* * *
Дело это было тогда, когда вместо моей самогоночки во флякушке плескалась, мелодично булькая, настоечка на мухоморчиках авторства незабвенного дедульки, а сам он выполнял роль «майа отпущения, то есть, веселения» вместо столь же незабвенных Ос. Если нужны более точные даты, то прошу: в эту историю я вляпалась в то благое время, когда на моем дворе, весьма меня нервируя, бездельничал 2938 год Третьей Эпохи. Он-то бездельничал, а вот я — нет. Моя милость, мужественно взгромоздившись на «лофатку» и взгромоздив на свое хрупкое плечо сову, яки Гарри Поттер какой-то недоделанный, легким галопчиком поскакала в сторону Шира, дабы переселиться от дедульки, который по этому случаю снабдил меня очередной немаленькой порцией самой отборнейшей чуши (в магазе скидон видимо был — ну, два в одном и все такое…), к Осам, потому как этот самый дедулька от моих таракашек слишком сильно устал, а сбагрить непослушное чадушко в детсад — это, несомненно, добро.
Так вот. Еду я, значит, по лесу. Ну, знаете, как крестьянин из загадки: лесом, полем, да болотом, да по кочкам с подворотом… Далеко моя невезучесть, правда, не уехала, на наткнулась на такую редкость в Лихолесьи, как паучки.
Да-да, представьте себе! Но я, как истинный герой, не убежала, трусливо поджав несуществующий хвост, а с воинственным криком, обнажив меч (которого у меня не было), бросилась на врага. Признаюсь, чуток переборщила: пауки замерли, задрыгались и с ужасающим то ли скрежетом, то ли писком, то ли еще чем-то попятились назад. Когда паучки скрылись за непонятного вида корягами, явно по примеру русских именуемых деревьями, моя победность гордо бодбоченилась, крутанув в руке меч, чуть не оттяпав себе этим самым голову, руки, ноги и остальные жизненно важные органы и тоном Маши возвестила в пустоту:
— Ух, какая я победоносная!
Пустота отозвалась скептичным хмыканьем. Я вытаращилась на нее, как баран… ой, крошу строщения, бараниха на новые ворота и недоуменно вопросила:
— Что и когда я последний раз пила, вот в чем вопрос?
И тут же сама себе и ответила, глотнув из флякушки настоечку дедульки:
— Вот только что и пила. Мдя… Но это же не считается! Так что лучше: сорок пяток или пяток сорок?
Пустота немного подвисла и вдруг ощерилась стрелами. Червячки же, глубокомысленно затянувшись, неожиданно выдали:
— Увы, никто на это ответа дать не мог.
Стрелы слегка дрогнули, и моя милость имела честь лицезреть озадаченные мордашки ушастиков, тут же последовав совету пингвинчиков из Мадагаскара, начав активно улыбаться и махать ручкой ещё более опешившим дивным.
Вперед выступил особо важный индивид и с пафосом, тщательно выверенном на ювелирных весах гномьей работы — откуда только у эльфов взялись? — вопросил у моей невезучести, кто она, собственно говоря, такая.
Я же предельно вежливо ответила.
— Конь в пальто я, разве не видно, достопочтеннейщий? А кто вы? А то я невежливо так. Если познакомиться хотите, то зачем же со стрелами лезть?
Кажется, ушастики опешили еще больше. Вон, даже луки повыранивали! Так, ладно, исправляем ситуацию!
— Эй! — помахала моя рисклванность перед носом у, как я поняла, командира этого сборища вегетарианцев, — Ау, страна, проснись и по-ой! Вы меня как, в темницы-то поведете или как? А то мне либо туда, либо обратно — выбор небогатый, даже бедный, я бы так сказала! А червячкам совсем худо без настоечки-то! Так что решайте побыстрее, а то чует мое вдохновенье, одними пауками наши милости не отделаются!
Камандир — или, как моя светлость уже успела его обозвать, Партизан, — тряхнул темно-каштановой шевелюрой и дал своим отмашку, хотя ее и не требовалось — луки-то они уже повыранивали!
Затем Партизан постоял, подумал, позакатывал свои на редкость дивные глаза и начал нести какую-то тарабарщину. Да аккуратненько так! Я прям умилилась! Ну ничего лишнего, только отборнейшая ругань, аж записывать захотелось! Затем ушастик видимо сообразил, что чего-то не понимаю, и обратился к вашей покорной слуге уже на понятном простым смертным языке.
— Ты пойдёшь с нами! — и главное, так смотрит, будто я возражаю! Мне уже давно на Трандика позырить хотелось, да только червячки как-то не дотягивались.
Моя радостность расплылась в улыбке и начала кивать, яки японский болванчик.
