Сказка с картинками

В тридевятом царстве, в тридевятом государстве жил славный царь со славною царицей. И был у них сынишка единственный и ненаглядный. Кликали его Микулкой. Умён и хитёр рос он ни по дням, а по часам.

Царство то во всей красе расцветало. Волшебные курочки несли под сотню яиц за день, ягодки на рассвете зрели, скотинка водилась такая, что днём кусок отрежешь, а к вечеру уж новый вырастет. При дворе том и садик был с наливными яблочками, и ручей имелся с целебной водой. Что коровы, что козы, что птицы сразу парное молоко давали. Чего уж говорить про сам дворец! Весь обвешан расписными, то и дело чирикающими птицами, таил он свои прелести. Без скатерти-самобранки да вечно варящего горшочка ни одно пиршество не обходилось. Какие только гости здесь не бывали – странные-иностранные. Говорят, сам французский король ко дворцу жаловал да на пляшущую утварь засматривался.

Были при дворе и мамки-няньки, они-то нашему Микулушке всячески и угождали: с ложечки кормили, с сосочки поили, да перины воздушные кнутами взбивали. Сказывала ему одна, что в давние-предавние времена, лет эдак пятьдесят с половиною назад, злой змий в граде царствовал. Всех губил, никому жить не давал, народ честной пугал. Долго думали люди как с нечистью справится. Вышел тут из толпы отец Микулушки и говорит:

- Вот, братцы, поступим так: как змей лететь примется – все тряпки-кувшины со дворов попрячем да и сами в домах затаимся, авось не заметит птица-лётная муравьёв человеческих! – на том и порешили. Пролетал змий очередной раз над городом – народа как след простыл. Мужик один чихнуть хотел – так ему лапоть в нос по самое «не хочу» заткнули. Покружил-покружил змий и улетел ни с чем.

Все ликуют, кричат, да шапки вверх бросают. Согласовали спасителя царём сделать. А там всё на лад пошло. Нашёл он себе жёнушку – богатыршу знатную, спелся с нею и в полную силу править стал. С их помощью и под их же управой начал народ хозяйство налаживать. Так, потихоньку киселёвые реки вырылись, да молоком заполнились, и кошки научились на три голоса частушки петь. А потом и он, сынишка появился, да такой хорошенький уродился, что с детства холился и лелеялся с утра до ночи.

Слушал Микулушка сказки бабкины, смотрел всё вокруг, смотрел.. - так и пришёл к мысли, что сам царствовать хочет в таком государстве. Спустился по позолоченным порогам вниз с высоченной печки-самоварки, отмахнулся от мамок-нянек и, волоча рукава по полу, чуть ли не поплыл по красной ковровой дорожке в покои своего царя-батюшки. Вваливается, он, значит, покамест старшие плюшки жуют, и выпаливает:

- Править хочу! Тут! Здесь и сейчас! – родители только головой покачали. Впал наш Микулушка в пучину чёрную, пучину чёрную - печаль горькую, забесновался, стал по-волчьи выть, место на троне клянчить. Минуту рыдал, другую по полу катался – не выдежали царь с царицей, сжалились и предложили единственному и ненаглядному своему в соседнем царстве-государстве заправлять.

Вот-то обрадовался Микулушка – порешил, как в свой дворец прибудет, так сразу пир закатит – ещё получше, чем у батюшки с матушкой. Снарядили в кафтан красный, причесали, всучили в руки авоську с хлебом и солью, да катапультой через лес запустили. Приземлился он в тридесятое царство, тридесятое государство, подле дворца, а там его уже послужник встречает да корону в руки всучивая, приговаривает:

- Расположайтесь, батюшка, народец только вас и ждал! – и сделался царевич царём. Поселение ему досталось хиленькое, всё серое-пресерое, мутное-премутное, не как во дворце бывшем. Но делать нечего, смирился Микулушка, взохнул только тяжело-тяжело, да за думу принялся: как град свой отстроить? Как народ красивым и весёлым сделать? Думал-думал, умаялся, знать, тяжкие мысли в голову-то лезли.. Насилу оправился.

Долго думать ему не пришлось, животик опустел, заурчал, кушать запросил, хлеб-соль из авоськи в желудке испарились, когда ещё царевич к государству летел. Ходит Микулушка по дворцу, ищет, кто б его накормил, такого махонького да нежненького, как цветочек аленький. Раз дворец по кругу обошёл, два, на третий уже выдохся. Оказалось, некому его, такого бедненького несчастненького здесь подчевать, как же так?! Наплыла над Микулушкой туча тёмная, слезами горючими он обливается. Обливался-обливался, но и тут устал, нелёгкая это задача – жидкости из себя выдавливать. Вдруг озарение пришло к царю, он прямо почувствовал как ума на должности прибавилось, раньше бы Микулушка до такого не додумался. Народ же есть! он его кормить и должен. А тут как раз петухи запели – стало быть, пора на трибуну выходить да истину в люди нести. Заносился Микулушка, еле балкончик отыскал. Выходит к толпе и говорит строгим голосом, по-царски:

- Есть хочу! Дай еды мне! Живо! – и давай пальцем в какую-то тётку тыкать, того и гляди истерику закатит. Уж больно знакомой она ему показалась. Не нянька ли? Может батюшка её в помощь своему любимому ненаглядному подослал?

