Освобождение.
Хёнджин ненавидел звуки шагов по коридору, ведущему в его «спальню» — по факту, тюремную камеру — разносившиеся эхом от холодных стен огромной безвкусно-пошлой золотой клетки, называемой родовым поместьем Янг. Они всегда были медленными, вальяжными, сопровождались насвистыванием какого-то популярного мотивчика, в котором чувствовалась неприятная ухмылка. Это из раза в раз вызывало горькие, вяжущие, пронизывающие насквозь ощущения неотвратимости, неизбежности. Они пугали лишь поначалу, пока не пришлось привыкнуть.
Те, кому привыкнуть не посчастливилось, с завидной частотой выпрыгивали в большие панорамные окна верхних этажей, вешались на дорогих люстрах и вскрывались винтажными ножами: просто не выдерживали. Хёнджин был не из тех, кто сдаётся так просто. Спустя уже целых два года с тех пор, как его похитили, всё, что осталось у него внутри, — это всепоглощающее отвращение и одна единственная цель — выжить и попытаться сбежать из этого непрекращающегося ада.
У ублюдка, что владел поместьем, не было своего собственного имени. Он взял себе кличку «Мидас», когда начал стремительно взлетать по криминальной лестнице, обгоняя остальных членов своего клана. Его любимым развлечением стало коллекционирование симпатичных малолетних мальчиков, что похищали со всей страны и привозили к нему во дворец. Хёнджин был одним из первых, на своей шкуре прочувствовавший весь ужас сексуального рабства. Он стал любимчиком Мидаса со временем, отвоевав своей покорностью и невозмутимостью каплю его благосклонности, заключающейся в менее агрессивном поведении в свою сторону и даже отведению отдельной комнаты. Хозяин показательно при всех сдувал с него пылинки, называя лучшей вещью в своей стремительно пополняющейся коллекции, ухаживал и делал всячески более привлекательным, чтобы потом брать ночами на огромных и холодных золотых постелях. Жёстко, мерзко и гадко. Благо, что нечасто...
Парень подготовился в этот раз. У самой безучастной и спокойной девушки из прислуги он вымолил нож, чтобы покончить со всем этим. Она подумала, конечно же, про очередное самоубийство, сочувственно покачав головой, и принесла его на следующий день. Это был день, когда почти весь клан разъехался на очередные разборки и Мидас был единственным, кто остался. Он планировал сегодня как следует развлечься со своим любимчиком и, может быть, на десерт взять наконец того самого новенького, совсем ещё невинного малыша с лисьими глазками, которому только исполнилось четырнадцать. Хёнджин успел с ним пересечься, и при взгляде на это создание, сжавшееся в испуганный комок в углу, даже его уже, казалось бы, закаменевшее сердце дрогнуло от невообразимой несправедливости. Может быть, если всё получится, то он попробует предпринять попытку...
В данном конкретном случае было опасно думать хоть о ком-либо ещё кроме себя. Не зря ведь существовали законы о выживании сильнейших: сочувствие и сострадание — это слабости, которые могут загнать тебя в могилу. Хёнджину не посчастливилось убедиться в этом самому на протяжении прошедших двух лет. Он постарался отогнать от себя все мысли, способные его сбить, чтобы ни на что больше не отвлекаться. Нож был припрятан совсем недалеко и ждал своего часа.
Мидас явился в своей обыкновенной манере, в одном лишь узорчатом шёлковом халате. В попытках изобразить из себя соблазнительность, которая совсем не вязалась как явление с его внешностью и натурой в принципе, он размахивал поясом и раздевался на ходу, предвкушая очередные несколько часов долгих издевательств над своей любимой игрушкой. Он уже привык к бесцветным, потухшим и равнодушным взглядам своих мальчиков, поэтому не удивился, встретив подобный от Хёнджина. Это был новый взгляд, но Мидас был слишком глуп, чтобы распознать в нём угрозу.
Приближаясь к парню, он осыпал того неуместными вульгарными комплиментами, теша своё самолюбие и упиваясь властью над кем-то более слабым, как удав над кроликом. Низко.
— Ты сегодня просто выше всяких похвал, малыш. Я думаю, мы нескоро закончим, — разливается в отвратительных интонациях Мидас, нависая над парнем своей мерзкой тушей. От него сильно несёт алкоголем. Это было более противно, чем если бы он снова нанюхался чего попало, но по крайней мере более безопасно. Координация была нарушена, что играло только на руку ситуации.
— Тогда я побуду сверху, если вы не возражаете, — с вызовом смотрит Хёнджин.
