Он еле сдерживается, чтобы не качнуть бедрами навстречу аккуратному рту хёна, о котором часто грезил в моменты возбуждения.
Хосок, наблюдая за нетерпением Джуна потемневшими греховными глазами, опускается на колени следом за Юнги. Он жарко дышит ему в загривок, пользуясь тем, что даже в таком положении выше и больше. Чтобы его хороший друг, сладкий Шуга, никуда не сбежал, Чон плавно скользит ладонями по его рукам: от плеч до запястий — направляет, подталкивает, помогает так, как умеет.
— Тебе нужна помощь, да? — Хосок практически мурлычет, обменявшись с прищурившимся Намджуном длинными взглядами и подаётся вперёд.
Юнги не успевает сказать «да» и не успевает подумать «нет», а ловкие пальцы Хосока уже привычным и явно натренированным движением расстегивают штаны Намджуна и слегка их приспускают. Мин чувствует, как густеет слюна у него во рту и приятно тяжелеет внизу живота: плотные чёрные боксеры обтягивают крупный член, но даже вшитая вверху резинка не может скрыть выглядывающую наружу покрасневшую головку. Она чуть влажная. Юнги облизывается.
Он не дожидается, пока Хосок что-то сделает, а сам подцепляет пальцами резинку и стягивает мешающееся белье до конца, чтобы прерывисто вздохнуть. Не то чтобы Юнги так уж любит члены, но этот — длинный и толстый, с крупной влажной головкой, вздутыми венами, обвившими ствол, словно дикий виноград, и увесистым, тяжелым мешочком яиц — определенно вызывает в нем недвусмысленное желание. Роскошный член, выше всяких похвал, что и требовалось ожидать от Кима-чертового-лидера-Намджуна.
Хосок не даёт ему всласть полюбоваться этим восхитительным зрелищем, убирает руки с бедер Намджуна и вплетается пальцами в волосы Юнги, чтобы как можно быстрее заставить того склониться ниже, прижаться ближе. Рот Мина раскрывается практически интуитивно.
Он не оставляет себе времени на раздумья, не задается философскими вопросами и сразу берет в рот, обхватывая бархатистую головку нежными губами. О, это восхитительное, ни с чем не сравнимое чувство приятной горячей тяжести на языке, слегка солоноватый привкус выступившей смазки — Юнги мычит от удовольствия и слегка прикрывает глаза. Господи, как же давно ему не приходилось снова испытывать это ощущение. Юнги обожает оральный секс. И он — без лишнего хвастовства — действительно хорош во всех его разновидностях. Слегка иронично, ведь что в музыкальной карьере, что в жизни, что в сексе — язык всегда остаётся его главным оружием.
Юнги не торопится: он размашисто проходится языком по покрасневшей головке, слизывая смазку, дразнит тонкую щёлочку самым кончиком, а потом влажно прижимается к ней мягкими губами, оставив несколько неторопливых лёгких поцелуев. Мин любит дразниться, любит доводить постепенно, неторопливо, но сегодня, кажется, ему придётся отступить от своего излюбленного плана.
Сзади к нему прижимается Хосок, о котором полностью увлекшийся намджуновым членом Юнги, стыдно сказать, почти успевает забыть, и крепко притирается своими бёдрами. Юнги как-то внезапно вспоминает, что в его распоряжении сегодня, судя по всему, сразу два роскошных члена, и от этой мысли сладко кружится голова.
— Давай глубже, — Хосок хищно облизывается, с горячим нетерпением глядя на чужие припухшие губы, вплетается пальцами в бархатистые пряди восхитительно удобной длины, и, несмотря на возмущенное мычание Юнги, просто давит на его голову, вынуждая насадиться на член ртом.
Намджун громко выстанывает изумленное «бля-я-ядь» и запрокидывает голову назад, открывая сильную взмокшую шею с судорожно дёрнувшимся кадыком. На глазах у Юнги выступают слёзы, но он послушно принимает член целиком — так, что головка упирается в узкую, судорожно сокращающуюся глотку. Где-то сзади восхищенно матерится Хоби, вовсе не рассчитывавший на то, что Шуга сможет взять так глубоко, но, судя по всему, они оба сильно недооценили маленького хёна.
Юнги мстительно сверкает тёмными влажными глазами и, кажется, решает приняться за дело всерьёз — да так, что у Намджуна все жалкие остатки мыслей из головы выдувает, словно порывом ветра. Конечно, он много раз думал об этих кукольных губах и нежном ловком языке, но реальность на несколько шагов превосходит все возможные мечты.
Хён отсасывает так, что перед глазами загораются звёзды: он размеренно двигает головой, то практически полностью снимаясь с члена и оставляя во влажном рту только покрасневшую от возбуждения головку, то насаживается так глубоко, что кончик его носа трется о напряженный низ чужого живота. Его невозможный язык кружит вокруг фигурными восьмерками, оглаживает каждую венку и щёлкает по сочащейся смазкой щёлочке уретры. Даже Хосок только создаёт иллюзию контроля, зарывшись ладонью в волосы — Шуга прекрасно справляется своими силами.
Когда Юнги внезапно выпускает член из раскрасневшихся припухших губ, тяжело дышащий Намджун недоуменно хмурит брови, а потом воет на одной ноте, потому что Шуга опускается ниже и вбирает в рот яйца.