Народ стоит, только рот разинуть успел, но, деваться некуда, царь-то их новый вон какой сурьёзный, с таким лучше не пререкаться. Старый-то им волю дал, управляться с ними не захотел – так вот и пожал свои плоды, обленились все и хозяйство забросили. Во дурак! Собрались всей гурьбой, пшеницу засеяли да на костной муке вырастили. Стали муку молоть – мельницу от грязи оттерли, с лопастей паутину поснимали, посуду всю до блеска выскаблили – нечего государю из грязной тарелки питаться! Ему не абы какую надо – под роспись отдали, обожгли и лаком обмазали. Наскоро и печь новую выложили, свежую. Месили аж до полудня, сто потов сошло, всё бегали, высматривали – не заскучал ли их царь Микулушка.

А Микулушка времени не терял! Привязал к мухе палочку за ниточку – принялся следить за нею, доследился и сел указ писать, мол, так и так: ввожу новый транспорт и рабочую силу в виде летательного объекта. Ну, это он, конечно, думал, что так пишет, на самом же деле грамоте обучен не был за ненадобностью, по указам оно ж и так всё понятно, а если не понятно – спросят, не немые ж ведь – обрисовал он листочек палками да закорючками и сразу почуял как в нём ума прибавилось.

Как раз напёк народ хлеба всякого – и ватрушки, и пирожки, и гренки – всего наделали для царя своего любимого. А как тут ещё благодарность свою выражать? Уже и в доверие ко всем вошёл, и хозяйство вон как поднял! Накушался Микулушка досыта. Сразу и на душе легче стало, и на желудке тяжелее. Ухнул-ахнул и.. икать принялся! Да так икает, что стены во дворце ходуном ходят. Заволновался народ: не случилось ли что с их царём батюшкой? А Микулушка сам не свой – никогда с ним таких ужасов не приключалося, чуть что – сразу толпою окружали и первую помощь оказывали!

- Ой, что же делать, мне и-к бедненькому! Никто киселька ни принесёт да молока парного не отыщет! – и давай прыгать от недуга своего зловредного. Допрыгал так до балкончика злосчастного, взглянул на избы поваленные и чуть ли не навзрыд заорал:

- Пи-и-к-ть хочу! – всполошился народ, заметался. Не было поблизости ни ручьёв чистых, ни рек, ни морей. Одна только лужа посреди града затесалась. Разлеглась когда-то на главной площади, там лежать и осталась. Год-другой она не уменьшалась, только росла всё вглубь да вширь, пока не сделалась огромною лужищей. Тут ей и нашлось применение. Раньше-то только с дождями жижи набирали. Воду с неё в кувшины лопанные додумались налить, да через песок прогнать. Вот и вышла – питьевая, но царя недостойная! Куда ж им, с чумазой кружкой, с водой лужиной и к государю!?

Собрался второй раз народ дружной кучей и давай вокруг лужи землю рыть – канал копать. Да не абы какой канал! Всё глиной залили, разгладили до скольжения, снарядили мужиков, чтоб от моря через чащу туннель вырыли, а на каждом метре сито очищающее прикрепили. Нелегко далась народу эта задачка, но как услышат – царь икает, сразу в два раза ускоряются. Еле как до вечера успели, но сделали! Кристально чистая водица имелась теперь у них на главной площади. Билась и журчала от моря до канала – от канала до моря. Живность даже боялась туда попадать – чтоб от стыда не сгореть, от того, что такую красоту попортили. А лужа так и осталась на своём месте, как достопримечательность, приказа убирать её не поступало. Выдули стакан тончайший, погрузили в блестящий подстаканник и понесли на двор.

Микулушка весь день ничего делать не мог – так его треклятая икота замучила. Уже и дыхание задерживал, и на одной ноге скакал, и собственной тени пугался – всё бестолку. Но вот чудо спасительное – достали водицу жданную. Выхватил Микулушка из рук мужичины стаканчик, вбежал к себе в комнатку и давай, как матушка учила – глоток, кивок, глоток, кивок и так двенадцать раз подряд – ни больше, ни меньше, иначе не выйдет путного ничего! Как указано сделал и замер. Ринулся к бумажке да давай чиркать: издаю указ, что надобно, икая, пить воду 12 раз ровно, после чего головой вперёд-назад покачивая. Сложил свои закорючки в немалую стопочку указов, состоящую теперь из трёх листов (на втором он баловался – солнышки рисовал) и вновь учуял ум царский в себе. Как же народу легче станет, когда они о таком способе узнают! Меньше от икоты будут страдать – больше работать.

Вечерело. Микулушка на балкон вышел да так истошно завизжал, что все ко дворцу сбежались. Потрёс он пред ними листками и глаголил величественно так:

- В общем, теперь это, вы мухами владеете и от икоты 12 глотками воды лечитесь. Понятно? – народ ничего не понял, но почему-то так обрадовался и одобрительно закивал. Только вечер, а они уж вон на каком уровне. Гляди, неделя пройдёт, и уже царство не хуже тридевятого отстроят с таким-то государем.