— О, ты решил проявить инициативу? — Мидас плотоядно облизывается, переворачивается на спину и устраивает на своём паху парня, обхватывая его своими влажными холодными ладонями, что вызывают неприятную дрожь. — Похвально. Мне нравится.
Нужен был особенный момент, нужно было не сорваться раньше времени, иначе всё провалится, и он останется здесь навечно. Каждый раз терпеть эту мерзость было по-разному сложно, но можно было хотя бы отвернуться. Сейчас Хёнджин смотрел вверх, изображая удовольствие и сдерживая слёзы отчаяния, появляющиеся от мыслей, что надежда на лучший исход призрачна настолько, что о ней можно лишь мечтать. Но он не сдастся, пока не попытается. Пока попытка не приведёт хоть к чему-нибудь. В крайнем случае, всё это можно будет закончить так же, как и все до него...
«Я больше никогда не дам тебе ко мне прикоснуться, ублюдок. Ты сдохнешь сегодня прямо в этой блядской постели и, надеюсь, разложишься в ней же. Я открою окна и впущу сюда твоих любимых воронов, что будут склёвывать твои глаза и внутренности, чтобы ты больше никому в этой жизни не причинил столько страданий».
Хёнджина вдруг пронизывает острой горячей болью на груди в области сердца, как будто отрезвив, давая тот самый нужный толчок к действию. Его глаза загораются всепоглощающей ненавистью, и он нависает над Мидасом, потянувшись к ножу, спрятанному под подушкой — как неосмотрительно с твоей стороны потерять бдительность в собственном доме, да, ублюдок? Пара резких движений, пока мразь кончает, закрывая глаза, — и нож перерезает его горло, из которого тут же вытекает столько крови, что окрашивает руки Хёнджина, забрызгивая кровать и всё вокруг.
Мидас хватается за шею, пытаясь закрыть огромную расщелину, безмолвно хрипя и в ужасе смотря на своего состоявшегося убийцу. Хёнджин в полнейшем шоке наблюдает за этой картиной, не в силах сделать хоть что-нибудь, замороженный в состоянии первобытного страха. Одно дело — планировать убийство, и совсем другое — воплощать подобные планы в жизнь. Это было даже слишком быстро и просто. И от этого лишь сильнее шокирует. Неужели у него и правда получилось?..
Он убил человека. Эта мысль бьёт его под дых, как только жизнь в глазах Мидаса угасает, и он больше не хрипит и не дёргается. Лицо, застывшее в ужасающей гримасе, стремительно теряет цвет и теперь кажется каким-то ненастоящим. Хёнджин наконец приходит в себя, осознавая, что всё ещё сидит на нём сверху. Жадно хватая ртом воздух, будто только что вынырнул из-под воды, он резко вскакивает с кровати, весь испачканный чужой кровью. Ошеломлённым взглядом смотрит на свои руки, в которых всё ещё сжимает нож, после чего резко отбрасывает его в сторону в приступе омерзения.
Вдруг становится очень плохо. Его рвёт на дорогой ковер, и голова сильно кружится, но разум всё сильнее очищается от первого впечатления, давая мыслить более холодно и расчётливо. Нужно бежать как можно скорее. У него достаточно времени с учётом того, что в поместье почти никого нет, даже охраны толком не осталось, так что промелькнуть мимо неё на свободу будет не так уж сложно.
Первым делом нужно было отмыться. Он побежал в ванную и так быстро, как только мог, смывал кровь с тела, дергаясь от каждого шороха и стараясь не думать о произошедшем. Если мысли снова вернутся, он потеряет контроль над ситуацией, а потеряв контроль, можно сорваться на истерику, и тогда всем мечтам и планам придёт конец. Безумие, творившееся внутри, отражалось лишь в глазах, что выражали сейчас крайнюю степень ошарашенной неадекватности. Хёнджин бы не узнал себя, если бы, помимо взгляда, это читалось во всём его внешнем виде.
Глянув в зеркало на грудь, он обратил внимание на причину своей недавней боли — метка. Конечно же, чёртова метка решила проснуться прямо сегодня, в тот самый момент, когда ему требовалась определённая доля решимости и адреналин, что в итоге спасло ему жизнь. Спасибо, конечно, что подстегнула, но лучше бы не появлялась вовсе. Хёнджин уже её ненавидел, за что она больно прожигала его кожу. Имя на ней было ему незнакомо, ну и плевать, в общем-то. Сейчас не до этого.