Меня вежливо связали и повели куда-то в туманные дали, в скором времени весьма заманчиво обещавшими обернуться чем-то оч-чень миленьким и, без сомнения, интересненьким.
* * *
Повели мою милость, как ни странно, не к Трандуилу в его царственные ручонки, а прямо в темницы. Попытавшую же бунтовать меня не совсем вежливо заткнули и придали ускорения в сторону ажурной решетки, чисто по случайности именуемой дверью. Учтиво приоткрыли оную и так же вежливо предложили войти. Ну как тут отказаться! Моя милость окинула стражников надменным взглядом, от которого им всем разом поплохело и царственно вошла в свою камеру, устроившись на койке в углу.
А тут ничего так! Солнышко в окошко под потолком светит, птички поют, стражники на синдарской тарабарщине переругиваются… Красота!
Моя милость принялась методично выстукивать длинными ноготками по стене ритм какой-то на редкость заедающей песни. Ну и повеселимся же мы!
— Раз-два-три, пять-шесть-три-восемь, сорок опять, что ж тут такое! — напевала я, дробно стуча ноготками по каменной стенке.
Стражники насторожились так, что их миленькие остренькие ушки слегка задвигались. Я умилилась и пропела на редкость противным голоском:
— Я-я влюбле-е-ен в те-ебя, Росси-и-я, влюбле-ен!
Ушки стражей покрылись ярко-алой краской и поспешно спрятались в волосах, а мою певучесть, там временем, понесло. Я взмахнула воображаемым платочком, выдала абсолютно неподражаемое «Й-ех» в чисто русском деревенском стиле и пошла вприсядку по камере, притоптывая, приплясыпая и просто подмигивая опешившим стражам, потерявшим свои челюсти где-то в винных погребах Его Величества.
— Э-эх! Ка-алинка, калинка, калинка моя-я! В саду я-ягода-малинка, малинка моя-я!
Но мои «заигрывания» со стражами сыграли со мной в покер, нагло обобрав последние гроши — я, запутавшись в ногах, тяпнулась на пол. Ушастики обеспокоено обернулись, и моя хитрость тут же распласталась на полу в позе морской звезды, жалобно взвыв:
— Эх, жизнь моя жестянка, да ну её в болото…
Стражники снова переглянулись, а я умильно их попросила, мол, может, поболтаете со мной? Ушастики озадаченно переглянулись, но согласились. Моя заключенность радостно взвизгнула и амебой распласталась по решетке.
— Тогда давайте знакомиться! Я вот Борька! А вас как зовут?
Ушастики бодро отрапортовали нечто абсолютно непередаваемое. Таракашки поморщились и я попросила:
— Уй, как сложно! Можно, ты вот Лешкой будешь, а ты — Митяхой? О, отлично! Так, вот, мальчики, нравится, как я пою?
Лешка с Митяней переглянулись и чуток заторможенно кивнули. Моя певучесть просияла.
— Отлично! Продолжим разговор! Да вы стульчики себе принесите! Что стоять почем зря!
Ушастики начали активно отговариваться постом, службой, дружбой, плохим настроением… Да чем только эти хитрожопцы не отговаривались! Нр после получаса активных уговоров сдались.
— О! Теперь это похоже на посиделки, а не на тюрьму! Хотите, я вам спою, а, мальчики?
— Можно бы. Только что по-нормальней, а не как эта «калинка-малинка».
Я хихикнула, но кивнула. Глотнула из флякушки и начала выписывать нотные кренделя:
— Тамблер — смысл жизни, а Фикбук — твоя душа!
Твиттер значит больше, чем оценка за твое ГИА!
Твой курсач еще не начат, ты не учишь материал.
Твой компьютер включен уже двадцать первый день подряд.
По ночам ты сны не видишь, потому что ты не спишь.
Для тебя частями тела стали клава, комп и мышь.
У ушастиков по-моему, передозировка незнакомыми словами. Ну, серьёзно, только кружка загрузки на из живных лобешниках не хватает!
Ты часами в интернете зависаешь на майшоуз.
В твоей комнате бардак царит уже который год.
Твои стены все в плакатах обожаемых мужчин.
На заставке телефона у тебя один из них.
Ты загадила всю память в телефоне и компе.
Фото, арты и фанфикшен видишь ты даже во сне.
Для тебя страшней хиатус, чем какая-то война.
Смерть любимого героя — это траур для тебя…
На последней ноте моя певучесть взвыла так, что зрителям в нашем импровизированном караоке уши позакладывало окончательно и бесповоротно.
