Глава 9
Клайд
Клуб "Solitaire", 19:43
Клайд вышел из машины медленно, с тем молчаливым достоинством, которое приросло к нему за годы. Его "Паккард" замер у обочины, мотор ещё гудел, фары лениво вырезали свет из клубящейся пелены вечернего тумана.
Он не планировал сюда ехать. Снова. Он сам себе это повторял. Дважды.
Но «Solitaire» манил, как старая привычка — не опасная, просто привычная. Джаз, скрип кресел, запах пудры, вина и медленной распущенности. И то, как здесь можно было раствориться — без лиц, без вопросов. Без отражений.
Он закурил прямо у дверей. Щелчок зажигалки, жар, затяжка. Дым вышел из ноздрей тонкими струями, растворяясь в холодном воздухе. Солнце почти село, город дышал жаром асфальта и влагой надвигающегося дождя. А потом — поворот ключа судьбы.
Тёмная машина остановилась в нескольких метрах от его собственной. Из неё вышел мужчина — высокий, холёный, в плаще цвета загара и с ухмылкой навеки впаянной в лицо. Не просто ухмылка — привилегия. Деньги. Власть. Самодовольство.
Он обошёл автомобиль, открыл пассажирскую дверь. Нога на каблуке — потом вторая. Женская рука — узкая, пальцы как у скрипачки. Потом лицо.
Лулу.
То, как она держала подбородок. Как не смотрела по сторонам. Как не искала глазами безопасность — только путь.
Мужчина подал ей руку. Касание на полсекунды дольше, чем нужно. Затем — скользнул пальцами по её бедру. Щипок. Слишком близко. Слишком нагло. Клайд заметил, как она чуть напряглась — спина прямая, плечи жёсткие. Но не ударила. Не оттолкнула. Только продолжила идти.
Интерес — холодный, точный — проснулся в нём, как у собаки, почувствовавшей запах пороха.
Он выбросил сигарету и вошёл следом.
Внутри было тепло. И вязко.
Красный свет, глухие тени, сцена в полуготовности, какие-то девчонки репетируют между столами, официанты поправляют скатерти, у бара расставляют стаканы.
Уоррен Корниль — так звали этого человека, Клайд слышал имя. Вращается в кругах повыше, но слишком любит контролировать тех, кто пониже. Мерзкий тип. Такие часто заказывают грязную работу, но всегда требуют делать это чисто.
Корниль уселся за стол, откинувшись так, будто и стол, и свет, и женщина напротив — всё его.
А Лулу — ушла за кулисы.
Клайд пошёл за ней. Молча. Без цели, без оправдания. Просто хотел взглянуть. Только взглянуть. Но на полпути, из-за занавеса, вышел охранник — широкий, как шкаф, с лицом, которое забылось бы сразу, если бы не хруст пальцев, когда он их сжал.
— Пройти нельзя, — буркнул он.
Клайд не стал отвечать. Просто достал пистолет и выстрелил. В ногу. Со свистом, с хрустом, с матом и криком, который никто в баре не воспринял как сигнал тревоги. Здесь крики — часть репертуара.
Охранник рухнул на бок, схватившись за рану, захрипел, закусив губу. Кровь пропитала ковёр.
Лулу появилась в дверном проёме как актриса — из тьмы к свету.
Она смотрела не на охранника. А на Клайда. Как будто стреляли не рядом с ней, а в другой комнате.
— Ну надо же, — сказала она устало. — Если хотели пройти, могли бы просто попросить.
Он шагнул ближе. Словно прошёл через реку крови. Но не замочил ни подошвы, ни пальто.
— Кто это был?
— Кто?
— Мужчина, с которым вы приехали.
Она склонила голову, вытирая помаду в зеркале, будто вопрос его был о погоде.
— Уоррен Корниль. Новый покровитель. Ты ведь знаешь, как это работает. Спонсоры, сцена, жильё, лояльность. Он платит — я танцую.