Он побежал через несколько соседних комнат, осторожно озираясь, чтобы не наткнуться на прислугу. В просторном вычурном кабинете был сейф, код от которого парень давно знал: Мидас никогда его и не скрывал. Как может мальчишка-раб, что сидит в золотой клетке на привязи, воспользоваться этим? Никак. А вот свободный человек, что только что прикончил главного урода, вполне может. Несколько крупных денежных пачек отправились в небольшую сумку, забив её почти под завязку. Вместе с пистолетом. Хёнджин понятия не имел, как им пользоваться, но предположил, что он может пригодиться при побеге. В крайнем случае, его можно будет просто выбросить. Или продать.
Что-то зашумело на заднем дворе, и парень опасливо выглянул в окно. Это были всего лишь любимые шавки Мидаса, неуклюже бегающие друг за другом без присмотра. Но сердце всё равно колотилось как бешеное, а руки дрожали. Было пора сматываться и желательно как можно скорее.
На выходе из дома, в который он больше никогда не вернётся, он почувствовал на себе взгляд из комнаты, примыкающей к фойе. Там, на самой настоящей золотой цепи, в ошейнике сидел тот самый мальчик с лисьими глазами. Он смотрел буквально сквозь Хёнджина взглядом, в котором плескались моря страха и безысходности. Хван на мгновение замер в раздумьях, затем выматерился себе под нос и решительным шагом направился к нему. Подросток смотрел на него с опаской, но не двигался, когда Хван развернул к себе его затылок и ввёл правильную комбинацию на кодовом замке. Эти комбинации были на всех ошейниках, имеющихся в этом доме и часто используемых для мальчиков-рабов Мидаса. Цепь с грохотом рухнула на пол, заставив испуганно вздрогнуть их обоих.
Во всём дворце было до неприличия тихо. Большинство охраны и прислуги сегодня выехало из поместья вместе со всем кланом, а те, что остались, находились в гостевом доме на другом конце участка, наконец-то дождавшись отдыха без хозяев и отрываясь на всю катушку. Другие рабы были заперты в комнатах, и о них Хёнджин не думал от слова совсем, не испытывая ни уколов совести, ни жалости, ни желания помочь. Этот мальчишка почему-то стал исключением. Хёнджин обратился к нему шёпотом, опасливо озираясь по сторонам:
— Как тебя зовут? Хотя, неважно, забудь. У тебя есть близкие? Есть куда пойти?
Мальчик кивнул, отвечая с лёгким заиканием:
— Брат есть. Он скоро должен вернуться из армии, или, может, уже вернулся... — он испуганно моргал, стараясь унять дрожь в теле и голосе.
Хёнджин почувствовал укол зависти. Домой к отцу, которому было на него настолько наплевать, что за все эти два года он не предпринял ни одной попытки его разыскать, он явно возвращаться не собирался. Ему вообще некуда было идти.
— Тогда слушай сюда. Мы с тобой сейчас сматываемся отсюда и больше никогда не возвращаемся, расходясь в разные стороны, понял?
Мальчик кивнул. Хёнджин взял его за худое запястье и потащил за собой на выход из поместья. Им удалось тихо миновать охрану с собаками и пролезть под камерами незамеченными. Не день, а праздник удачи. Каков был шанс на такое везение?
За пределами поместья стояли леса и горы, так что скрыться было где. До самого Сеула было не так уж много, вечер ещё нескоро, так что всё выходило максимально благоприятным образом, прямо-таки судьбоносно. Когда хоть кто-нибудь заметит пропажу двух рабов и убийство главы клана, будет уже слишком поздно и бесполезно их искать.
Им пришлось ползком пробираться в тени растений, чтобы не дай бог не попасться под видеонаблюдение, а затем перелазить через высокий забор, увитый густым плющом со стороны сада, где не было ни камер, ни колючей проволоки. С него легко было сорваться, они исцарапали все руки и ноги, но не без труда преодолели это вместе, помогая подтягиваться и спускаться. Брюнет подумал, что даже хорошо, что решил взять лисёнка с собой, ибо он не представлял, как бы смог справиться с этим в одиночку.
Уже за пределами поместья, за забором, где так легко и хорошо дышалось, даже несмотря на духоту и палящее солнце, Хёнджин отвёл мальчишку на безопасное расстояние. Оглянувшись по сторонам, он дал ему пару последних указаний:
— Ни с кем не говори и не контактируй, если выглядят подозрительно. Смотри по сторонам внимательно, старайся какое-то время не высовываться. Как с братом встретишься, расскажи ему всё — я имею в виду вообще всё, чтобы он был в курсе и смог тебя защитить, после этого вам хорошо бы переехать сразу, не дожидаясь, пока тебя искать начнут. Вряд ли мы им, конечно, настолько сдались, но на всякий случай. Вот, держи, — Хёнджин вытащил несколько смятых денежных пачек и, подумав, ещё и пистолет, — пригодится на первое время, — он протянул это в дрожащие руки мальчика.
