Хоть в гроб клади!

Воскресным утром поле за дачным поселком заливало белое солнце, не скрытое редкими полупрозрачными облаками. Мы, молодые и красивые, хоть в гроб клади, шагали неровным строем по засушенной колее, поросшей сорняками и высокой резучкой.

Тесла горланил матерные частушки.

Бор был непривычно медленным, пусть и отдохнул. Он хмуро рассматривал нас, идущих впереди, и тоскливо вздыхал, но это слышал лишь отстающий Гаусс.

- Ты сегодня мрачный, - немногословно отметил он, поравнявшись с Бором.

- Не обращай внимания.

- Ты бы на другого рукой не махнул. И можешь на себя махать, но я-то на тебя не стану. Тебе что-то не нравится и, знаешь, если это касается братства, тебе бы сознаться. От этого мы все зависим, мы едины, помнишь? – Гаусс говорил медленно и вкрадчиво, повторяя уже заезженную мантру, что мы – одно.

- Знаю, - Бор вздохнул и виновато глянул на него. – Мне не нравится, как мы легко решили, будто знаем, кто за всем стоит. Ну тебе самому не смешно? Какие к черту вампиры?

- Это, быть может, поспешный вывод. Согласен.

- А они убеждены в этом, как дети, честное слово, - Бор всплеснул руками, указав на нас, дурачащихся где-то впереди по колее.

- Да. Но они и есть дети, - с томной улыбкой проговорил Гаусс.

Тесла впереди сделал сальто с бетонного остатка старого столба.

- Видали?!

- Молодец, - крикнул ему Бор, устало посмеявшись, и вернул внимание Гауссу. – Может, ты и прав. Но мне не нравится, что мы можем влезть в то, что нас сожрет.

Последние слова он договорил спешно – им навстречу пошел Бруно, обеспокоенный серьезным видом коллег-основателей.

- О чем болтаете?

- Да уж не о тебе, параноик, - Бор потрепал его по бритой макушке и поспешил вперед, нагоняя нас с Теслой.

- Он не верит в вампиров, - хладнокровно выложил Гаусс.

Бруно, ожидаемо, расстроился. Как серьезный наморщил нос и всмотрелся в удаляющуюся спину друга. Будто мог рассмотреть в движениях признаки предательства. Или тянущуюся к Бору трещину пространства и времени – разлад их отношений.

- Почему мне не сказал?..

- Не переживай. Он признает, что что-то есть. Просто не уверен, что все так уж мистично, - Гаусс хмыкнул и похлопал Бруно по плечу, продолжив речи своим гипнотическим низким голосом. – Мы все еще братство. Мы едины, как и наши цели. Просто у него другой подход. Главное, что мы с тобой знаем, что правы. А Бора со временем убедим. Что?

Бруно так скривился, что даже Гаусс не удержался от недовольного вопроса.

- Я бы не называл это знанием. Когда я что-то знаю, могу это доказать аргументами. Теперь я скорее чувствую, что мы правы, - он вздохнул и почесал ссадины на руке, в напряженном раздумии снова расчесывая старые раны. – Даже если у меня есть аргументы моему чувству, их объяснить другим нельзя.

- А они у тебя есть?

- Ты.

Бруно усмехнулся, щурясь от солнца, забившего в лицо после поворота на рельсы. Теперь наша дорога шла вдоль путей и лучи забивались в самые уголки глаз, мешая видеть, даже если прищуриться.

Мы с Бором шли впереди, краями глаз наблюдая за пытающимся залезть на столб Теслой. Он покарабкался немного и свалился спиной в яму, макнув розовую толстовку в не просохшую после давнего дождя лужу. Вязкая грязь размазалась по ткани и потекла ниже, когда Женёк встал.

- Меня бы мать за такое убила, - я поморщился, представляя, как этот кошмар придется отстирывать.

- Не преувеличивай, - Бор печально посмеялся. – Уверен, она просто о тебе заботится и очень волнуется.

- Да, естественно. Но иногда очень уж навязчиво. Конечно, не так навязчиво, как бабушка, но эта опека утомляет, - я вздохнул, сожалея о своей судьбе, но товарищ потер мне плечо, подбадривая.