— Тут не до Гонконга, ох, блядь, тут до ёбанного морга можно довести, — Намджун беспомощно стонет, до побелевших костяшек сжимая в пальцах подозрительно скрипнувшую спинку дивана. Вниз он, во избежание, старается не смотреть: там Юнги, трущийся гладкой, по-девчачьи мягкой щекой о его член и явно задавшийся целью лишить его последних остатков разума. Жадно наблюдающий за этим чёрными от возбуждения глазами Хосок, бесстыдно поглаживающий себя сквозь одежду свободной рукой, не способствует его сохранению.
Юнги негромко хихикает в ответ на его слова — его глубокий голос слегка охрипший и нежный, как французское пирожное. Он прислоняется к головке губами в целомудренном поцелуе и тягуче мурлычет:
— И что же мы будем делать дальше, м-м-м?
Нежные припухшие губы дразняще ласкают кожу, когда звучит вопрос. Горячее дыхание и влажный язык Мина, виднеющийся между заманчиво приоткрытых губ, располагают ко всему, кроме ответа. Но чёртов сукин сын, прекрасно осознающий, насколько его хотят, не спешит брать в рот снова. Он лишь довольно жмурится от властных поглаживаний Хосока и терпеливо ждет, лукаво поблёскивая затянутыми влажной поволокой глазами. О да, легенды можно складывать о том, насколько превосходная у Юнги выдержка.
— У тебя есть предложения? — Хосок заинтересованно тянет, даже не пытаясь скрыть своё нетерпение, и перекладывает ладонь на внутреннюю сторону широко расставленных ног Юнги. Теперь в его власти не только голова, где в любой момент можно сжать в кулаке шелковистые волосы, но и замечательные мягкие бёдра, требующие к себе любовного внимания.
Юнги довольно урчит в ответ на ласкающие его сильные руки и слегка подаётся назад, потираясь задницей о натянувший жесткую ткань стояк. Хосок невольно матерится себе под нос, а Юнги лишь разводит ноги чуть шире и, не удержавшись, с причмокиванием вбирает в рот маячащую перед лицом головку намджуновского члена.
— Джуни, — Юнги с явной неохотой снова выпускает член изо рта и трётся о крепкий ствол щекой, дурея от терпкого запаха чужого возбуждения. И Намджун, и Хосок одновременно прерывисто выдыхают, когда он растягивает свои припухшие губы в абсолютно развратной улыбке, — смазка на третьей полке снизу, и тебе ближе всех до неё.
Хосок мысленно взрывает хлопушку: у них все-таки будет полноценный секс на троих сегодня, а не просто минет в исполнении профессионала. И пока их лидер пытается перестать жадно пялиться на бесстыдно увлеченного Юнги, собрать мысли в одну кучку, найти заветную баночку и не растерять боевой настрой (хотя уж с чем с чем, а с этим проблем явно не будет) Чон успешно освобождает Юнги от оставшейся одежды, а себе приспускает джинсы и стягивает через голову толстовку, откидывая её в сторону.
Ловкие длинные пальцы Мина поглаживают член Хосока в поощрение за расторопность, а сам Хосок не отказывает себе в удовольствии как следует облапать сказочное тело. Он с наслаждением сжимает его бёдра, мнёт круглую упругую задницу и тихо рычит, когда улавливает в ответ невольную дрожь. Хоби ведёт пальцами выше: поглаживает узкую талию и напряженный пресс, а затем наконец добирается до сбивчиво вздымающейся груди и нежно сжимает в пальцах затвердевшие бусинки сосков. Юнги беспомощно выдыхает сквозь приоткрытый рот и запрокидывает голову ему на плечо, а Хосок нервно сглатывает, пережидая прилив возбуждения, и довольно щурится.
Очевидно, что соски — уязвимое место Юнги. Они совершенно очаровательного, бледно розового оттенка, нежные и безумно чувствительные: Хосок всего лишь поглаживает их, слегка сжимает, а Юнги уже дрожит у него в руках и сбивчиво дышит сквозь искусанные губы. Соблазн снова перехватить над ним контроль оказывается слишком велик: Хосок решительно разворачивает охнувшего от неожиданности Мина и, вынудив его опереться спиной о бёдра наконец добывшего смазку Намджуна, склоняет голову, нетерпеливо припадая губами к его груди. И, о боже, какой же сладкий, беспомощный звук вылетает изо рта Юнги в этот же момент.
Хоби нежно сжимает в губах чувствительную горошинку, слегка посасывает её, и лишь усмехается, когда видит, как Юнги переплетает свои дрожащие пальцы с пальцами Намджуна и матерится сквозь зубы, прогибаясь в спине и подставляясь. В каком-то смысле Хосок считает своим долгом отомстить за Намджуна, поэтому он не спешит: переключается с одного соска на другой, размашисто лижет их влажным горячим языком, а затем отстраняется и слегка дует, заставляя Юнги дрожать и покрываться мурашками от контраста. Он посасывает их, осторожно прихватывает зубами и тянет, пока соски не становятся покрасневшими и набухшими, а судорожно цепляющийся за Джуна Мин не сбивается на совсем уж невразумительные поскуливания.
