Danke

  На самом деле я отнёсся к этому гораздо спокойнее, чем окружающие. Я не совсем завалил, у меня были средние баллы по всем предметам. Ниже, чем пробник, ниже, чем средний балл по классу, ниже, чем нужно было на бюджет. Стало очевидно, что я не поступлю. Для меня это было ударом первые пару часов, а дальше навалила сильнейшая меланхолия, и я выслушивал охи и ахи взрослых будто через пелену. Не многие одноклассники были довольны своими результатами. Даже Дима со своим самым высоким баллом был совсем кислым: всё-таки этого было мало для меда. Оксана тоже переживала, но, как оказалось, совсем не из-за низкой оценки своих знаний. Классный ругался на систему ЕГЭ, мама печально сокрушалась, считая суммы, необходимые для учёбы в вузе, литератор недовольно качал головой, говоря, что я способен на большее. Я чувствовал сильный стыд перед всеми ними, но где-то глубоко в себе. Внешне мне всё ещё было похуй. Очнулся я только у Попова дома, с чаем в руках и слезами на глазах. Он не был как все. Не ругался, не щурился разочарованно, не лепетал про потерянный год. Он вообще будто не был в этом заинтересован. И почему-то именно из-за этого мне стало легче. Пелену прорвало, чувства вылились наружу, грозясь затопить пространство, но он подхватил меня как раз вовремя. Шептал что-то успокаивающее, гладил по мокрым волосам, пахнущим его любимым шампунем, и обнимал так нежно и крепко, что сердце успокаивалось, прекращая вырываться из грудной клетки. Я потянулся к его сухим и тёплым губам своими мокрыми и солёными, а он не отстранился, не притормозил. Ответил так горячо и сильно, что я потерял всякие крохи разума. Мы должны были о чём-то поговорить. Он звал меня для этого. Но всё ушло на второй план, когда он погладил кожу поясницы кончиками пальцев. Я не заметил, как потянулся к его рубашке, но меня совершенно смутило, с какой лёгкостью ткань соскользнула с его плеч. Потом моя футболка оказалась на полу, как и несколько колец и браслетов, соскользнувших с мокрых ладошек от резкого движения. Объятия становились теснее, поцелуи дольше, и он не спрашивал, уверен ли я. Ему хватило одного короткого взгляда на задыхающегося в любви меня, чтобы в этом убедиться. В какой-то момент струна напряжения лопнула, и мы сорвались во что-то безумное. Остатки одежды были брошены где-то на лестнице, когда мы ввалились в его комнату и упали на кровать. Попов потянулся в сторону тумбочки, показательно отодвинул наручники в сторону, заставляя меня покраснеть, усмехнулся и вытащил упаковку презервативов и смазку. — Боже... — запрокинул голову я, чтобы хоть как-то скрыть смущение. Хотя это было бесполезно. Он тут же навис надо мной, целуя в лоб и невероятно горячо шепча: — So ein süßes Kind*... — Арс! Господи! — отшатнулся я, но тут же был притянут за волосы назад, — Ты же знаешь, как я реагирую на немецкий... — пристыженно и совсем тихо оправдался, а он только ухмыльнулся, специально порыкивая прямо на ухо, — Я тебя ненавижу... — Lüg dich nicht an, — развернул меня на живот, подкладывая подушку под бёдра, а потом накрыл собой, обжигая жаром тела, продолжая словами посылать по телу крупные мурашки, — Du liebst mich.** — Чтобы ты там не делал, поторопись, пожалуйста, — пытался я удержать стоны, но они всё равно вырывались прямо посреди слов, выдавая мою реакцию на медленные поглаживания по тонкой коже внутренней стороны бедра, — Если не хочешь, чтобы я свалил в душ спустя пару минут. — Dann sollte ich dich an mein Bett heften, wie eine schöne Blume an ein Herbariumblatt***, — я был оглушён настолько сильно, что даже не заметил, как его пальцы оказались во мне. Это не было больно, но было бы неприятно, если б он не продолжал сжимать меня со всех сторон, целовать в шею и кусать в