Пистолет тот взял чуть увереннее, сразу приценившись. Видимо, знает, как с ним обращаться.
— Как тебя зовут? — спросил мальчик доверчиво, щуря свои лисьи глаза от солнечных лучей.
— Зачем тебе? — нетерпеливо оглядывался Хван.
— Если я смогу когда-нибудь тебя отблагодарить, то обязательно постараюсь, — паренёк был совершенно искренен.
Хёнджин тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. Своё имя выдавать не хотелось. Вообще не хотелось его как-либо когда-нибудь ещё слышать.
— Кайден, — твёрдо сказал он первое, что пришло в голову. Мысль пришлась по вкусу. Надо будет оставить.
— Кайден... — протянул мальчик необычное на слух имя. — Оно ведь ненастоящее, верно? Но я запомню, — он слабо улыбнулся. — Спасибо, Кайден.
Они обменялись взглядами полной солидарности и разошлись в разные стороны, каждый своей дорогой. Мальчик обернулся ещё всего раз напоследок, но Хёнджин уже этого не увидел, скрывшись за деревьями.
***
Феликсу в последнее время отчаянно нездоровилось. Походы по врачам не давали никаких ответов — он был полностью здоров, может быть, только слегка худоват, но это не было поводом для беспокойства и недомогания. Всё чаще его без видимых на то причин обуревали совершенно нетипичные для него эмоциональные недомогания: какая-то внутренняя тоска, ощущение безысходности, потерянности без надежды на лучшее. Иногда были даже моменты, когда ему вдруг на полном серьёзе хотелось умереть.
Он совсем не понимал, что с ним происходит, списывая это на нестабильный подростковый гормональный фон, метеозависимость и стрессы, связанные с учебой в старших классах. Но всё же, если включать логику, в его жизни было всё вполне ровно и спокойно, за исключением того, что он сбежал из дома и примкнул к уличной банде, чтобы быть подальше от ужасных опекунов, что были вечно пьяны и плевать с высокой колокольни хотели на приёмного отпрыска и всю его жизнь. Поэтому-то он и взял себе с тех времён имя Феликс. И с тех пор, как он от них свалил, ему было лишь лучше. Ему хотелось бросить и школу, но Бан Чан — лидер банды — не позволил, отеческим тоном прочитав нотацию о важности иметь хотя бы диплом о среднем образовании, если уж в университет поступить никому из них не светит: неблагополучные семьи, разномастные ребята с дырками в карманах — просто шайка безденежных и потерянных бродячих детей.
И всё же эмоции и ощущения, что терзали его изо дня в день, становились лишь сильнее. Он задумался о том, что что-то не так и так быть не должно, когда на классном часу, посвящённом меткам соулмейтов, учитель вёл лекцию об их проявлениях. Семнадцать лет — это средний возраст появления меток на теле. У кого-то они могут проявиться раньше, у кого-то позже. Чаще всего метки появляются не одновременно, но бывали и исключения. Появление метки на твоём теле становится той связующей нитью с человеком, что предназначен тебе самой судьбой, с помощью которой, помимо своих эмоций и ощущений, иногда начинаешь чувствовать и своего соулмейта, где бы он ни находился и что бы ни делал в этот самый момент. Чем сильнее эмоции, тем выше вероятность, что их будут испытывать оба. Но это всё было применимо для людей, что уже носили метки, а на теле Феликса её всё ещё не было.
Задержавшись после урока, парень подошёл к учителю и долго выпытывал у того, бывает ли связь между соулмейтами до непосредственного появления меток, на что тот заверил ученика, что в истории были подобные случаи, но крайне редко и что они означали особенную связь, очень крепкую.
Озадаченный блондин шёл со школы, глубоко погрузившись в свои мысли. Если всё это правда, то, может, он и есть тот самый случай? Может, его связь с меченым настолько сильна? Феликсу всё время казалось, что все эти негативные эмоции — не его. Ему стало по-человечески жаль человека, что видимо в этот самый момент был то ли в депрессии, то ли непонятно, что ещё могло с ним происходить такого плохого...
