Крёстный отец

Арсений его только пугал.

Он не интересовался малолетними детьми от слова «никогда», и Антон исключением не был. Просто мальчишка, над которым его поставили, просто обуза, просто длинноногая проблема, к которой он, по всей видимости, не испывает и грамма симпатии.

От дрожи в поджилках Антон осел, почти повис на руке Попова, крепко держащей соединённые лямки.

— Уяснил?

Шастун много-много раз прокивал, вцепившись в рукав пальто.

Он уяснил и прекрасно всё запомнил. Сейчас тон, голос и ситуация ничего кроме напряжения и страха не вызывали, но Антон предполагал, что его позиция изменится, как только он увидит Арсения без одежды. А он постарается выцепить момент, потому что очень уж ему понравились испещренные шрамами плечи и спина.

— Тогда быстро падай в машину, — продолжил Арс, — и сиди тихо.

Он отпустил ребёнка, и тот шатнулся назад, снова припал к жёлтой решётке, зацепился за холодные пруты пальцами.

— Ты меня плохо услышал?

Антон мотнул головой. У него просто затекла нога, и шаг был бы крайне болезненным, как и любое другое шевеление.

— Арс, но.. — га. Затекла. Шастун ничего толком не успел сказать, как Арсений его схватил за шкирку и закинул на пассажирские задние.

Попов навис сверху, вжимая своим весом тощее, костлявое тело в сидения, прижал над головой его запястья и рывком сдёрнул свободной рукой с плеч и пальто, и куртку, – судя по треску ниток, один из швов на рукаве натиска не выдержал. Арсений оттянул ворот рубашки, на Шастуне сегодня оказавшейся вообще случайным образом: некогда было искать кофты, резко нагнулся к его шее, её переходу в плечо и больно укусил бледноватую кожу.

— Арс! — взвизгнул Антон, дернувшись в сторону, — Арс, постой! Дай объясн.. — Арсений отстранился и провёл языком по губам, слизывая капельку крови и отпустил руки с дрожащими сухожилиями.

— Последнее китайское, Шастун.

— Да у меня нога затекла, я бы сел! Сразу бы сел, как отошла! — голос не вовремя осип, и горло будто бы сжали тиски.

Шастун всхлипнул, лбом ткнувшись в спинки сидений, поджал ноги, и Арсений, наконец, с него слез, ушёл на водительское место, и машина тронулась с места. Антон так и остался лежать поперёк салона, подвывая, шмыгая изредка носом и зажимая рукой кровоточащую рану из последовательности следов зубов на шее.

— Не вой, — бросил Попов, сворачивая уже во двор дома, где находится квартира, которая сегодня Антону кажется тюрьмой.

Арсений жестокий и бескомпромиссный, а Шастун маленький и слабый, не способный даже скинуть его с себя, и с этим Арсением ему придётся жить.

Перекинув замерзшую, всхлипывающую тушу через плечо, Попов затащил его в квартиру, бросил на кровать в присвоенной ему комнате и вышел. Антону ничего не осталось, как болтаться где-то внизу, крепко держать рюкзак, чтобы он не улетел в пройденный лестничный пролёт, стараться не дышать по пути, чтобы не шмыгнуть снова, а потом сходу нырнуть в одеяло и закрыться с головой, чтобы не видеть ничего и никого.

Спустя несколько минут Арсений закинул в его комнату аптечку, оставил на комоде и снова исчез, хлопнув дверью.

Антон молчал, закусив угол подушки, хныкал тихонько, крепко впиваясь ногтями левой руки в запястье правой, чтобы хоть ненадолго переключаться от покалывающей боли чуть выше ключицы.

Прошёл час, может два, но уже стало темно, и Антон по привычке, очень удачно привитой с детства матерью и «вдруг мартышки ночью в окно посмотрят?», пошёл закрыть появившиеся в комнате совсем недавно серые шторы. Чтобы его героическому походу не пропадать бессмысленно, Шаст взял аптечку к кровати, в полумраке (потому что не решился включить свет) нащупал перекись, бинт, и кое-как замотал ранку, опять лёг и укрылся, скинув на пол всю школьную одежду.

Ещё через час заглянул Попов.

— Шастун, — Арс положил руку на перевязанное плечо, сидя у кровати на корточках, — болит?

Антон дернулся, ещё не открыв глаза. Больше трогать его тут некому, а прикосновения Арсения теперь ничего, кроме страха за собственную шкуру не несут.

— Не трогай, — шипит он из под покрывала, пряча под него и руки, и плечо, и голову.

— Давай перевяжу, так свалится, — на предложение это было мало похоже, скорее на приказ, только чуть помягче формой, с иллюзией выбора, который был слишком очевиден для того, кому ещё дорога жизнь.

Антон сел, повернулся к Арсению спиной и протянул бинт, вытащенный из под подушки, включил прикроватную лампу, чтобы она дала какой-то свет.

— Обработал? — Попов быстро снимал неумело и криво навязанную слоями кучу марли.

