Лангустины по-Смердячьи

Ростислав Вячеславович Копейкин всем своим видом производил впечатление человека заурядного и мало примечательного: худощавый, невысокий, с вечно понурыми глазами и привычкой не вступать в беседы коллег во время рабочих перекуров; и по сей причине, никакого интереса с их стороны на свой счёт не испытывал. За исключением Лёни Приявкина, начальника отдела кадров, с которым они успели подружиться. По мнению остальных сотрудников, единственным достоинством Копейкина, если так можно выразиться, являлось редкое имя и отчество. Впрочем, повышенное внимание к имени преследовало Копейкина ещё с раннего детства, когда его отец, явно довольный собственными изысканиями в ономастике, всякий раз раскатистым баритоном декламировал, что Ростислав Вячеславович, дескать, изволил на горшке завершить свои дела. Конечно, картину портила и принадлежность к роду Копейкиных. Под такое имя и отчество подошла бы фамилия, вроде Лобанов-Ростовский или какой-нибудь Вельяминов-Антокольский. Копейкин тут никуда не годился, ей богу.

А глядя на него, вообще нельзя было догадаться, что перед вами непременно Ростислав, да ещё и Вячеславович. При первом знакомстве собеседник часто вытягивал шею, выкатывал глаза по пятаку каждый и почти с восторгом переспрашивал: «Правда?» Эта же участь не обошла его стороной и на новом месте работы, куда он устроился год назад. Молчаливость и кротость характера по умолчанию записывали его в разряд интеллигентиков, на которых можно воду возить. По крайней мере, так думалось директору учреждения Алле Михайловне Семеноговой, которая в трудные минуты выступлений перед трудовым коллективом частенько апеллировала к своему неговорливому спасителю, небрежно называя его Ростиком.

Сама же Анна Михайловна не пользовалась у работников авторитетом, ибо врала наотмашь, да и на руку была нечиста. После назначения на должность директора она вцепилась в это благодатное кормило всеми своими пухлыми пальцами. Тут надо пояснить, что дама была весьма дородная, и походка её больше напоминала перекатывание Ваньки-встаньки по коридору.

Вся же внутренняя политика Семеноговой строилась на принципе наседки, что означало сидеть тихо и не высовываться, потому что «у нас всё хорошо». После вступления в должность, угождая беспристрастно всем подряд, как завещал отец нашему литературному брату Молчалину, она позволяла себе разного рода фривольности в обращении к сотрудникам, выдавая себя, то за мать, то за подругу детства. Иногда подобные церемонии сопровождались конфетами, бутылками коньяку, вздохами, пустыми комплиментами, всплесками одутловатых ручек и даже совместными фотографиями. Однако щедроты предусмотрительно падали лишь на тех, за кем чувствовались сила и влияние на трудовой коллектив. Впрочем, именно эти сотрудники периодически и давали основательно прикурить, обличая Семеногову в некомпетентности и вредительстве. Здесь Алле Михайловне приходилось прибегать к усердному слезоточению, внезапному гипертоническому самовнушению и прочим ухищрениям. А уж отыграться всегда можно было на Копейкине.

Сегодняшнее собрание заведомо носило общий характер, то есть совершенно не имело никакого смысла. По старой доброй традиции, в первый рабочий день все сотрудники делились впечатлениями об отдыхе и знакомились с планами учреждения на будущий год. Настроение было лёгкое и шутливое. Девушки красовались в новых нарядах и подбадривали друг друга комплиментами, в то время как мужчины рассказывали о состоянии дорожного покрытия на платных участках трассы, обсуждали полироли для кузова, рекомендовали сорта местного пива, подсчитывали общие затраты на семейный отдых. Копейкин и в этот раз самодостаточно держался в стороне от любых разговоров. Да его никогда и не спрашивали.