плечо. Я не разбирал его шёпот между быстрыми поцелуями, но слова звучали так громко в моей пустой голове, что это было почти невыносимо. В какой-то момент я даже начал выворачиваться, потому что Арса стало слишком много, но он только рыкнул совсем дико и пришпилил меня к месту. Я думал, что всё закончится прямо сейчас, и будет снова стыдно смотреть немцу в глаза за такой быстрый исход, но он толкнулся в меня, и боль отрезвила. — Стой! Стой, я передумал! Не нужен мне ваш этот секс! — завопил я, как бешеный, скорее в шутку начиная вырываться. Ощущения и правда были не самые приятные, и Попов прекрасно это понимал. Он тут же заткнул меня жарким поцелуем, не останавливаясь, но двигаясь более осторожно. Арс отвлекал меня так хорошо, что мысли снова начинали путаться, и я больше не мог пытаться говорить сквозь поцелуй, не мог сопротивляться и не мог не поддаваться. Сам не понял, как двинул бедрами навстречу. Помню только, как коленки скользнули по простыням, когда он прижался ко мне пахом совсем близко. Тогда стало так глубоко, так сильно и так много, что я совсем не мог себя контролировать. Я что-то кричал, и он закрыл мой рот своей широкой рукой, я дёргался в его хватке, и он лёг на меня, придавливая собой. Покрывал плечи лёгкими поцелуями, и это совсем не шло в сравнение с тем, как быстро и мощно он вдалбливался в меня. В животе туго закрутилась спираль, почти физически больно, и мне хватило всего пары стонов Арса прямо на ухо, чтобы кончить на простыни под собой. Отключился на некоторое время и очнулся только от нежных и медленных поцелуев в щёки и лоб. Я улыбался устало, а он лежал рядом, тяжело дышал и смотрел. Смотрел на меня так пристально, что я мог увидеть счастье на дне его невероятно голубых глаз. Только позже я заметил что-то помимо него. Тревогу. Грусть. Утрату. — Что случилось? — мне пришлось покряхтеть и перевернуться ради этого, но его лицо сразу изменилось. Он сел, смотря куда-то сквозь меня, долго думал над чем-то, и я даже успел за это время привести себя в порядок. Уже тянулся к своим трусам, совсем забыв о вопросе, когда он ответил: — Мне нужно уехать. И всё будто оборвалось. Мне казалось, буквально пару секунд назад всё было восхитительно, казалось, что проблем не существовало и так останется навсегда. И теперь этого ощущения счастья просто не было. — Ты обещал не бросать меня. — Антон... — Ты обещал не бросать меня! Даже слёз не было, только шок и слепой страх. Отвратительные догадки, что теперь приобретали очертания реальности. Вот почему он никак не реагировал на мой провал. Ему было всё равно, он уже знал, что уедет. Уже знал, что скоро его рядом со мной не будет. — Антон, я не выбирал это. Мне нужно уехать на некоторое время. Решить важные вопросы. Он пытался что-то объяснить, но меня было уже не остановить. Я одевался так быстро, как мог со жгучей болью в заду. Я чувствовал себя таким грязным в тот момент, обманутым и грязным. Было невероятно обидно только сейчас заметить собранные чемоданы в тёмном углу коридора, упакованные вазы и перемотанную мебель. Он уже давно это планировал, знал, что уедет, но не сказал ни слова. Он бы и о том, что возвращаться не собирается, не сказал бы. От осознания этого я почти задохнулся. Рванул к выходу, совсем не обращая внимания на мужчину, но он нагнал меня на лестнице. — Антон, — схватил за руку, и мне пришлось зацепиться за него, когда равновесие было потеряно. Смотрел на меня так строго, но это больше не вызывало во мне томное желание, — Почему ты каждый раз ведёшь себя как ребенок? — я не мог вразумительно ответить, только крутил головой, задранной вверх, чтобы слезы не лились и взгляд с его не пересекался. Он вздохнул угнетенно, отпустив меня и скрестив руки на груди, — Ты