Ночь на дворе, ложится народ спать. Вот и царю пора бы. Укладывается Микулушка на кровать огромучую и тут ему угодить не смогли – перина не взбита, подушка не подоткнута, а одеяло так вообще – не расправлено – ужас, а не ложе! Хотел вновь выйти на балкончик да повозмущаться, но не тут-то было. Мор напал такой, что не то, что вставать – переворачиваться лень. А сна всё нет. Неудобно лежится Микулушке, а он и сделать ничего не может. Пробовал нянек-мамок позвать – нет их, не отзываются. Так и провалялся полночи похлипывая от несчастной доли, лишь с петухами заснул.

Собрался народ в третий раз на площади, государя своего зовут-зазывают. Нападают на них вражины степные, туниядцы и безбожники – дома грозятся обобрать, а людей – кого в рабов, кого на тот свет отправить. Из защиты у них – ни мечей, ни щитов, только стена – да и та полуразрушенная вокруг града стоит. Уже и кричали, и камнями в окна кидали, хотели было кого-то во дворец посылать, да со страху царский сон потревожить – так и не решились. Взялись пока до обеда подождать – авось страшного ничего не случится, да и государь снизойдёт к ним на милость. Так и вышло. Проснулся Микулушка к обедне, почесал бок, натянул корону, почавкал сладко-сладко и решил: снова в народ выйдет, чтоб еды заполучить. А не тут-то было. Взмолились все, на колени погрохались: так и так, мол, помощи ждут от своего царя батюшки. Микулушка поначалу совсем чуть-чуть испугался, а потом вспомнив подвиги папеньки своего, начал план великий продумывать. План, царского ума достойный. А народ всё стоит у балкона, отклика ждёт да за дела взяться никак не может – очень уж их волнует судьба царства-государства родного любимого.

- Порешил я так, значит, сам до сего додумался, сам вам ведаю. Вы, значит это, стену совсем уберите, потому что вниманье она привлекает, а вместе с тем! –Микулушка сделал многозначительную паузу – Всё со дворов попрячьте и сами в домах затаитесь, чтоб ни продыху слышно не было! Приедут бусурмане, глянут – заброшенная деревушка и ускачут восвояси – повеселел народ, покрасивел, уселись все в кружок и стали нападения ждать, а пока ждали – пышки царю пекли да морсу разноцветного наливали.

Налетел ветер, почернело всё вокруг – значит войско поганое надвигается. Всё как царь повелел сделали и ни шороху, ни звуку – засели.

Приехали вражины на землю – ни стены, ни охраны – видать, бороться с ними никто не желает, смирились все и участь свою приняли - так и понеслись по кругу всё громить. Печи белые в труху разнесли, подносы медные да тарелки позолоченные по мешкам раскидали, из канала воду в вёдра и в табор вычерпали, глядь – и до народа добрались. Расшвыряли всех кого-куда, два десятка повязали и узниками своими сделали. Тут уж не поймёшь, что хуже – в плен или на смерть. Огляделись – дворец остался, да таким он неприветливым им показался, запущенным и пустым, что развернулись и восвояси уехали – никого в граде живым не оставили. Кроме Микулушки, царя батюшки.

А Микулушка времени зря не теряет - за столом сидит да ножками болтает. Непростая эта доля царская, тяжело ему бедненькому в своём государстве заправлять. Посидел так ещё немного и удивился – что это его, ненаглядного есть никто не зовёт? А время ужина на подходе, чего им стоит – ко столу подать? Или в царя своего не веруют? Усомнились ли? Вышел Микулушка на балкончик с речью убедительнее обычного да только рот разинул: повсюду мрак, пыль, воняет да ещё и человечина валяется.

- Разлеглись! То-то! А ну живо мне кабана изловить да исжарить как следует! – охватил строжайшим немым взглядом град и удалился в покои свои. Только вот до утра ему никто так ничего и не преподнёс. Расстроился Микулушка, обиду затаил, последней каплей такое непослушание было, с такими брёвнами царского ума себе не прибавишь. Наконец-то можно было губу надуть, руки скрестить и обратно к матушке с батюшкой отправиться. А чего ж ещё ждать? Сказано-сделано.

- Ну и живите тут, как хотите! – крикнул он напоследок, притащил рогатину на крышу, сложил в авоську хлеб остаточный и взмыл вверх, к дому родному направился. Приземлился, а там его уже ждут да с улыбками встречают, всё распрашивают «Как царствовал?», «Не утомился ли?», «Хочет ли кушать или пить чего?». Микулушка отнекивался-отнекивался, но на все вопросы отвечал да с царём и царицей обнимался. А сам порешил: не надобно ему другого царства, в своём родном хорошо. Сейчас папенька состарится и на тот свет отойдёт, тогда царевич царём и сделается.

Агафонова Дарья/VeLINKor (2022)