Кружки́ по интересам плавно перетекли в конференц-зал, сохраняя неутомимое шуршание и редкие смешки. Наконец, возле стола с гранёным стаканом и бутылкой воды (неотъемлемыми атрибутами иерархического превосходства) появилось округлое тело Семеноговой в платье оранжевого цвета. Откровенно говоря, ей хватало ума не обнажать свои увесистые ноги выше колена, чем часто грешат «молодухи» под пятьдесят. Платье имело свободный крой и сидело хорошо. Как уже можно было догадаться, Алла Михайловна любила церемонии и всячески обустраивала их, так сказать, на высокий манер. Вода всегда оставалась нетронутой, потому как наличие красивой бутылки на столе одерживало верх над жаждой.

Сложенные в замок руки, кокетливый уклон головы и благоговейная физиономия Семеноговой возвестили присутствующим о намерении сказать вступительное слово. Сотрудники умолкли и без особого энтузиазма обратили внимание на руководителя. Вне зависимости от повестки, собрания коллектива никогда не укладывались в отведённые полчаса, не укладывались и в час. А, с учётом малой содержательности и правдоподобности, никак не способствовали возникновению интереса у почтенной ассамблеи к докладчику. Воспринимались такие сходки, скорее, как некая повинность, которую необходимо переждать.

После приветствия традиционно привели причёсанную статистику по выполненному государственному заданию, а также грандиозные планы на сезон текущий. Отмечены были и особые заслуги руководства. Копейкин, наряду со всеми присутствующими, терпеливо ждал освобождения от добровольно-принудительных уз. Однако в финальной части собрания под грифом «вопросы», которое всегда характеризовалось отсутствием какой бы то ни было активности среди слушателей, из зала последовало провокационное замечание о весьма приметном загаре Аллы Михайловны. Но Семеногова предвидела подобный вольтфас и привычно решила спрятаться за худощавое и невысокое тело Копейкина, затерявшегося позади всех сидящих.

- Когда мне было загорать? - заверещала она своим плоским голоском и по обыкновению прибавила «ой», - Почти весь отпуск с матерью в Иркутске провела. Вон пусть лучше наш Ростислав Вячеславович расскажет, где так загорел. Приехал как шоколад чёрный. Рассказывайте, где так загорели? - спросила Семеногова, повторив заветный порядок букв в имени и отчестве, словно заклинание, способное спрятать следы её семидневного круиза на доходы неизвестного происхождения.

- Да я особо, - начал было негромким голосом Копейкин и скукожился ещё сильнее в ожидании пытки.

- Ну-ка сядь поближе, неслышно ничего, - продолжала Семеногова в теперь уже совсем развязной манере, с претензией на юмористику. - Поглядите на него! Деловой такой! Главное, приехал самый загорелый и прячется там, как будто мы не видим.

Надо сказать, что переход на «ты» был в ходу у Семеноговой и осуществлялся сам собою в моменты перехвата инициативы. Копейкин, хоть и привыкший сносить фокусы директора на свой счёт, был ошеломлён столь беспардонной настойчивостью. Мучительная улыбка исказила его лицо.

- Да я чего, - вновь забормотал Копейкин.

- Ой, чего расчегокался, Ростик? - задорно продолжала жарить свою жертву Семеногова; казалось, будто она вот-вот начнёт похрюкивать от удовольствия. - Ты посмотри на него! В шортиках, как пионер. Отощал вон как за отпуск. Тебя жена что ль не кормила? Ну, рассказывай давай! Где был-то?

- В Антибе! - яростно выпалил Копейкин.

- Где-где? Это под Анапой, что ли?

- Под Ниццей. И под Каннами. Как раз между ними. На Лазурном берегу. Прованс. Французская ривьера.

Шёпот в зале как рукой сняло. Голову повернули даже самые говорливые. Вообще заморские слова имеют чрезвычайное воздействие на нашего обывателя. В особенности, слова заветные.

- А ты чего там делал-то? - растерянно спросила Семеногова, тем самым ещё сильнее усугубив ситуацию.