А потом посыпались вопросы, мол что да как. Ну, я и ответила. Рассказала все подробно, с расстановкой, с выражением… У них потом та-акие недоуменное лица были! Мне даже жалко их на секунду стало. Чесслово! Правда, червячви не дали извиниться, противно воя о том, что нам принесли покушать.
Я радостно взвизгнула и с криком «Моя прелесть! Ты пришла! Голм, голм, моя прелесть!» просунула свои загребущие лапушки сквозь решетку. Мне тут же сунули миску с похлебкой.
…
— Эх, правы таракашки, все хорошее слишком быстро кончается! Мдя-а… Такими темпами тут только мини и получится!
— Ась? — не поняли стражники.
— Не забивайте свои очаровательные головушки всякой ерундой! Это я так, о своем, о девичьем! — отмахнулась моя светлость, усиленно соображая, что же можно такого учудить с тщательно вылизанной тарелкой. Сделать можно было много всего: можно было набрать водички из ручейка, бившего прямо из стены и устроить невниматкльным стражам американские горки, можно бить ее о стену, сопровоюдая все это воем назгула, а можно… точно!
— Ну, тунеядцы, алкоголики и прочие вредители вселенского маштаба, прошу, занавес! — выдав это, я бросилась к лежанке и, схватив оттуда одеялко, закуталась в него на манер мантии. Тарелка заняла почетное место на моей головушке.
Отойдя к дальней стене, я, приняв самое неподражаемое кривляние из всех, мне доступных, подбоченившись и вскинув свою непутевую головушку, я начала прохаживаться модельным шагом по камере, одновременно с этим то и дело капризно протягивая «Не хочу-у! Не бу-уду!». Наверное, это выглядело очень смешно, потому как уже через пару секунд ушастики утратили всякую способность даже икать — просто каталисть по полу, тихонько подвывая от смеха. А уж когда я начала петь… Ну представьте себе пародию на Трандуила с короткими растрепанными волосами «воронье гнездо», закутанную в залатанное одеяло и с миской на голове. И вот это вот чудо прохаживается по тесной комнатушке, картингт виляя бедрами и напевая на редкость противным тоном.
— А я иду такая вся в Дольче Габанна,
Я иду такая вся, на сердце рана,
Слёзы душат-душат, я в плену обмана,
Но иду такая вся в Дольче Габанна-а! — после каждого повтора моя милость картинно подвывала, но вскоре хит ей надоел, и она перешла на более прозаичные песни:
— Вернись, Лесной Лосень,
По моему хотенью!
Умчи меня, Лосень,
В свою страну лосенью,
Где сосны рвутся в небо,
Где быль живет и небыль,
Умчи меня туда, Лесной Лосень.
Я так увлеклась, что даже не сразу услышала деликатное покашливание прямо над ухом, а когда услышала, то от удивления потеряла челюсть где-то в районе Вазастана.
Передо мной во всей своей красе стоял сам Транди-Ванди. Убнйте меня, я больше не буду!
— Ой, Вашество, какая встреча, Элберет вашу через здравур да на перевоплощение к Мелькору, чтоб его балрог не снимая доспеха! Что ж вы тут делаете, позвольте поинтересоваться?
— Позволю, — величественно кивнуло это чудо в рогах. Я аж умилилась, — Думаю вот, отпускать тебя, или на опыты отдать?
— На опыты не надо, Вашество! — заверила скептично вздернувшего бровь короля моя безрассудность, — Я взрывоопасная — начнут меня разделывать, так все Средиземье в уши к Эру разом улетит! А мне ушную серу, пусть даже и божественную, кушать как-то не хочется.
Транди кивнул, видимо ему тоже не очень-то и хотелось. Потом величественно покачался на своих царственных носках и дал стражам отмашку, мол, выпускайте!
Ушастики только грустно вздохнули, но двурку таки открыли и вежливо пропустили мою тушку вперед.
Проходя мимо короля, я дернула плечом и насмешливо пропела «Умчи меня, Лосень, в свою страну лосенью.». Прикол Транди понял — я даже удивилась — и оценил — придал мне ускорения для верности. Я поперхнулась воздухом, заткнула таракашек, реанимировала червячков и поперлась за Лешкой с Митяхой.
Шли мы лесом, шли мосточком, коридорчиком, болотом… Ну, и как полагается, пришли. На самом выходе из дворца ушастики остановились и грустно вздохнули, печельно пробормотав что-то мало вразумительное. Я ухмыльнулась, заькнула в очередной раз таракашек, хлопнула их по дивным плечам и весело ускакала в туманные дали.
Подозреваю, что эхо от моего «Умчи меня, Лосень, в свою страну лосенью!» еще долго гуляло по дворцу. Что ж, тем лучше — меня еще нескоро забудут!