же не думал, что всё это серьёзно? — Что? Я смотрел на него и больше не видел тепла и ласки. Я не видел того Арса, что в магазине ценники с помощью лупы рассматривал и носил отвратительно умилительные тапочки-лягушки. Теперь в нём были только невероятный холод и надменность. Теперь я видел перед собой Марину и её хитрую ухмылку, и в голове повторялись её недавние слова. Все её слова и планы. — Ты же не думал, что у нас всё получится? — меня затопила невероятная боль. Это было видно, наверное, потому что он продолжил уже чуть мягче, пусть и не отступал ни на шаг, — Антон, мы же в России. У нас никогда не было бы счастливого будущего. Не было бы свадьбы, общего быта и кучи детей. Очнись! Нас никогда не было! — Но... Ты же говорил... — А как ещё я мог отвадить от себя влюблённого подростка и не нарваться на гнев всех окружающих? Ты же вообще отказы не принимал, всё лип ко мне и строил грандиозные планы по соблазнению. Я мог только подыграть. Антон, — я поднял взгляд только для того, чтобы посмотреть на него в последний раз. Это было больно, но я будто знал, что это последний шанс запечатлеть его образ: его родинки на щеках, его слегка волнистые тёмные волосы, его тонкий изгиб губ и выразительный овал лица, его глаза... — Сделай одолжение мне и себе. Не таскайся больше за мной как влюблённая пятиклассница. Он развернулся тут же и ушёл наверх, не остановившись ни на секунду. Я стоял на лестнице, не ощущая себя целиком несколько мгновений, а потом понёсся на улицу так быстро, как мог. Мне не хотелось зарыдать снова в этом пропахшем ложью доме.

***

Дома было тихо, когда я пришёл. Мои руки дрожали, ключи упали где-то в коридоре, пока я судорожно снимал с себя одежду. Грязную одежду. Такую же грязную, как и я сам. Она свалилась кучей у стиральной машины, телефон разрывался от уведомлений, и самый холодный душ не помогал приходить в чувство. Именно в этот момент меня нагнала печаль, и я скатился спиной по плитке, не различая, были ли это капли воды на щеках или слёзы. Чувствовал, как под водой щипали ранки на плечах, но смотреть на них физически не мог. Ведь это он. Он их оставил! Знал, что бросит, знал, что сделает больно, и всё равно оставил! Будто заклеймил, чтобы я, каждый раз смотря в зеркало, знал, насколько никчёмен и жалок! Вышел из душа красный от долгого трения жёсткой губкой по коже и разбитый от горьких слёз обиды. Вышел и тут же наткнулся на маму. — Антон? — она шокированно опустилась на табуретку рядом, бросая пакеты прямо под ноги, а я разгладил майку на себе, не имея сил поднять на женщину взгляд, — Почему ты плакал? — Я полюбил мужчину, мам, — мой голос предательски дрожал, и слёзы всё текли. Не мог представить момента хуже для признания, но мне была необходима её поддержка. Необходима её ласка, её тепло и её забота. — Я знаю, — и второй раз за день меня выбило из реальности, и даже кровь в ушах зашумела и земля из-под ног грозилась уйти. — Что? — слёзы мигом пересохли, и я теперь пытался понять, что вообще вокруг происходит, — Как? — Антон, я этого не поддерживаю, — даже в самые тяжёлые времена и в разгаре самых громких скандалов её голос не звучал так твёрдо. Я опустил голову, стараясь провалиться под землю. Это было моё наказание за все грехи? Пик моих страданий? Почему столько боли вылилось именно сегодня? Под ногами валялись свежие яблоки с рынка, и мне так хотелось их раздавить, — Я устала думать, что была тебе плохой матерью. Так долго варилась в этом. Хочешь знать моё мнение? Это прекрасно, что вы расстались. Может, теперь эта дурь выйдет из твоей головы... Всё изменилось так быстро. Слёзы будто моментально высохли. Розовые очки, до этого только треснувшие, лопнули, а их осколки впились прямо в глаза, окрашивая всё вокруг