Юнги сладкий, невыносимо сладкий. Чувствовать его дрожь, слышать хриплые стоны и изнеженные всхлипы — это гораздо круче, чем в самых смелых и постыдных мечтах. Его хочется заполучить, присвоить, крепко отпечатать свои ладони на гладкой сахарной коже, влиться, вплавиться в него, чтобы навсегда оставить свой след.
Хосок даже не может злиться, когда Намджун не выдерживает: расплетает с Мином пальцы, ведёт ладонями по его хрупким запястьям, оглаживает внутреннюю сторону локтей и ловко подхватывает под судорожно вздымающуюся грудь, с легкостью затаскивая расслабленного Юнги к себе на колени. Чон возмущённо фырчит, потеряв доступ к желанному мягкому тельцу, но все равно послушно тянется следом, ведь кому, как ни ему, понимать, насколько тяжело находится в такой непосредственной близости от возбуждённого, отзывчивого Юнги, и не касаться его.
Сам Юнги будто задается целью окончательно свести их с ума: он бесстыдно ёрзает на чужих коленях и абсолютно по-блядски разводит стройные ножки, бросив на Хосока лукавый взгляд из-под темных ресниц. Хосок чувствует себя завороженным: он не может оторвать глаз от того, как Юнги изящно прогибается в спине, покачивая бархатистыми бёдрами и подставляя хрипло выдохнувшему Намджуну восхитительно упругую попку, проходится языком по своим припухшим губам и довольно усмехается, когда Намджун властно целует его доверчиво открытую шею.
Он не разрывает с Хосоком зрительный контакт своих гипнотических темных глаз: смотрит притягательно и пошло, вытягивая душу из тела. Хосок так чертовски очарован им — его кукольными, порнографически прекрасными губами, выступившем на сахарной коже румянцем и тонкой гранью между откровенной пошлостью и чертовым искусством, на которой он так умело балансирует.
Хосок гулко сглатывает, глядя, как манящий рот приоткрывается в сладком стоне, когда Намджун сминает чужие бёдра чуть сильнее, и тянется за поцелуем, отвлёкся. Юнги отвечает охотно, послушно пропуская в свой рот ловкий длинный язык, а у Хосока в голове ни одной связной мысли и четкое осознание: этот поцелуй отличается от тех, что были у него с Джуном.
Губы у Юнги горячие и нежные, бесподобно мягкие — Хосок слизывает с них терпкий солоноватый привкус намджуновой смазки и чувствует, как от всего этого кружится голова. Юнги даёт ему вести, позволяет кусать и сминать сладкие губы, разрешает делать со своим горячим влажным ртом все, чего только жаждет извращённая хосоковская душонка. И когда Хосок несильно расслабляется, убавляя напор, целуя более нежно и ласково, Юнги перехватывает инициативу.
«Ох, — Чон с долей веселья думает, что знатно проебался, позволив себе забыть, до чего Юнги довёл Намджуна одним только языком. Сейчас он действительно начинает понимать, почему: хозяйничающий в его рту Мин творит что-то далеко за гранью фантастики, — это ебаный пиздец».
Они целуются долго и мокро, знойно постанывая в поцелуй, с влажным причмокиванием и приглушенными вздохами — Намджуну стоит больших трудов не зависнуть, глядя на творящийся перед глазами разврат. Он предвкушающе выдыхает, не жалея смазки на пальцы, и разрывается между двумя желаниями: трахнуть подставленную упругую задницу пальцами или хорошенько вылизать её своим языком.
Ему нравятся обе перспективы — и, да — он бы с удовольствием позволил Юнги сесть себе на лицо. Не один только Мин хорош в подобных ласках: Намджуну тоже есть, что показать и чем свести с ума. О, он бы свёл его с ума — сделал совсем мокрым и трепетным, дрожащим от предвкушения и разбито скулящим в ответ на малейшую ласку, податливым и растраханным, легко готовым принять в себя сразу два члена, но желание наконец толкнуться в горячую тугую глубину сильнее, поэтому Намджун с неохотой откладывает свои непристойные мысли. На время. Он определенно к ним ещё вернётся.
Джун ласково прихватывает губами чужой загривок, слегка сжимает зубы, скорее обозначая укус, чем совершая, и медленно, очень мягко вводит сразу два пальца. Юнги тугой, давно не тронутый, но расслабленный и податливый — он лишь нетерпеливо всхлипывает Хосоку в губы, пока пальцы костяшка за костяшкой погружаются всё глубже в обжигающую глубину, а после так же медленно показываются наружу.
Намджун приглушенно рычит — всё это пиздец как заводит, хотя кажется, что сильнее хотеть уже просто невозможно. Юнги не зажимается и не пытается смущённо закрыться: он полностью расслаблен и доступен, охотно принимает чужие пальцы, плавно покачивая бёдрами и вызывая в Намджуне недвусмысленное желание уткнуться в них лицом.
Чувственные миновские стоны глушатся короткими нежными поцелуями Хосока, но Джуну достаточно и низкого сладкого мычания в ответ на пошлые хлюпающие звуки. Он довольно быстро добавляет за вторым пальцем третий, играется ими внутри: сгибает, разводит в стороны, то двигается медленно, то с силой вгоняет в узкую дырку, вызывая у Юнги неконтролируемую дрожь вдоль позвоночника.