Левую сторону груди в этот самый момент вдруг сильно прожгло, заставив Феликса осесть прямо на землю, скорчившись от нестерпимой пронзающей боли. Парень зашипел, прижимая руку к сердцу, подумав сначала, что болит оно. Но сердце было на месте и вело себя как обычно — вместо него болела кожа. Он расстегнул рубашку, чтобы рассмотреть, что же там такое творится, и лишь краем глаза успел увидеть буквы, которые даже не успел прочитать. Его сильно повело в сторону, голова отчаянно закружилась. Глаза пришлось закрыть, о чём он тут же пожалел, ибо под закрытыми веками лишь на доли секунды промелькнула картина окровавленных рук, после чего его желудок как будто вывернуло наизнанку. Блевать пришлось в ближайшие кусты, прислонившись рукой к дереву, чтобы не упасть.
Феликс испытал целую гамму обуревающих чувств: омерзение, животный ужас, опустошение, ненависть. Всё стало понятно сразу, но отпустило буквально секунд за десять. Эмоции меченого отступили, уступив место абсолютному и всепоглощающему шоку. Теперь он осел на землю, потрясённый произошедшим. Отчаянно хотелось рассмотреть метку, но стало вдруг ужасно страшно, и он решил отложить это дело, пока не поговорит с Чаном.
У Чана было собственное «Логово», в которое он пригласил Феликса пожить, пока тот не сможет сам встать на ноги. Это был старый, некогда заброшенный склад, принадлежащий его дальним родственникам, которые отдали его на нужды старшего, который силами всех ребят, что он собирал под одной крышей, стал напоминать самый настоящий дом. Большую часть времени в нём было пусто, потому что парни всегда были при деле и искали хоть какой-то заработок. Феликсу повезло находиться в тишине практически круглые сутки, хотя поначалу и было страшновато оставаться одному.
Сегодня Чан как раз должен был быть дома, что было как нельзя кстати. Феликс бежал в Логово со всех ног, ужасно устав, запыхавшись и боясь испытать приступы меченого снова.
— Феликс? Ты откуда так несёшься? За тобой гонятся что ли? — Чан выглядел крайне обеспокоенно, оглядывая блондина, что при входе в Логово с порога упал на пол, пытаясь восстановить дыхание.
— Нужно поговорить... Не сегодня правда, но нужно, — сбивающимся голосом прохрипел Феликс, распластавшись как морская звезда и смотря в бесконечно далёкий потолок.
***
Хёнджин добрался до окраин города к вечеру. Людных мест он тщательно избегал, стараясь не привлекать лишнего внимания и перемещаться среди деревьев. Его внешний облик не вызывал доверия, если присматриваться: дорогая одежда на несколько размеров больше, чем положено, подозрительная сумка, потрёпанный и всё ещё крайне ошарашенный вид. Он думал о том, куда податься и что делать дальше. Пришлось через какое-то время сесть на скамейку в отдалённом лесопарке, очень зелёном и непривычно пустом.
С такими большими деньгами можно было сделать очень многое, но нужно было тщательно всё взвесить, а сейчас Хёнджин был явно не в состоянии. Ему бы просто поспать и немного поесть, просто сделать грёбаную паузу, отдохнуть и, может быть, постараться сдержать эмоции и дальше... Парень почувствовал, как по щекам текут слёзы — неудержимые и обжигающие, сотрясающие нутро до извержений вулканов и сдвигов тектонических плит. Внутри бушевала буря, и если бы он дал ей волю, то заревел бы сейчас на всю округу, крича от переполняющей боли и пережитого кошмара. Он всё ещё не мог оправиться, не мог поверить, что больше не там, что теперь он свободен и может жить дальше. Мозг неистово метался, ища подтверждение тому, что окружающая действительность — не его воспалённая фантазия о несбыточном.
Он уронил голову на сложенные на коленях руки и подавил крики, закусив кожу до кровавой отметины. Рукава рубашки мгновенно пропитались солёной влагой, бесконтрольно текущей из глаз. От рук всё ещё несло железом, несмотря на то, что он тёр их мылом до покраснения. Глядя на них всё это время, он видел их окрашенными бордовой липкой жидкостью, видел перерезанное горло и мёртвое лицо, искажённое в ужасающей гримасе. Это было мучительно. Он пообещал себе взять себя в руки как можно скорее и сделать всё возможное, чтобы стереть этот момент из своей памяти на веки вечные. Пришлось постараться привести себя в порядок глубоким дыханием, что постепенно едва ли, но стало помогать.
Вдруг недалеко от него послышался обеспокоенный участливый голос:
— Эй, ты в порядке? Тебе нужна помощь?
