Глава 13
Это была странная ночь. Спроси кто у Гарри на следующее утро, уверен ли он в том, что приход Смерти ему не привиделся, и он не смог бы ответить уверенное «да» или же «нет». Вопросов визит нежданной дамы принес больше, чем ответов. Чего только стоило такое близкое — или дальнее? — родство с Певереллами, по словам Смерти — персонажами одной из магических сказок. — За множество поколений история, изначально рассказанная Игнотусом своему сыну, была переврана и искажена бесчисленное количество раз. Когда потомок Игнотуса по пьяни поведал ее этому Бидлю, тот написал эту детскую сказочку, — с видимым наслаждением, смешанным с раздражением, вещала Смерть. Раздражение, кажется, было вызвано тем, как преподнес все в своей сказочке Бард Бидль, а вот о причинах наслаждения Гарри мог только догадываться. Он подозревал, что Смерть просто счастлива быть рядом с ним, иметь возможность, наконец, поговорить, и не знал, как к этому отнестись. История о том, что он — перерожденный Харальд Певерелл, названый сын самой Смерти, ввела его в ступор. Подросток не помнил ничего из прошлой жизни и сомневался, что он был именно тем самым Хари, которого так любила Смерть, но он не мог не отметить некой схожести их судеб. Взять хотя бы раннюю потерю семьи и издевки родственников, желание поступить на Гриффиндор, любовь к Хогвартсу. Этого было мало, чтобы судить о себе, как о погибшем много веков назад Харальде, но, тем не менее, слушая рассказы Смерти, он не мог не верить ей. Слишком искренна она была.
— Меня в ней выставили непонятно кем! Стала бы я злиться, что какие-то смертные нашли способ переплыть какую-то реку! Вы, люди, вольны сами менять свои судьбы. Хотя в одном сказка права — прокляв Дары, я обрекла твоих кузенов, а Игнотус умер в почтенной старости в окружении любящей семьи. Хоть забрала его не я, уверена, он принял Смерть, как старого друга.
Гарри слушал истории из жизни Хари Певерелла, затаив дыхание. Все это казалось невероятным. Судьбы, перерождения. Возможно, его родители тоже переродятся. И Сириус. Вспомнив крестного, Гарри с трудом сглотнул ком в горле. Хотелось бы увидеть его еще раз, и Воскрешающий камень был бы очень кстати. Он все еще не мог поверить, что его мантия, передававшаяся в Роду Поттер из поколения в поколение, является Даром Смерти. Удивительно. — Камень? Насколько мне известно, он у последнего потомка Кадмуса. Да, Волдеморта. Смешное имя выбрал себе этот глупец — полет смерти. Мы не умеем летать, но можем перемещаться. Летать для нас не имеет никакого смысла, хотя, если попробовать, вполне могло бы получиться. Ваша аппарация куда слабее наших перемещений. Для нас не существует рамок и ограничений. Я могу появиться где угодно и когда угодно.
Получается, чтобы еще хоть раз увидеть Сириуса и — Гарри не сдержал внутренней дрожи, почувствовав, как внутри все сворачивается, наливаясь теплом — родителей, ему нужно забрать кольцо у Волдеморта. Час от часу не легче. Почему все в его жизни упирается в этого проклятого убийцу?! — Прости меня, дитя… я не успела помешать ему… — голос Смерти звучал непривычно печально. — Часть его разодранной в клочья души поселилась в твоем шраме, — он чуть не лишился чувств от переполнявшего его ужаса, испытывая ни с чем не сравнимое отвращение. Это не могло быть правдой. Но шестеренки в мозгу уже пришли в движение, сопоставляя факты. Поэтому он может говорить на парселтанге, поэтому видит глазами Волдеморта. Эта их непонятная, ненормальная связь, причину и суть которой ему не смог объяснить Дамблдор…
— Ох, не бойся, малыш. Ты
— это ты. Ты остаешься собой, даже неся в себе частичку другого. Это неприятно, не спорю, но не смертельно и не делает тебя кем-то другим. Даже я не знаю, как безопасно извлечь это, я никогда с таким не сталкивалась. Но, если захочешь, мы обязательно найдем выход. Главное, помни — этот несчастный, изуродованный клочок чужой души не делает тебя хуже. Ты остался тем же прекрасным человеком с добрым сердцем. Ты остался собой. В тебе есть лучшие черты, которых Волдеморт никогда не понимал и не признавал. Ты полюбил такую, как я в прошлой жизни и оставался верен своему сердцу до последнего вздоха; в нынешнем перерождении ты остался тем же. Бесстрашный ребенок, спасающий других, любящий людей, глупо лезущий на рожон, верный себе и тем, кого искренне любишь. Я уже говорила тебе однажды о том, что способность любить мир таким, каков он есть — величайшее твое сокровище, с которым не сравнится ни одна другая добродетель. Помни об этом.