— Блядь, — Юнги всё-таки не выдерживает и разрывает очередной поцелуй, утыкаясь лбом Хосоку в грудь. Его голос звучит умоляюще: — Джуни, давай же, я сейчас...
Юнги не успевает закончить фразу, поперхнувшись собственными словами, потому что Намджун с неприкрытым рвением отвечает его просьбе: сильно сжимает подрагивающие бёдра и тянет к себе, ловко натягивая Мина на свой крупный член одним слитным плотным движением.
Они стонут в унисон — длинно, сладко и низко, такое сочетание их голосов заставляет Хосока нервно сглотнуть. Кажется, именно так и звучит самый восхитительный звук из всех, что ему доводилось слышать. Юнги тяжело дышит, откинув голову Намджуну на плечо, а тот хищно усмехается и размашисто проводит языком по доверчиво подставленной шее, чтобы потом прихватить нежную бледную кожу полными губами.
Его ладони нетерпеливо сминают изящные белые бёдра, ухватываются покрепче, примериваясь, а затем он заставляет Юнги свести ноги вместе и легко приподнимает его, снимая и снова насаживая на член. Юнги довольно поскуливает в ответ на каждое движение и цепляется ладонями за джуновские предплечья. А затем опускает голову и цепляется влажными, мутными от удовольствия глазами за глаза Хосока.
Хосок чувствует, как последняя крупица его самообладания выразительно машет платочком на прощание и деятельно мигрирует в неизвестном науке направлении. Потому что блядские глаза блядского Мина Юнги с затраханными припухшими губами, с которых то и дело срываются тягучие низкие стоны с выразительной неподражаемой хрипотцой, высасывают из Хоби всю душу в мгновение ока. Что самое ужасное, он даже как-то не особо против.
Конечно, он уже видел, как вздувались вены на красивых руках Намджуна, когда он занимался каким-то физическим трудом. Как напрягались его невозможные стальные бёдра, как он прикусывал свою полную нижнюю губу, когда был возбуждён. Но сейчас, когда ко всему этому непотребству прибавляется ещё и не менее невозможный Мин Юнги, владеющий языком лучше самой дорогой шлюхи и стонущий на каждый толчок толстого члена внутри так, что встал бы не то что у натурала, но и даже у мертвого — Хосок определенно чувствует себя атакованным, и никак не может больше оставаться в стороне.
Юнги призывно облизывается, приоткрывая влажный жаркий рот, и невольно закатывает глаза от удовольствия. Джун чертовски хорош: его роскошный твёрдый член растягивает Мина изнутри так восхитительно правильно, заполняет полностью и входит так глубоко, что поджимаются пальчики на ногах, а все разумные мысли спешно покидают голову.
Юнги слегка двигается, принимая наиболее удобную позу, чтобы Намджун мог входить особенно плотно, стонет громко и горячо, ничуть не скрываясь, и понимает, что вполне может кончить прямо так, без рук. Но он ещё не до конца заполнен, ему не хватает чувства растягивающего глотку крепкого члена, поэтому Юнги с трудом цепляется глазами за Хосока и приглашающе высовывает язычок, умоляюще вскинув брови.
Хоби понимает его правильно.
— Такой ротик не имеет права долго пустовать, — Хосок низко возбужденно урчит, обхватив чужое лицо крупными твёрдыми ладонями, выпрямляется и давится прерывистым вздохом.
Потому что Юнги не дразнится. Не изводит ласками длинного языка, не посасывает головку — он влажно проводит языком от поджавшихся яиц до головки, расслабляет горло и полностью пропускает толстый член в глотку, насаживаясь до основания. Он подрагивает от наслаждения и приглушенно мычит, пуская горлом вибрации — Джун и не планирует сбавлять темп, лишь восхищенно чертыхается и запрокидывает голову.
Хосока это, кажется, полностью удовлетворяет: он поглаживает большим пальцем левой руки раскрасневшуюся щечку, скользит ниже правой, плотно обхватывая ладонью горло, чтобы чувствовать движения своего члена, когда будет входить особенно глубоко, и начинает вбиваться в жаркий гостеприимный рот.
Они — Джун и Хосок — быстро настраиваются на одну волну друг с другом, разделяя на двоих четкий уверенный ритм. Когда один практически выходит, оставляя внутри Юнги лишь головку — второй заставляет его брать максимально глубоко, не обращая внимания на хлюпающие звуки и невольно катящиеся по румяным щекам слёзы. Мина трясет от этого неведомого раньше ощущения, он не бывает пуст, его плотно заполняет с двух сторон, и чтобы не кончить в этот превосходный момент, он до боли сжимает основание своего члена.
— Блядь, хён, — Хосок хрипло постанывает, запрокидывая голову, и ласково поглаживает Юнги по скуле свободной рукой. Мин только невнятно что-то мычит, из-за чего его горло сокращается, восхитительно сдавливая член, и Чон восхищённо давится воздухом: — Пиздец, и где ты только такому научился.
— Врожденное, не иначе, — сдавленно выдыхает Намджун и по-хозяйски проходится широкой ладонью по изящному изгибу чужой спины. Юнги податливо прогибается ещё сильнее, насаживаясь на член, и прикрывает слезящиеся замутнённые глаза. Намджун беспомощно стонет: — Бля, ей богу, это попросту нечестно. Кто разрешил тебе быть таким восхитительным?