— А что он получает?
— Всё, что успеет схватить до того, как мне это надоест, — бросила она, не оборачиваясь.
Клайд кивнул. Медленно. Почти утвердительно.
Сделал шаг назад.
— Не знал, что балерины — шлюхи.
Он сказал это не громко. Почти шёпотом. Но слова врезались, как бритва.
В ту же секунду в него полетел бокал.
Он не успел обернуться — не хотел. Стекло разбилось о его спину, расплескав на пальто остатки вина. Он даже не вздрогнул.
А она осталась стоять в проёме. Всё такая же прямая. Всё такая же красивая.
Он ушёл, не оборачиваясь.
Но в груди что-то гудело. Не боль. Не злость. Не зависть.
Интерес. Просто интерес.
Холодный. Как ствол. Как точка.
Как человек, знающий, что скоро вернётся.
Клайд прошёл мимо залитого кровью охранника, не замедлив шага. Из подсобки уже выбежал кто-то из персонала, начал стонать и паниковать, но не поднимать тревогу — в Solitaire знали, кого лучше не трогать. На Клайда смотрели не в глаза, а на ботинки.
Он вернулся в зал, медленно, будто проваливаясь обратно в вязкую тень. На месте Корниля уже стоял бокал коньяка, официант выпрямился по стойке смирно. Клайд сел за дальний столик, у стены, в полутени — так, чтобы видеть сцену, но остаться в углу зрения.
Сигарета снова оказалась в пальцах. Щелчок. Огонь осветил его лицо на секунду. Он глубоко затянулся, откинулся назад. Спина расслабилась. Пальцы, сжимавшие рукоять пистолета, по-прежнему были в напряжении, но дыхание стало ровным.
На сцену вышла она.
Свет софитов лёг на её плечи, спину, бёдра. Она была в чёрном трико, с вырезом до середины спины, в полупрозрачной юбке, в пуантах. Линии тела — как у клинка. Ни грамма лишнего. Всё — дисциплина. Всё — боль. Всё — танец.
Музыка началась — не громкая, старый граммофон, возможно, ещё с войны. Какой-то вальс в замедленном темпе. Пластинка потрескивала. А она двигалась.
Не для публики.
Не для него.
Для чего-то большего. Или, наоборот, для ничего. Танец как выдох. Как привычка. Как форма ярости, которую нельзя крикнуть.
Он смотрел, не мигая.
Она делала вращение за вращением. Пад-де-буре. Медленный подскок. Пауза. И снова. В каждом движении — злость. Не сцены, не театральная. Настоящая, живая злость, переведённая в линию, в угол, в дыхание. Грация, пропущенная сквозь ад.
Лулу не смотрела в зал. Ни на кого. В её лице не было кокетства. Это был не танец женщины для мужчины. Это был танец человека, который знает, что мир прогнил — и танцует наперекор.
Клайд знал таких мало.
Он не замечал, как потухла сигарета в его руке. Пепел упал на лацкан, но он не стряхнул. Просто сидел, пристально глядя, словно выискивал в её теле оружие. Или правду.
Никаких мыслей. Просто тишина внутри и тугой взгляд.
Она сделала финальное вращение и замерла. Свет отрубили. Сцена погрузилась во тьму. Тень за шторой — она ушла. Ни реверанса, ни поклонов.
Он остался сидеть ещё минуту. Потом встал. Подошёл к барной стойке. Не взглянул на Уоррена, который уже развалился в кресле, заказал себе сигару и тёр ладонью сиденье рядом.
— Джек Дэниелс, — сказал Клайд.
Бармен поставил бутылку, даже не спросив.
Клайд налил себе. Медленно выпил. Дым от сигар смешался с паром алкоголя.
Танец всё ещё был перед глазами.
И в этой сцене не было красоты. Была только правда. И что-то, что он не мог назвать.
Он положил деньги на стойку и ушёл, так и не бросив второго взгляда на Корниля.