- К подруге ездил. У меня ж там подруга живёт, Эстель Дюран - Светка Бедокурова. В одной песочнице выросли. Как раз на мысе Гаруп у неё там домишко, недалеко от сада Тюре. Ну, как домишко - хорошая такая вилла, квадратов пятьсот, наверное, с регулярным парком, бассейном и винным погребом. Вообще у них городок замечательный: аккуратные домики с зелёными ставнями; улочки с брусчаткой; на каждом углу кофейни и брассери, с цветами и маркизами (это навесы такие). Вот там почему-то органично себя чувствуешь на какой-нибудь Феррари Портофино со сложенной крышей. Светка меня в аэропорту как раз на Феррари встречала. И давай по своим мишленовским ресторанам таскать. Что только не пробовал: и гребешки, и голотурии. А каких там лангустинов готовят! Мне даже неловко стало, что приехал и только жру без остановки. Ни достопримечательностей не видел, ни на пляже толком не был. Светка смекнула и говорит, что одно с другим легко совмещается, тут же кому-то набирает по телефону и начинает по-французски тарахтеть. Хотя в школе у неё по французскому всегда тройка с натягом была. Короче, приезжаем на следующее утро в марину. А у Светки там, оказывается, собственная яхточка болтается. Ну, как яхточка - нормальная такая посудина, футов семьдесят, наверное. Команда из трёх человек встречает нас на борту: капитан, помощник и повар (он же официант). Вышли мы, значит, из порта и двинулись в сторону Монако. А утром лёгкий бриз обволакивает всё тело, дышится очень легко. На завтрак - только фрукты и кофе с минералкой. Светка больше ничего не ест с утра - в форме себя держит. В общем, изголодался я до обеда. А на обед - салаты, сыры, крабы и мои любимые лангустины. А ещё в придачу - трёхлитровая бутылка Дом Периньона. И так хорошо нам зашло сухое розовое под лангустины, что мы и давай его со Светкой хлестать! Она-то по молодости и не столько в себя вливала. Так всю бутыль и высадили. В общем, разморило меня. И ладно бы пойти в каюту поспать, так ведь нет же: кой чёрт дёрнул на флайбридж подняться! Ну, вырубило меня там, на диване. Так и пролежал под солнцем до самого вечера, пока обратно в порт не вернулись. Поджарило, конечно, основательно. Но в целом загар лёг очень хорошо.

Копейкин внезапно замолчал. Физиономия Аллы Михайловны была таковой, будто в голове у неё зажевало перфокарту. На лицах некогда равнодушных коллег не было ничего, кроме немой зависти. В воздухе чувствовалось всеобщее изумление, оттого что всё это случилось именно с щуплым и невзрачным Ростиславом Вячеславовичем. Семеногова хотела неуклюже разрядить обстановку кокетливой шуткой о том, что Копейкин мог бы взять её с собой, но вовремя осеклась - не тянула она на Светку Бедокурову, а уж на Эстель Дюран и подавно; да что там говорить, и зад бы в Феррари не влез. Наконец, кто-то из сотрудников опомнился и предложил завершить без того затянувшееся собрание. Народ стал стекаться по коридору в сторону курилки, хотя обсуждать уже было нечего. Единственным предметом для дискуссии, помимо злобных и пошлых шуточек в адрес Копейкина, стало его новое прозвище, и на всеобщем голосовании победу одержало словосочетание: Тощий Везунчик. Поставив точку в этом вопросе, самые инициативные предложили отметить первый рабочий день в новом сезоне и захлопотали по организационным вопросам. Копейкин никогда не оставался на банкеты поскольку его никогда туда не приглашали. Он неспешно направился к служебному выходу, как вдруг сзади подлетел Лёня Приявкин.