Хёнджин поднял лицо и уставился на незнакомца. Высокий, спортивного телосложения парень, явно старше Хвана. Выглядел вполне как человек, который может прямо сейчас его избить в ближайшей подворотне, отобрав деньги и, может быть, даже жизнь. Но на удивление, у него был приятный спокойный голос, в котором не слышалось ни единой агрессивной нотки. Хёнджин вообще не помнил, когда в последний раз к нему так обращались. Может, он начал принимать желаемое за действительное, но ему вдруг очень захотелось поверить парню на слово. Что бы тот не сказал. В конце концов, жизнь — это бесконечный риск. И ходить по краю он начал с сегодняшнего дня, так что нужно начинать привыкать в этот самый момент.
Он лишь коротко кивнул. Наверняка он выглядел в какой-то степени жалко. Парень осмотрел его с лёгким беспокойством, про себя обращая внимание на детали, говорившие о многом, что ему пришлось пережить за последние двенадцать часов.
— Дай угадаю — тебе сегодня некуда идти?
Хван снова нерешительно кивнул, смотря стеклянным взглядом куда-то вперёд и вниз.
— Да, встречал я таких, как ты, к сожалению, чаще, чем хотелось бы. Вставай, пойдём со мной. Я тут недалеко живу. Предоставлю кров, пищу и горячий душ, а потом подумаешь, что дальше делать.
Чан разбирался в ситуациях и людях гораздо больше, чем даже думал сам. У него первоклассно выходило считывать подобные вещи. И он всегда стремился помочь. За это стремительно растущая банда его и уважала. Чан — это сила, авторитет, непоколебимая уверенность и в то же время сочувствие, сострадание и поддержка в трудные минуты.
Хёнджин нерешительно встал со скамейки на совершенно ватных ногах. Силы, что он вложил в свой побег, закончились уже где-то с час назад, когда он перестал контролировать эмоции и очень сильно себя за это корил. К тому же, было ощущение, что он заставил переживать и своего соулмейта... Это были новые для него эмоции. Хёнджин в принципе разочаровался в связи соулмейтов давным-давно, поэтому не придал никакого особенного значения появлению метки на своём теле. Его родители были мечеными, и всё равно развелись — видимо, их связь была недостаточно сильной. Мать пропала ещё в раннем детстве, а отец просто со временем забил на него, бросив жить и выкручиваться самому, как повезёт.
Едва Хёнджину стукнуло пятнадцать, его поймали бредущим по обочине, усадили в какую-то тонированную машину, и больше он света белого не видел. Всё это время он мечтал свести счёты с жизнью каждый грёбаный день, пока не понял, что свет клином не сошёлся ни на проклятом отце, что бросил его и просто забыл о его существовании, ни на чёртовом Мидасе, что пытался его сломать, ни на том, чтобы быть до конца своих дней в рабстве, пока тебя не убьют по случайности, ни на соулмейтах этих, чёрт бы их побрал... Из всего дерьма, что окружало его в жизни, он откопал, отряхнул от грязи и выбрал себя. Он отымеет эту жизнь, которая принесла ему столько страданий. Но, может быть, чуть попозже, когда наконец получит немного передышки, чтобы начать бороться с новыми силами...
До указанного дома они шли молча. Чан не расспрашивал Хёнджина ни о чём, будто знал на подсознательном уровне, что лезть не стоит. Он думал только о том, что было бы неплохо такого загнанного парня взять к себе под крыло, но понимал, что этот, судя по всему, одиночка — он в любом случае пойдёт своей дорогой и не станет никого слушать. Отчего-то это казалось правдой. Опять же, чутьё Чана никогда не подводило.
Хёнджин же был всё ещё мысленно где-то далеко. Буря в душе на какое-то время улеглась, разрешив немного абстрагироваться от реальности. В голове было пусто. Он просто смотрел по сторонам, отмечая, что они идут дорогами, по которыми никто не ездит, к огромному сооружению, от которого исходила совершенно определённая атмосфера места, служащего пристанищем заблудших душ. В какой-то степени Хёнджина посетила мысль о том, что он мог бы и остаться: ему показалось, что этот парень вполне мог предложить что-то подобное, но он уже всё для себя решил. Он никому не сможет доверять на сто процентов, никому больше не сможет подчиняться и тем более считать авторитетом. Он сам по себе. Отныне и желательно на веки.