В ответ на его слова вдоль позвоночника Юнги пробегает дрожь: он сжимается внутри и сглатывает, чем заставляет обоих сдавленно выругаться, а затем обменяться вспыхнувшими пониманием взглядами.
— Ты глянь-ка, — Хосок тянет сладким почти до приторности голосом, с удовольствием наблюдая за тем, как и без того раскрасневшийся Юнги вспыхивает. — Да у него же кинк на похвалу.
— Нашему славному малышу нравится, когда его хвалят? — Намджун тягуче мурлычет, ритмично толкаясь во влажную тугую дырку, и наклоняется вперёд, слегка прихватив зубами нежное округлое плечо. — В тебе так восхитительно тесно, Юнги. Когда я вхожу в тебя, я могу видеть, как податливо ты принимаешь мой член, как жадно сжимаешься вокруг него. Такой хороший мальчик, наша умница, — он ласково зализывает едва заметный след от укуса, и чувствует, как Юнги в его руках пробивает крупная дрожь. Ким поднимает на Хосока лукавый взгляд и слегка усмехается уголком припухших губ.
— Тугая, нежная детка, — Хосок понятливо перенимает эстафету, и от его густого, пронизанного пороком голоса пробирает даже Намджуна. — Ты так хорошо справляешься. Сладкий, сладкий Шуга.
Юнги дрожит и хнычет, не в силах справиться с предательской реакцией тела на прозвучавшие слова: он старается не думать о том, как эти двое умудрились отгадать самый сильный его кинк с первой же попытки. Мин всхлипывает и выпускает член Хосока изо рта, чтобы не подавиться: Намджун двигается внутри с охренительно властной силой, до гулких, громких шлепков кожи о кожу, не давая передышки. Застрявшие в горле стоны удовлетворения рвутся наружу и Юнги пошире открывает рот, позволяя им сорваться. Его глотка пустует, и от этого практически неуютно.
— Куда же ты, — Хосок воркует и пошло шлепает влажной от слюны и смазки головкой по припухшим красным губкам. — Или ты хочешь награду за свое хорошее поведение?
Юнги смотрит мутно, его глаза застилают возбуждение и невольно выступившие слёзы, а затем медленно облизывается, задевая языком член, и это воспринимается как недвусмысленное приглашение. Хосок все ещё ласково придерживает его голову: он перемещает большой палец так, чтобы шире раздвинуть услужливые нежные губы, и тягуче возвращается в жаркий ротик.
— Давай-ка перевернем тебя, хён, — Джун хрипло рычит, норовисто мотнув головой и откидывая со лба мешающиеся влажные пряди. — Я хочу увидеть выражение твоего лица, пока тебя трахают.
Юнги крупно вздрагивает в их руках от прошившего тело возбуждения, а Хосок сыто скалится, представляя, как он будет двигаться внутри любимого хёна, и кивает, отстраняясь. Юнги кажется совсем потерянным и уязвимым: он дает перевернуть себя, прямо так, как безвольную куклу, его в самом буквальном смысле прокручивают на хую — и от этого сладко поджимаются пальцы на ногах. Он слабо упирается ладошками в широченные крепкие плечи Намджуна и поднимает бедра вверх, пока член Кима не выскальзывает из него с пошлым влажным звуком.
— Следующий, — Юнги опускает ресницы и говорит негромко, затраханно, но на удивление властно и даже слегка насмешливо, дразняще повернув голову вполоборота. Он выглядит как чертово произведение искусства с разведенными ногами, призывно подставленной задницей и стекающей по молочным, слегка покрасневшим от шлепков бёдрам смазкой.
Хосоку от такого откровенного приглашения и вида сносит крышу. Он грубо сжимает Юнги за восхитительно узкую талию и тянет его на себя. Мин для него уже подготовленный, растянутый, растраханный и смазанный. Такого его можно брать сразу до конца, что довольный Чон и делает. Он входит до звучного шлепка и не менее звучного чужого стона, а затем, не удержавшись, размашисто отпечатывает свою ладонь на нежной коже бархатных ягодиц. Срывающийся аппетитный всхлип Шуги тонет в поцелуе с Намджуном.
Юнги весь аппетитный: он кажется сладким даже на вид, с этой своей сахарно-белой кожей, слегка тронутой нежным румянцем, словно присыпанная мелким розовым порошком глазурь. Хосок не торопится — он двигается размеренно и ритмично, наслаждаясь открывающимся ему видом на заманчиво прогнувшуюся влажную спинку с гибкой линией позвоночника и послушно приподнятые мягкие бёдра. Юнги притягивает привлекательным сочетанием противоположностей: он худой, тонкий, как статуэтка, но лишенный мальчишеской угловатости и приятно округлый в нужных местах.
Гармоничный — вот, пожалуй, самое подходящее слово для описания Юнги. И его стоны: низкие, хрипловатые, ошеломительно-сочные — тоже гармоничные, и то, как он цепляется тонкими длинными пальцами за Намджуна, пока Хосок трахает его сзади — это тоже гармонично. Правильно. Хосоку нравится, он не отказался бы смотреть на это всё своё свободное время.