- Ростислав, я так рад за тебя! - произнёс он с неподдельным восторгом. - Сам уже лет десять мечтаю проехать по Лазурному побережью. Прямо фетиш, незакрытый гештальт. По карте давно всё изучил, достопримечательности выписал, даже маршрут составил на каждый день. Только больно уж дорого выходит. В хостеле жить не хочется. Да и еду в супермаркете покупать тоже не комильфо. Понимаешь, задрипанный хостел и замороженная пицца в Антибе - это прямо извращение какое-то. Жаль, подруги такой у меня нет. Слушай, ты замок Гримальди видел? А ещё собор у них там есть знаменитый, Имаккуле-Консепсьон? У Светки твоей яхт-клуб, который рядом с фортом Карре? Так хочу на паруснике попробовать! Ты, кстати, в музее Пикассо был? Чёрт, да мы бы там с тобой целыми днями пешком ходили. Хотя нет, пешком по Антибу не комильфо - арендовали бы кабриолет. Ты так классно рассказывал, как будто всё это со мной случилось. Видел бы ты их лица! Ты их всех уделал, особенно нашу кошёлку. Молодец! Рад за тебя.

- Да не был я ни в каком Антибе! - взвизгнул побелевший сквозь загар Копейкин.

- Как не был? Ты что такое говоришь, Ростислав? - растерянно промямлил Приявкин.

- Вот так - не был. Выдумал я всё, чтобы эту отбрить. Достала она меня за целый год. Они меня все достали.

- Погоди, а загар откуда? - недоверчиво продолжал Приявкин.

- Откуда-откуда! В Бакшеево картошку копал. С женой. Терпеть её не могу, эту картошку. Так всё равно каждый год на проклятые раскопки тащит. У меня вон вся шея и руки обгорели, словно их коптили весь отпуск. Рубашку снять стыдно. Теперь этот загар дачника до осени не смыть. Ненавижу эти торфяники, эти Шушморские топи, это болото! Я на Лазурное побережье хочу. Лежать на песках Жуан-ле-Пен и не думать ни о чём. Хоть раз в жизни лангустинов этих попробовать. Хочу, хочу, хочу! Понимаешь, Лёня? А она меня - в Бакшеево. Ещё и попрекает, что зарабатывать не умею. Я терпел, терпел, потом как дам стаканом об пол - вдребезги. Никогда посуду не бил, а тут не выдержал. В чём был до Рошаля пешком дошёл, на автобус прыгнул - и к матери в Москву. Дурак я, конечно, что вспылил. Три дня уже у родителей ошиваюсь. Что делать, Лёнь?

- Да ладно, не расстраивайся ты так. У всех бывает. Помиритесь.

- Нет, Лёня, нет. Она не простит. Вот кретин! Мне так плохо без неё. Не могу.

- Успокойся, всё будет хорошо. Ответь - тебе звонят.

Копейкин достал телефон, на мгновение замер и вдруг задышал громко и отрывисто, глядя на экран. Звонок всё длился и длился. Наконец он решился ответить на вызов.

- Алло! Привет... Нормально, а ты? Хорошо... Это ты меня прости. Нет, это я виноват... На море? Когда? За свой счёт? Да хрен с ним, с этим морем. Лучше на дачу, там хорошо и спокойно. И докопаем заодно... Пока доберусь с пересадками - к ночи буду, не раньше. И я тебя, очень!

- Вот видишь! - восторжествовал Приявкин. - А ты нос повесил. Не комильфо. Вот что, я с тобой поеду. Докопаем там всё по-быстрому - и на рыбалку. Водоём у вас там какой-нибудь имеется?

- Есть там одно озерцо в лесах, «Смердячье» называется. Гиблое место, - бодро ответил просветлевший Копейкин.

- Озерцо, говоришь? Ладно. Гребешков наловить, конечно, не обещаю, но какая-нибудь плотва под сыром на обед точно будет. Вот тебе и лангустины «по-Смердячьи».

19-21 июля 2022г.

© Артур Мартиросов