— Перекисью.

— У меня её нет.

— А это тогда что? — возмутился Антон, протягивая Арсению бутылочку, вручную подписанную димексидом. По форме один-в-один привычная пенящаяся от крови жижа.

— Дурной, это же яд, — всплеснул руками Попов и тут же убежал за прохладной водой в миске.

То-то так зудит и припухло..в кровь попало не больше, чем позволено, но Шастун передержал его на коже и совсем не разбавил, а отсюда могут начаться серьёзные неприятности.

— Когда налил и сколько? — Арсений приложил к уже голому плечу мокрую, холодную тряпицу.

Антон соображал туго, но всё же выдал:

— Ну, минут сорок назад, полкрышки.

Арсений рычал:

— Столько, блять, на стакан как доза разводится! — но теперь он злился не на глупого мальчишку, а на себя, — На двадцать, сука, минут! — доверил ребёнку обработать, дурак, — Читать-то не учили?

— Да темно было.. — зевнул, отмахнувшись, Шастун.

— Свет для кого придумали?

— Для людей, — вздохнул Антон, и опустил голову, — а я псина. И жизнь такая, и мозгов не больше.

Он снова всхлипнул и зажмурился, стирая с век солёную влагу.

— Не реви, дурак, — Арсений едва не выдал снова «не вой», что только добило бы тепличного мальчика, прижал его голову к своей груди, обнимая как-то по отцовски, аккуратно, чтобы не травмировать плечо. — Не реви, пройдёт.

— Яд же, я умру-у! — сам того не замечая, Антон подвывал, всё сильнее вызывая у Попова знакомые ассоциации со щенком.

— Не умрёшь, но отёк будет дня три, — мужчина упёрся подбородком в кучерявую макушку, погладил по спине. — Не реви, прорвёмся. Не так страшен димексид, как твоя пустая голова.

Он потрепал и без того лохматую шевелюру и встал, убрал компресс с опавшей опухоли, обработал укус бренди, бутылку которого захватил с собой, зная об отсутствии любого другого антисептика, завязал бинтом надёжно и поцеловал Антона в лоб, опять же, по прошлой наводке, пытаясь имитировать мать.

— Спи, дурнина. И не тронь то, чего не знаешь.

Шастун рывком глотнул воздух:

— Посиди со мной.

Быть с обидчиком – страшно, но остаться в одиночестве сейчас – страшнее, поэтому Антон потянул влажную ладонь к растворяющемуся в коридоре силуэту. Он вернулся, отодвинул ноги Шастуна от края, куда планировал сесть, и, всё же, сел.

Тишина, нарушаемая одним дыханием, звенела в ушах и спать не давала.

— Ты бы правда это сделал? — почти беззвучно спросил Антон, подбирая ноги выше к груди.

— «Это»? — Арсений не понял. Или прикинулся дураком. Удобно.

Его мысли были где-то, где угодно, когда угодно, но не здесь и не о том.

— Ну.. Выебал бы меня?

— Да сдался ты мне, — цокнул языком Попов, умастив локоть на бедре Шастуна. — Больно хлопотно.

«Больно, хлопотно» — вздохнул Антон, только в мыслях поставив единственную запятую, полностью меняющую смысл, и обращающие слова в его позицию.

Кивнув своим же размышлениям, мальчишка прикрыл глаза.

— Я погорячился. Прости, — выдохнул Попов, разрушив только установившееся безмолвие.

Слова разлетелись по комнате, и только потом дошли до вспыхнувших ушей Антона, спрятавшего нос в одеяле.

— В конце концов ты – тоже человек, — признавать невероятно трудно, и Арсений знал об этом, потому и пользовался этой функцией своего мозга не так уж часто.

Никогда особой необходимости и не было. Всегда в его жизни полно людей, которые признания не заслуживают, и он ещё уверен, что Антон в их числе, но раз сказал, значит сказал. Майя просила не слишком строго его держать, да и намеренно терроризировать ребёнка, который сам собраться в школу не может – низко. Низко даже для такого, как Арсений.

Антон повернулся на другой бок и сполз ниже. Он всё слышал, всё понял, но ни слова не сказал, и только уложил голову на обтянутые темными брюками колени, вообразив, видимо, себя котом, который прощение своё показывает только так.

— Это типа «всё нормально, Арсений, не запаривайся»?

— Это типа «я простил тебя, но всё ещё обижен», — пояснил Антон, потеревшись ухом о мышечное Поповское бедро.

— Жопа, — хмыкнул Арсений, уложил раскрытую ладонь на короткостриженный висок и провел подушечками пальцев поротив роста волос, — Хочешь из щенка переквалифицироваться в кошку, Шастун?

— Да помолчи ты, — фыркнул Антон, облизнул губы и затих.

Попов хотел ещё что-то добавить приструняющее, но посчитал это бессмысленной тратой времени, а потому промолчал, перекладывая завитки русых волос с места на место.

Антон заснул.