Она говорила ему множество вещей, которые ему было необходимо услышать. Он никогда раньше не понимал Дамблдора, вечно вещавшего о силе любви, но, кажется, теперь понемногу начинал осознавать всю ее ценность. Любовь к родителям позволила ему отказать Волдеморту на первом курсе и защитить философский камень; любовь к Гермионе, Хагриду и Рону помогла ему спасти Джинни на втором; неожиданно горячо вспыхнувшая в один миг любовь к крестному дала ему сил вернуться в прошлое, чтобы спасти Сириуса от поцелуя дементоров и помочь ему обрести свободу. Он так и не смог решить для себя, любовь к кому помогла ему сбежать ночью с кладбища от Волдеморта, но, поразмыслив немного над этим, пришел к выводу, что то была любовь родителей к нему. Вот только именно любовь к Сириусу в итоге погубила его крестного.
— Помню, я почти впала в бешенство, когда обнаружила тебя в том зале с зеркалом и твоим одержимым профессором в тюрбане. Я рада, что сожгла его, — сказала ему Смерть, и Гарри был поражен тому, что и тогда, оказывается, был спасен ею. Не в первый раз и, кажется, не в последний. Благодарность затопила его сердце. — А когда я узнала, что ты полез к той змее и игрался со временем, сражаясь с этими мерзкими существами, дементорами, я чуть не сошла с ума! Несносный ты ребенок! Неугомонное, безрассудное дитя! Я не могу быть рядом с тобой постоянно, но ты всегда умудряешься находить приключения там, где любой другой смертный благоразумно пройдет мимо! — эти укоры звучали смешно после всего, что он пережил. Но почему-то стало так невыносимо приятно, что есть кто-то, готовый отругать его за все эти безумства и велящий не лезть на рожон. Гарри слишком привык со всем справляться самостоятельно и не ждал от взрослых никакой помощи. К ним с Роном и Гермионой никто никогда не прислушивался, а Сириус был только рад тому, что он ищет приключений и в этом похож на отца.
— Во время твоего сражения на кладбище я успела прийти лишь под самый конец, — с сожалением произнесла Смерть,
— Ты, благо, успел сбежать. И, Гарри, мне действительно жаль, что ты потерял своего крестного. Он любил тебя, сейчас он счастлив. Там, за Гранью, он, наконец, встретился с теми, кого любил, чью потерю так и не смог пережить. Они наблюдают за тобой, Лили и Джеймс Поттеры, Сириус Блек. Они хотят, чтобы ты жил. Цени эту жизнь и проживи ее так долго, как только сможешь. Я об этом позабочусь. Гарри почувствовал, как слезы навернулись на глаза. Неожиданное, но такое долгожданное облегчение затопило его искалеченную душу, очищая ее. Если Сириус счастлив там, то и он будет счастлив за него. Осознание этого не уменьшит боль и не избавит его от горечи и печали, но он сможет идти дальше, стараясь корить себя немного меньше. Кто бы мог подумать, что переосмыслить все и многое понять ему поможет именно Смерть, но, тем не менее…
— Простите, я не готов назвать Вас своей матерью. Я благодарен Вам за все, правда, но… моя настоящая мама… Лили, я люблю ее. Мне кажется, что я предаю ее. — Ему было стыдно и неудобно говорить такое той, что так искренне, самозабвенно любила его, но он не чувствовал себя готовым ответить тем же.
— Я вижу Вас всего шестой раз, давайте пока узнаем друг друга получше. Как бы неприятно ей ни было, она уважала решение своего названного сына. Все же, во многом он был прав. Насколько легко и быстро можно привязаться к незнакомцу в детстве, настолько же тяжело для взрослого принять кого-либо в свою жизнь. Тем более назвать матерью. Гарри не мог открыть свое пострадавшее от потери родного человека сердце также просто, как когда-то давно открыл его Хари. — Я буду ждать, мое сокровенное дитя, — Гарри изумленно взглянул на нее, и Смерть безошибочно поняла причину его удивления, искренне посмеявшись над его озадаченным, немного смущенным лицом.
— То, что ты не готов назвать меня матерью, не меняет того, что я люблю тебя. Когда-то давным-давно я признала тебя своим сыном и не собираюсь отказываться от этих слов, даже если ты будешь меня ненавидеть или во всех последующих жизнях никогда больше не сможешь меня видеть. Я люблю тебя, Гарри, и хочу, чтобы ты знал об этом.
Он прокручивал в голове все их беседы по тысячу раз, с каждым разом открывая для себя что-то новое, видя прежде скрытый или непонятный сразу же смысл тех или иных слов. Гарри был растерян и немножечко счастлив, но не знал, как об этом сказать. Все же, Гермиона была права — их с Роном понимание чужих эмоций, чувств и способности открыться, не тормозя, не зависая и не краснея, оставляли желать лучшего. Возможно, пришла пора меняться.