красным. Дикая ярость накатила волной, и я понял это, только когда в моей руке оказалась бита. Та самая бита, которую я потерял на полке коридора пару лет назад и от вида которой мама побледнела. Красный становился всё насыщеннее, и я понимал, что с этим нужно было что-то делать. Накинув на себя первую попавшуюся кофту и схватив рюкзак, я выбежал из дома, крепко сжимая пыльную биту в руках. Нужно было уйти. Хоть куда-нибудь. Просто убежать от бесконечной лжи. И я бежал. Бежал так быстро, что устал слишком скоро. Остановился прямо за школой, на пустыре парковки. Прямо возле машины Арсения. Той самой машины, где мы сотни раз целовались, где мы тысячи раз обнимались, где мы ещё чаще задыхались от желания. Нет, Антон, не мы. Ты. В этой машине не произошло ничего настоящего. Только ложь, предательство, притворство. Только то, что разрушило твою веру в любовь и хороший конец. Я не помню, как в первый раз ударил по лобовому стеклу. Я даже не помню, когда успел забраться на глянцевый капот. Трещины на зеркальном отражении выглядели настолько красиво, но дико, что я завис, долго смотря на своё изображение, разбитое на сотни тысяч осколков. — Пятиклассница, да? — перехватил рукоятку крепче, до боли стискивая пальцами, — А пятиклассница сделает так? Удар. Второй. Третий. Осколки летели в стороны, я подскальзывался, падал, в кровь разбивая колени и кисти рук, но не останавливался. Колотил всё, до чего дотягивался: стёкла, детали обшивки, внутренние элементы управления. Время тянулось так медленно, звуки отдавались в полной ярости голове удовольствием, боль давала свободу. Я смотрел на разбитую машину и не ощущал больше ничего. Все эмоции схлынули так же быстро, как и прибыли, оставив после себя совершенно белое полотно. Будто во сне, я достал из рюкзака холст, перемотанный праздничной бумагой, и уложил на переднее сидение прямо через пробитое окно. В руке оказалось яблоко, схваченное в безумном порыве с пола квартиры, и я недолго думал, отправляя его туда же. В тот момент я навсегда с ним простился. Мне пришлось как можно быстрее перевести дыхание, чтобы смыться с места происшествия, когда на горизонте появился школьный охранник. Он не заметил меня, а если даже и заметил, то не узнал. Я заныкался в узком пространстве между гаражами и сел на корточки, утыкаясь в кровавые колени, силясь не заплакать снова. Что я имел? Не сданные экзамены, пророчившие долгий путь в ПТУ, разбитое сердце, обещавшее в будущем кучу комплексов и проблемы с доверием, ссора с мамой, временное отсутствие жилья и, возможно, скорые проблемы с законом. За один день многовато ошибок. Телефон снова пиликнул в кармане, и я удивился, что вообще смог сообразить его положить с собой. Потянулся за устройством, а оно просто выпало, потому что кофта была действительно слишком велика. Почему? Она была не моя. Как так случилось, что именно в самый нервный момент я схватил старую кофту отца, давно забытую на крючке, сложно было представить. Пялился на рукав, заляпанный уже подсыхающей кровью, и мог поспорить, что вспомнил тот момент, когда папа уходил из дома навсегда, оставив после себя только эту вещь. В руку из кармана вывалились старые, массивные ключи. Я долго смотрел на них, и в голове проносились редкие счастливые моменты из детства. И запах ненавистных мне теперь яблок. Идея пришла моментально. Она не решала всех проблем, но отсрочивала их решение. Было плевать на сообщения и пропущенные звонки. Я не читал даже то, что было в беседе. Зашёл лишь для того, чтобы написать одно сообщение.

Антон Шестун Если в последнее время у вас случился полный пиздец, приезжайте по этой геолокации

Не было необходимости читать ответы. Я мог пройти этот путь и самостоятельно. Мне нужно было только время.