Войдя в здание, оказавшееся обустроенным для жизни складским помещением, Хёнджин осмотрелся. Здесь было даже в какой-то степени уютно. Повсюду были следы пребывания людей, с разными вкусами и интересами, бардак, намекающий на большое количество проживающих, и вместе с тем живая атмосфера. От неё веяло дружбой, солидарностью и семейными отношениями в коллективе. Хёнджин никогда такого не встречал и, хоть это было ему чуждо, оценил подобное по достоинству. По крайней мере, он не почувствовал запаха разочарований, равнодушия и предательства. И почему-то ему подумалось, что в этих стенах подобные вещи никогда не произойдут.
— Логово нашей банды. Не дворец, конечно, но живём. Не беспокойся за свою сумку — в ближайшие пару суток тут кроме нас никого не будет, — Чан обратил внимание на то, как Хёнджин всё это время прижимал эту самую сумку к себе. — Разве что только... Эй, белокурое чудо, ты дома? — Чан крикнул на второй этаж. Ответа не последовало. — Наверное спит, умотался тоже. Я, в общем-то, Бан Чан, ну или просто Чан, или Крис, если что. У тебя-то самого имя есть? — парень провёл Хвану небольшую экскурсию, отвёл одну из комнат и показал, где ванная. Пообещал даже накормить. На последнее предложение организм отреагировал бурнее всего.
— Кайден, — коротко выдал брюнет. — Вряд ли я когда-нибудь ещё буду пользоваться своим старым настоящим именем.
До этого он толком с Чаном не разговаривал. Последняя же сказанная фраза была пропитана какой-то тягучей горечью. Чан сочувственно вздохнул, больше ни слова не сказав. Он вежливо ретировался, дав Хёнджину наставления: принять душ, переодеться, после чего спуститься на кухню и перекусить перед сном. Брюнет мысленно поблагодарил его за ненавязчивость.
Комната запиралась на ключ, так что Хван оставил в ней сумку с деньгами и пошёл в ванную. Раздевшись полностью, он подошёл к зеркалу, чтобы наконец-то рассмотреть судьбоносную отметину. Небольшая надпись ровными буквами прямо над сердцем, как с издёвкой. Кожа вокруг всё ещё горела, как от ожога, и была красноватой. Брюнет опустил взгляд на грудь и совсем невесомо провёл по буквам пальцами. Прикосновение отозвалось самыми странными ощущениями, что он только испытывал — лёгкая боль вперемешку с возбуждением.
Он резко отнял от надписи руку, ошарашенно уставившись на неё в отражение. Что это ещё за хрень? Почему он о таком не слышал? Появилось странное чувство, как будто что-то было рядом с ним, как будто кто-то дышал в затылок. Очень чётко почувствовалось явное человеческое присутствие, но это был полный бред: он же в ванной один. Какого чёрта? Это немного пугало. Ощущение пропало за доли секунды, но если он прикасался к метке, оно снова плавно возвращалось. Он не мог ответить точно — этот необычный факт его только что как-либо обрадовал или больше рассердил.
Жутко захотелось подрочить. Просто избавиться от накопившегося стресса. В чужой ванной заниматься подобным было не совсем этично, но подавить желание не вышло от слова совсем, как бы ни хотелось. «Не надо было трогать эту дрянь», — подумалось Хёнджину, и он всё же позволил себе, прислонившись лбом к стене и закрыв глаза, снять напряжение. Ещё какое-то время он просто стоял под горячими струями, приходя в адекватное состояние и смывая с себя остатки своей прошлой жизни, её запахи, оттенки и воспоминания. Всё стекало в сливное отверстие и терялось в глубинах канализации, где ему и место.
Из душа брюнет вышел обновлённым человеком. Метку он больше не трогал.
— О, освежился? Выглядишь значительно лучше. Иди сюда, тут ещё немного съестного осталось, вчера ребята готовили. Не знаю, конечно, что ты предпочитаешь, но тут всего по чуть-чуть, так что выбирай, не стесняйся, тебе нужны силы, — Чан помахал ему рукой из-за угла.
Видеть очевидно лидера какой-то банды суетящимся на кухне в домашних шмотках было забавно. Хёнджин сел за стол, уставленный едой, и впервые за день почувствовал адский голод. Желудок заурчал, требуя внимания, так что брюнет налетел на еду, стараясь сдержать себя от переедания. Его цель — восстановить силы, а не набить брюхо до отвала, какой бы привлекательной не выступала перспектива последнего.