***
Июль пролетел с катастрофической скоростью. Ему писали друзья, он каждый день подолгу беседовал со Смертью, убирал дом, выполнял поручения тети Петуньи. И каждый день, час, минуту думал о том, что в нем живет душа его злейшего врага. Если бы не поддержка Смерти, ее добрые, утешительные слова, сказанные тогда, Гарри, несомненно, подумывал бы о том, чтобы наложить на себя руки, но, проснувшись на следующее после этого разговора утро, неожиданно для себя понял, что прожил всю жизнь с этим самым осколком души, не чувствуя себя из-за этого злее, хуже или гаже. Он не стал другим, просто узнал о себе то, чего не знал раньше. Это не меняло его, и если он хорошенько поищет, несомненно, сможет найти решение этой проблемы. А если подключит к поискам Гермиону, ответ будет найден в два раза быстрее.
Гарри прожил июль, собирая себя заново, восстанавливая себя после гибели дорогого крестного и узнавая свою новую знакомую. Он так привык к новому распорядку дня и спокойному времяпрепровождению, что впервые даже не задумывался о досрочном побеге из дома Дурслей. Родственники его почти не трогали и позволяли племяннику, ставшему еще более ненормальным, чем раньше, и разговаривающему с самим собой, заниматься своими ненормальными делами в своей комнате, разумеется, после того, как он переделает всю назначенную ему работу по дому. Сегодня Гарри исполнилось восемнадцать лет, а Дурсли, как обычно, забывшие о его дне рождении, отправились в Лондон на какую-то вечеринку по приглашению. Кажется, это было что-то, связанное с обществом садоводов, а дядя Вернон за завтраком говорил о газонах и прекрасных цветах Петуньи, из-за которых они и были приглашены… Поттер смутно ощущал, что, кажется, уже было нечто похожее, но никак не мог вспомнить, что именно ему эта ситуация напоминает. Строя разнообразные догадки и промучившись с поиском решения до самого обеда, он услышал звонок в дверь и пошел открывать ее, неожиданно вспомнив. Год назад Дурсли точно также поехали на какой-то конкурс по той же тематике, и за ним пришли члены Ордена Феникса. Гарри резко дернул дверь на себя, уже готовый поприветствовать Римуса или Тонкс, и был несказанно удивлен, обнаружив за порогом профессора Дамблдора.
Директор выглядел крайне серьезным и чем-то явно озабоченным. Он имел вид человека, которому сильно не нравится происходящее. Голубые глаза сверкали непривычным, раздраженным и, одновременно с этим, печальным огнем. Гарри испугался, что что-то случилось.
— На кого-то напали? Кто-то мертв? — быстро спросил он старика, освобождая проход, чтобы пропустить того в дом.
На этих словах старое, морщинистое лицо исказилось болью и непонятной Гарри непримиримостью. Обреченно вздохнув, Дамблдор посмотрел на него с привычной теплотой, качая головой: — Ты очень добрый мальчик, Гарри. Я не успел сказать и слова, как ты уже переживаешь за чужие судьбы. Возможно, так будет даже легче… — по-доброму усмехнувшись, он сказал совсем уж непонятную вещь, — Кажется, сегодня я впервые пожалел, что тебе не присущ здоровый эгоизм. Хотя, вполне возможно, что, поведав не самые приятные новости, я буду приятно удивлен проснувшимся в тебе эгоизмом. Но смогу ли я поставить твой эгоизм выше блага нашей страны и сотен тысяч жизней?
Стоило профессору договорить, как Гарри понял, что окончательно запутался. Смысл сказанного ускользал, что в сложившейся обстановке в стране лишь пугало. С момента раскрытия его возвращения в Министерстве Волдеморт успел погубить множество жизней как магов, так и магглов, а теперь директор говорит о том, что его эгоизм будет всем стоить еще больших жертв? Машинально нащупав палочку в заднем кармане, Гарри открыл, было, рот, чтобы спросить, что происходит, но был перебит стариком:
— Прошу, мальчик мой, сейчас не до разговоров. Мы уходим. — Быстро кивнув, Гарри, кинулся, было, за своим чемоданом, который толком и не разобрал, но был остановлен морщинистой рукой директора,
— Нет, Гарри. На сбор вещей у нас нет времени. Я пришлю позже Тонкс, она соберет твой чемодан и доставит в Хогвартс. Нам же надо спешить.
— Хорошо, профессор, — не медля ни секунды, согласился Поттер, взбудораженный неизвестным. — Профессор Дамблдор, Вы же расскажете мне, что происходит? — Разумеется, Гарри, — ответил тот, крепко сжимая его руку выше локтя и затягивая их обоих в воронку аппарации.
Часом позже, сидя в кабинете директора в Школе Чародейства и Волшебства Хогвартс в окружении давно знакомых ему людей, любимых и не очень, раздражающих одним своим присутствием или, наоборот, успокаивающих нахождением рядом, оглушенный свалившимися на него новостями, Гарри Поттер взбешенно взревел:
— Да вы издеваетесь?!
На краю пораженного небывалым шоком сознания скреблась мысль о том, что разгромить второй раз директорский кабинет было бы как нельзя кстати. Надо же как-то выпускать пар.