- Цени их, ладно? Береги.

Я увидел в серых глазах-хамелеонах, блестящих теперь и небесным голубым и травяным зеленым, боль и тяжкую серьезность.

- Конечно.

- И еще, Фейнман... - Бор отвернулся и хмуро смотрел вдаль. – Будь осторожен с Бруно. Он иногда бывает... одержим.

- Почему ты говоришь мне это? Я думал, вы лучшие друзья?

- Именно поэтому и говорю. Ты поймешь, если у тебя появится такой друг.

Я чувствовал в нем столько глубинной боли, сколько не смог бы вынести. И, вопреки совету Гаусса, который так ценил, не смог ничего сделать. Не посочувствовал по-настоящему. Только закрылся, растерянный и смущенный. Я никогда не был мудр.

Бруно обогнал нас, весело дребезжа о том, что мы пришли, и, опередив даже Теслу, первым донесся до столба. Уцепившись за металлическую коробку на нем, напоминавшую обычный щиток с оторванной крышкой, запыханно улыбнулся нам.

- Заряжаю!

Тесла заухал, как на спортивном матче, завороженно смотря на красную кнопку, включающую громкоговорители. Когда Бруно нажал ее, Женёк прочистил горло и принялся декламировать стихи. В первый миг я дрогнул – нажатая кнопка активировала систему экстренного оповещения и по всей округе разнесся бодрый голос моего друга, с полной серьезностью и выражением зачитывающего произведения высокого искусства:

- А муха тоже вертолёт, - высокопарно начал Тесла, - Но без коробки передач! А по стене ползёт пельмень, и все коленки в огурцах. Он деревянный, как кирпич... Он волосатый, как трамвай... А этот стих – он про любовь! И ты его не забывай!

Когда он закончил, мы чуть не катались по земле от хохота. Следующим Бор зачитал Есенина – прощание с Мариенгофом, которое, как объяснил нам, выучил в школе прикола ради. На строчке: «Толя, Толя, ты ли, ты ли», - мы дружно завопили в восхищении Есенинской находчивостью, а рыдающие уши, что плескали по плечам, довели нас до неудержимой истерики.

Прервал гогот смелый Бруно, заготовивший матерные стихи Маяковского. И, верно, наша провокация еще кое-как сошла с рук, а это было уже через край – с другого конца провода, где бы он ни находился, на нас заорал мужской голос.

- Значит так, шпана малолетняя! А ну свалили оттуда, пока полицию не вызвал.

И мы рванули прочь, что было сил, долбя по рельсам пятками и беззаботно хохоча. Не знаю, был ли когда-то еще так глуп и безнадежно беспечен. И уже точно больше не буду.

А вечером мы собрались на электричку. Старый поезд, покачиваясь, остановился у тихой станции. На платформе были только мы да пара бабусь с баулами овощей.

Мы завалились в пустой вагон. Тесла тут же запрыгнул на коричневое кожаное сиденье ногами, скинув не завязанные цветочные кеды, и расположил по очереди все наши полупустые рюкзаки на полке. Потом мы устало растеклись по лавкам и едино выдохнули, как настоящее братство.

Бор привалил голову к окну и спрятал глаза от рыжего вечернего солнца, уходящего за лес и мелькающего между верхушками деревьев.

Бруно сполз по сиденью радом с ним и вытянул ноги, заткнув уши наушниками. Из них долбил какой-то тяжелый рок, но Бруно был так спокоен и расслаблен, будто включил колыбельные.

Тесла ускользнул через проход и улегся, только так его длиннющие огромные ноги удобно вытягивались.

Гаусс сел у прохода и расположил на коленях книгу. Ему повезло спрятаться в тени, и страницы не слепили отражениями солнечных бликов.

Я сидел напротив спящего Бора и невольно вспоминал его слова. Бруно действительно иногда был слишком предан своим идеям, но не зря ведь он назвал себя в честь человека, погибшего за свою правду. Кто-то из нас должен был гореть идеей и вести за собой. Кто-то должен был быть лидером.

А кто, если не Бруно?