Хёнджин ел, благодаря все высшие силы, если они есть, за то, что послали ему эту возможность перевести дух и восстановиться. Еда была вкуснейшей — домашней, сытной, ароматной. Во дворце Мидаса тоже неплохо кормили рабов, но в основном небольшими порциями, чтобы, не дай бог, не допустить набора веса и мышечной массы, и частенько морили голодом за малейшие проступки и неповиновение. Хёнджин разозлился мыслям, что снова вернулись в то ужасное русло, и мысленно приказал себе собраться.
— Я уйду рано утром, — твёрдо произносит Хёнджин, закончив с трапезой, обращаясь к Чану, что сейчас стоял к нему спиной, наводя порядки на столешнице. — Не в моих правилах злоупотреблять гостеприимством. Но я очень за всё благодарен, правда.
Хвану хотелось бы выразить гораздо больше своей благодарности и признательности, но вышло суховато. Он просто не мог проявить больше эмоций: это всё ещё было морально тяжело. Чан это понял и без слов. Он с пониманием кивнул и пожелал брюнету спокойной ночи. Ему этого сейчас крайне не хватало.
В небольшой тёмной комнате, уже лёжа на самой обыкновенной кровати, Хёнджин думал о чем-то отвлечённом, наслаждаясь ощущением расслабленности во всём теле. Мысли больше не возвращались к пережитому: он уже в фоновом режиме начал вполне успешно выстраивать от них стену. Вместо этого он едва ощутимо и чисто инстинктивно коснулся метки пальцами, снова вызвав ощущение чьего-то незримого присутствия.
— Не знаю, кто ты такой, Ли Ёнбок, — обратился Хван в пустоту с решимостью в голосе, — но надеюсь, что в твоей жизни такого дерьма, как у меня, никогда не случится. Врагу не пожелаешь... И надеюсь, что мы никогда не пересечёмся.
Хёнджин зашипел от боли, потому что на последней фразе метку прожгло.
«Ясно: не отрицать связь с меченым, ибо меткам это не нравится», — записал Хван мысленно, после чего провалился в долгожданный сон без сновидений, блаженно опустошённый и максимально расслабленный.
♡ ♢ ♤ ♧
Рано утром, как и говорил, брюнет проснулся, собрался и спустился на первый этаж, где на диване дремал Чан. За окном только рассвело, но Хёнджин не хотел оставаться дольше и сильнее напитываться этой атмосферой, проникаться ею и привыкать. У него в сжатые сроки нарисовался определённый курс, которому он собирался следовать. Он легонько тронул Чана за плечо, отчего тот разлепил сонные глаза и зевнул в кулак.
— Уже уходишь? — Хван коротко кивнул. — Хорошо, пойдём проведу.
Они двинулись на выход, где Чан открыл огромные двери, выпуская парня наружу, в его новую жизнь.
— Спасибо за всё, — Хёнджин выдал это искренне. Если бы не Бан Чан, кто знает, как бы он выкручивался дальше. Они пожали друг другу руки.
— Рад был помочь. Удачи, Кайден. Надеюсь, ты найдёшь то, что ищешь.
Тряхнув копной чистых тёмных волос, что мелькнули в дверном проёме, привлекая внимание только что спустившегося из своей комнаты Феликса, Хван ушёл, скрывшись из виду. Громадная дверь захлопнулась, и Чан развернулся в сторону блондина.
Феликс стоял босиком в домашнем спортивном костюме на пару размеров больше, чем он сам, сонно потирал глаза и с любопытством смотрел на Чана.
— Кто это был?
— Так, парень один. Я ему помог немного. Ты чего так рано подорвался?
Феликс осёкся.
— Меня как будто подорвало с постели... У меня вчера метка появилась. Я хотел сказать сразу, просто немного... опешил. И вымотался. Дерьмовые ощущения, если честно. Я её ещё даже не видел толком... — он почему-то посмотрел на свои руки, которые тут же отряхнул, как будто от воды.
— А ну покажи, — попросил Чан. Феликс задрал футболку, демонстрируя надпись над сердцем, что всё ещё слегка горела, и зажмурился, как будто ожидая услышать смертельный диагноз. — Хмм...
— У тебя много знакомых, ты не знаешь, кто это?
— «Хван Хёнджин». Нет, определённо нет. Не слышал ни разу.
— У меня были такие странные ощущения...
Феликс хотел было признаться во всём, что чувствовал, но почему-то стушевался и порозовел в последний момент, вспомнив, как ночью на него накатило сильнейшее возбуждение из ниоткуда. Это было как-то стыдно. И почему-то вдруг он проснулся от ощущения тянущей тоски. Будто отняли что-то дорогое. Очень странное чувство. Возможно, когда-нибудь позже они с Чаном ещё это обсудят.