— Джу-уни, — Юнги сладко постанывает Намджуну в губы, а затем утыкается ему куда-то в шею, обдавая влажную песочную кожу тяжелым сбившимся дыханием. Он трется щекой о чужое плечо и порочно отрывисто всхлипывает: — Я хочу тебя. М-м-м, вас. Обоих. Хочу внутри, — это звучит так ошеломляюще пошло и горячо, что Хосок сбивается с выдержанного ритма и толкается в Юнги особенно сильно, грубо и резко, но тот только длинно, мелодично стонет. Кажется, этот звук сносит им всем крышу окончательно.
— Ну почему ты такой нереальный-то, блядь, — Намджун практически рычит от возбуждения, дёргая Юнги на себя, позволяя ему полностью опереться и вынуждая Хосока придвинуться ещё ближе. Его горячие твёрдые ладони властно проходятся по спине Юнги и остаются на двух упругих половинках ягодиц. Ким не отказывает себе в удовольствии шлёпнуть по послушно подставленной заднице, на что Юнги лишь одобрительно стонет, а затем скользит пальцами дальше.
Слегка замедлившийся Хосок кладёт обе свои ладони на чужие ягодицы, раздвигая их и позволяя Намджуну скользнуть пальцем в растянутую вокруг члена дырку, подготавливая её к ещё одному стволу. Юнги крышесносно сжимается внутри, и Хосоку приходится думать о старушках и котятах, чтобы не кончить раньше времени.
У Мина мелко дрожат бёдра, но попытки хоть как-то двинуть ими остаются неудачными — он слишком плотно зажат между двумя раскалёнными телами, слишком крепко его держат горячие ладони Хосока. Юнги, на самом деле, должен чувствовать себя вымотанным, но скользящий внутри твёрдый член Хосока и потрясающие длинные пальцы Намджуна словно снимают эту усталость. Мысли в голове плавают и разбегаются, придавленные судорожно бьющимися в висках «ещё-ещё-ещё» и «глубже-глубже-глубже», но одна из них вспыхивает неожиданно ярко: «попробуй взять власть в свои руки».
Юнги слушается себя, прогибается в спине ещё больше, почти выходя за предел человеческих возможностей, изворачивается, и, игнорируя собственные сладкие всхлипы от особо сильных толчков, перехватывает запястье Хосока. Он слегка прищуривает слезящиеся глаза и видит размытый силуэт Чона: тот с силой двигает стальными бёдрами, входя под правильным углом с невозможной приятной скоростью, и Юнги правду не знает, как будет теперь смотреть на эти пошлые движения бедер на сцене. Мин почти забывает о своём желании, залипая на то, как перекатываются под золотистой кожей тренированные литые мышцы, не особо скрываемые промокшей и сбившейся оверсайз футболкой. Хосок безумно красивый в своей неудержимой, практически животной страсти.
— Дай-ка я... ах... — стонет Юнги, всё-таки собравшись с силами, но Хосок будто не слышит его и продолжает вгонять член по самые яйца, буквально втрахивая его в Намджуна. Юнги пытается дернуться ещё раз, но его все ещё держат крепко, а ослабленные удовольствием ноги предательски разъезжаются и он почти хнычет: — блять, Хоби...
Они его игнорируют. Юнги пытается не обращать внимания на то, как это внезапно заводит — то, что с ним не считаются, позволяя лишь пошире разводить ножки да постанывать. Мокрая, растрепавшаяся челка лезет в глаза, закрывая обзор, и Мину сложно разглядеть хоть что-то, но он уверен, что бессовестные Намджун и Хосок, с головой затащившие его в этот умопомрачительный разврат, что-то задумали. Он оказывается прав, потому что его внезапно снова легко подхватывают, как куклу, не обращая внимания на удивлённое и подозрительно высокое «блядь», и переворачивают. Юнги чувствует как медленно, неохотно выходит из него Хосок, и недовольно мычит из-за появившегося чувства пустоты, но затем сильные руки Намджуна подхватывают его под задницу и это слегка примеряет Мина с окружающей действительностью.
— Я вам кто, игрушка? — Юнги капризно надувает губы, за что тут же получает в них легкий поцелуй от хихикнувшего Хоби, и демонстративно ворчит. Получается так себе, потому что голос у него довольный, изнеженный и залюбленный. Его осторожно устраивают меж двумя телами: спиной он лежит на крепкой мускулистой груди Намджуна, а его разведённые ноги крепко держит под коленями Хосок, и Юнги наконец может полностью расслабиться, откинув голову на крепкое намджуново плечо и наслаждаясь жаром чужого тела. Он чувствует себя защищённым — окружённым и поддерживаемым со всех сторон.
Намджун входит в Юнги медленно, направляя себя рукой, а когда полностью оказывается внутри под удовлетворённый хриплый вдох Юнги — ещё немного растягивает его пальцами. Мин глубоко вдыхает и невольно прикрывает глаза от предвкушения, когда чувствует, как к его дырочке, растянутой вокруг намджуновского члена, прижимается ещё одна крупная влажная головка. Второй ствол проскальзывает внутрь медленно и тяжело — Юнги напрягается всем телом, запрокидывая голову, и непозволительно громко стонет. Когда Хосок входит до конца и напряженно замирает, едва дыша, Юнги невольно скулит: он чувствует себя охренительной шлюхой, послушно подставившей задницу сразу двум клиентам, и от этого ощущения не то что заполненности — переполненности — ему ахуенно.
— Умница, малыш, — из-за вынужденного промедления у Намджуна снова развязывается язык и он хрипло, сорвано шепчет Юнги в розовое ушко. Сам Юнги едва ли что-то связно соображает: он плотно зажат между двумя горячими мужчинами и до основания насажен на два длинных, толстых члена, распирающих его изнутри. Низкий вкрадчивый голос ввинчивается в расплавленное сознание острым тонким стилетом, и все, что обмякший, чувствующий себя бессовестно-слабым Юнги может — это тихонько поскуливать, пытаться втянуть немного воздуха в судорожно трепыхающиеся легкие и слушать. Намджун же находит потерявшегося в удовольствии, всхлипывающего Юнги, трепетно оставившего голову на его плече, чрезвычайно хорошеньким, и нежно кусает его за зарумянившуюся, влажную от невольно выступивших слез щёчку. — Ты такой безумно тугой, я и не думал, что сможешь принять нас обоих одновременно. Ты сейчас, должно быть, чувствуешь себя чертовски заполненным. Хороший мой, наш сладкий хён.
— Тебе ведь это нравится, верно? — Хосок урчит, оставляя цепочку торопливых поцелуев на тоненькой щиколотке. Он пытается отвлечься, чтобы не кончить, потому что одна только мысль о том, что в Шуге сейчас они оба, заставляет что-то внутри сладко ёкнуть. — Нравится, что мы берём над тобой контроль, что используем, как свою личную миленькую куколку. Нравится чувствовать в себе сразу двоих. Ты такой развратный, Шуга-хён, — на последней фразе он сбивается на рычание, потому что Юнги слабо трепыхается в их руках и сжимается. Его подрагивающие тонкие пальцы снова трогательно переплетаются с пальцами Намджуна, когда он тихо, сорвано стонет:
— Хоби... Джуни... п-пожалуйста... — и умоляюще приподнимает брови, оставляя искусанные сочные губы приоткрытыми и тяжело дыша. Тем самым он выдаёт им обоим карт-бланш.
— Давай, мой хороший, — Намджун длинно и влажно целует подставленную ему заманчивую шейку, не сводя с Хосока пьяного, полыхающего взгляда шальных глаз. Он позволяет Хоби вести в этот раз, и тот не отказывается, медленно, плавно покачивая бёдрами, чтобы выйти и снова толкнуться обратно в узкую жаркую дырку.
Стонут они все втроём: Намджун низко и сладко, Хосок приглушенно и хрипло, а Юнги тихо и задушенно.
Юнги хорошо: Хосок и Джун двигаются в нём размеренно и синхронно, намного крышесноснее и ярче, чем в смутных сладких снах, после которых просыпаешься со сбитым дыханием, горящими щеками и с каменным стояком. От этого совершенно уносит крышу. Глаза непроизвольно закатываются, а горло уже саднит от рвущихся наружу хрипов и стонов, но держать все в себе — огню подобно. Чувства бьются внутри, рвутся на волю и Мин не сдерживается. Он судорожно цепляется пальцами за чужие руки, не особо разбирая, где чьи, и думает о том, что может кончить, так ни разу и не коснувшись себя — больно уж профессионально его разрабатывают изнутри.
— Хороший хён, — хрипло стонущий Хоби поглаживает его по щеке большим пальцем, а потом поощрительно похлопывает по ней ладонью, будто хвалит послушную детку. Это слишком. Слишком много всего сразу на одно маленькое тельце Юнги: слишком хорошо, слишком за пределами возможностей, слишком много и сильно. Юнги вязнет в одном мгновении, словно в меду, и никуда не хочет двигаться. Он сжимает член у основания и стонет, когда Хоби входит в него особенно жестко, а Намджун до боли сжимает его бёдра.
— Грубее, — Юнги сбивчиво выдыхает и сразу же получает властный укус в шею и жесткое скользящее движение внутри. Сложно сказать, кто из них трахает его более грубо, а кто нежничает — Хосок или Намджун — они идеально дополняют друг друга. — Сильнее. Блядь, да... Да-да-да, бо-о-оже!
Юнги понимает, что он звучит как шлюшка в дешёвом порно, но его не покидает ощущение, что с ним всё ещё обходятся излишне бережно, нежно и трепетно, как с куколкой. Роль шлюшки, пожалуй, симпатизирует ему больше, поэтому Юнги подаётся назад, насаживаясь на оба горячих члена, запрокидывает голову и бесстыдно стонет. В голове фейерверками взрываются картинки того, как на его бледной коже цветами распускаются синяки от чужой жесткой хватки, и плевать, что это совершенно непрофессионально — сейчас в нем говорит лишь похоть.
— Хён кончит для нас? — Джун низко, порочно шепчет ему на ухо, обдавая чувствительную кожу обжигающим сорванным дыханием. — А мы следом. Просто покажи нам, как надо.
Юнги еще никогда в жизни так сильно не хотел подчиниться чьей-то просьбе. Особенно такой. Он разжимает ладонь и цепляется за Намджуна — теперь он точно знает, что это его рука — крепко переплетается с ним пальцами, держится, словно за спасательный круг. Полностью отдаваясь желаниям тела, впитывая в себя хлюпающие звуки и движения двух крепких тел вокруг себя, Юнги вскрикивает от слепящего удовольствия на особо грубом толчке и оглушительно кончает.
Кажется, у него по щекам текут слёзы от того, насколько ему хорошо: Джун низко стонет ему в ухо, Хоби рычит и они, толкнувшись особенно глубоко, кончают следом, наполняя его горячей спермой. Юнги сладко всхлипывает, потому что от мыслей об этом хочется кончить ещё раз. Он чувствует горячую влагу внутри себя, особенно когда Хосок, а затем и Намджун неохотно выходят из его тела, слышит недвусмысленное хлюпанье, которое смутило бы его, будь у Юнги хоть какие-то силы на то, чтобы смущаться.
Сил у него, так-то, вообще никаких нет — он даже никак не реагирует, когда тяжело дышащий Джун подхватывает его под талию и бёдра, поудобнее устраивая на своих коленях, а сыто улыбающийся Хосок заботливо натягивает на него свою толстовку и откидывается на диван рядом, сразу же перекладывая ноги Юнги к себе на бёдра.
Юнги практически утопает в тёплой мягкой ткани, от которой пахнет чужим одеколоном, и обессиленно утыкается носом в взмокшую шею Намджуна. Тот рассеянно поглаживает его поясницу, Хоби нежно неторопливо разминает пальцами изящные икры и стопы, и Юнги чувствует себя на удивление комфортно для человека, которого только что трахнули сразу двое друзей. Он ловит себя на мысли, что был бы не против повторить.
— Когда я слушал твои строки о технологии языка, — голос внезапно подаёт довольно усмехающийся Намджун. Он хриплый, по-томному глубокий и переполненный тягучим, сытым удовлетворением. Юнги внезапно думает, что им можно было бы обыграть какой-нибудь момент в новой песне, — я знал, конечно, что ты никогда не врешь в текстах, но... Это было далеко за гранью всех моих ожиданий. Ты был поразителен, Юнги.
— А как он смог принять сразу нас обоих? — Хосок кладёт голову на свободное плечо Намджуна и сладко мурлычет, глядя на Юнги взглядом полным восхищения и любования. Ему явно нравится то, что он видит: покрасневшие щеки, искусанные припухшие губы, затраханный расслабленный взгляд блестящих темных глаз. — Наш потрясающий маленький хён.
— Ой, завалитесь, — Юнги хрипло выдыхает, потеревшись щекой о чужое плечо, удовлетворенно прикрывает глаза и, да, он понимает: голос сорван к чертям собачьим. Но его это не особо волнует, ведь такой — хриплый и низкий, сорванный, он будет звучать чертовски сексуально, особенно если записать сейчас. В теле плещется лень пополам с ответственностью, и очень сложно решить, чему же поддаться: его ступни и пальчики подвергаются мягкой атаке массажем, а Намджун расслабленно размеренно дышит и ласково покусывает его мочку уха. Все существо Юнги склоняется ко сну, но он, между прочим, не только качественно затраханное тело, но ещё и деятель искусства. Поэтому Мин немного недовольно вздыхает и деловито мурлычет: — Джун, так теперь ты посмотришь хук?
Ким в ответ отчаянно стонет. В этом звуке столько боли и смирения, что Юнги невольно хихикает, но всё равно повторяет свой вопрос, оглядываясь в поисках записей. Тело все ещё слишком расслабленно, переполнено приятной послеоргазменной негой, но душа уже требует творить. В голове находятся новые рифмы, слова и идеи — их надо записать.
— Может тебя еще разок трахнуть, — недовольно ворчит Хосок, но послушно подаёт тетрадку Джуну, продолжая, тем ни менее, ласково поглаживать стопы Мина. — Блядь, хён, я сейчас усну, а ты про песни. Пожалей нас, а?
— Нахуй жалость, у меня идея, — Юнги проворно подпрыгивает на коленях Джуна, морщась от боли в пояснице, но быстро выбрасывает все эти глупости из головы. Тренировки хореографии по двенадцать часов в сутки он, значит, может выдержать, а коротенький секс-марафон — нет. — Смотри, вот тут...
Юнги так и остается в толстовке на голое тело, наскоро вытерев влажными салфетками стекающую сперму, и Намджун неохотно следует за ним: он поправляет джинсы, натягивает запасную футболку Хосока, снова утягивает Юнги к себе на колени и активно включается в обсуждение. Хосок ломается. Он вальяжно разваливается на диване, продолжая поглаживать гладкие стройные ножки, и всячески показывает, что он не тут, но в итоге тоже сдаётся и хватается за карандаш.
На ниве внезапного вдохновения, черновой вариант текста оказывается готов всего через полтора часа, и если Юнги так и пышет энергией, Намджун с Хосоком больше напоминают два трупа среднего уровня свежести. Они засыпают прямо на диване, облокотившись друг на друга, и хихикающий Мин заботливо накидывает на них предусмотрительно хранящийся под рукой плед. Движимый внезапным порывом нежности, Юнги невесомо касается губами хосоковского лба, ласково чмокает в щеку Намджуна и устраивается в любимом кресле, подобрав под себя обнажённые ноги и придвинувшись поближе к монитору.
Ему предстоит длинная ночь.