Добычи здесь нет

Постепенно Раскат начал понимать, что к чему. Сначала-то он решил, что у самочки сезонное обострение и она, не найдя подходящего самца, по причине каких-то поведенческих нарушений пристала к самцу другого вида — бывает такое в природе. Как-то в детстве одна из сестриц имела неосторожность подобрать выпавшую из гнезда пернатую тварь. Та выросла и оказалась мужского пола. И вместо того, чтобы улететь к диким сородичам, повсюду порхала за девкой и при любом удобном случае топталась у нее на голове — непохожесть самки яутжа на самку крылатых безмозглое создание ни капли не смущало. В конце концов кто-то из младших братьев подкараулил глупый пучок перьев и втихаря сожрал. Сестрице потом все соврали, что улетел...

Но у мягкотелых, которые, судя по всему, уже несколько сотен лет упорно строили цивилизацию, все-таки должна была иметься высшая нервная деятельность и способность к анализу. Кроме того, самочка не проявляла половой активности, а демонстрировала нечто вроде... гостеприимства? Опять же, странно проявлять гостеприимство на чужой территории.

Пока сын Зноя размышлял, как ему поступить, чтобы и Кодекс не нарушить, и от аборигенки избавиться, и надежное убежище не потерять, самочка, будто спохватившись, взяла со стола лепешки и с поклоном поднесла воину. Что ж, похоже, это была такая благодарность за спасение...

Раскат вздохнул и слегка улыбнулся под маской:

— Я ведь такое не ем, малявка. Ешь сама, я сыт.

Чтобы она поняла, самец отодвинул подношение к ее рту. Мягкотелая растерянно заморгала, но есть не стала, а тут же попыталась всучить охотнику фрукты в качестве альтернативы.

— Боюсь, это тоже, — прострекотал Раскат. От необычности ситуации его начал разбирать смех. — И вообще, посмотри на меня, разве похоже, что я не могу обеспечить себя пищей?

Аборигенка сделала огорченное личико и предприняла третью попытку угостить самца. Она налила в чашку какую-то мутноватую жидкость и подняла напиток к самому респиратору воина.

— И что мне с тобой делать? — отходя и качая головой, задумчиво проговорил Раскат.

Самочка в ответ жалобно пискнула.

— Значит, так... — он пересек помещение и тяжело опустился на каменный уступ.

Мягкотелая, обратившись во внимание, преданно засеменила следом. Однако, увидев, что яутжа снимает маску, притормозила.

— Значит, так, — отстегивая крепления, повторил Раскат. — Можешь оставаться. Но я — сам по себе, ты — сама по себе. Не мешай, не лезь, занимайся своими делами... Что? — он замер с маской в руках и медленно поджал жвала, которые перед этим по привычке широко раскрыл, чтобы размять суставы. Самочка вытаращилась так, что стала похожа на Головастого[1]. Ее лапки задрожали, и чашка едва не выскользнула из ослабевших пальцев.

Раскат недоумевающе перевел взгляд на отключенный шлем, затем вновь поглядел на мягкотелую и в третий раз рассмеялся.

— Ты что, подумала, что это было мое лицо? Вот дурочка... Да не снимал я с себя лицо, успокойся. На вот, посмотри. Это неживое, это для защиты и дыхания там, где нельзя дышать, — с этими словами самец, успокаивающе щелкая, перевернул маску другой стороной, демонстрируя визор и фильтры. Однако малявка даже туда не посмотрела — она продолжала пялиться на челюсти инопланетянина.

— А, так тебя мое настоящее лицо пугает? — догадался наконец Раскат. — Ну что я могу сказать? Не нравится — не смотри. Я тебя тут не держу. Это вот все, — тут он указал жвалами на «стол» и «кровать», — чисто твоя личная инициатива.

Ожидать дальнейшей реакции мягкотелой самец не стал. Ему и без этого было чем заняться. Сняв часть обмундирования (клинки и плазмомет, естественно, остались при нем — мало ли), молодой воин взял черепа и шкуры, расположился с ними в пустом углу возле окошка, где было побольше света, и принялся за выделку. При этом он тихонько урчал себе под жвала от необъяснимого внутреннего умиротворения. Все-таки забавно все в итоге вышло...

Тенок очень боялась, что не успеет навести в святилище порядок до прихода жениха, но оказалось, что времени у нее даже больше, чем нужно. Посланник небес не возвращался очень долго. Мясо и лепешки остыли, и хворост в очаге прогорел, а солнечный диск, побагровев, растекся над лесом пылающей рекой. Рыбу и мясо девушке пришлось съесть самой — хранить их до завтра не имело смысла. Наступила ночь, и Тенок устроилась на ложе одна. Спать в большой каменной хижине было непривычно и страшно, но девушка убеждала себя, что в обители бога ей ничто не может угрожать.

Поутру Тенок обошла город и, отыскав на его окраине чистый источник, набрала воды в две пустотелые тыквы. Неподалеку девушка обнаружила усыпанную плодами папайю и сорвала для стола своего божества самые спелые и красивые фрукты. Затем она разожгла огонь и испекла свежие лепешки, а после принесла травы и села вязать циновки, поджидая будущего супруга. Изредка она поглядывала на оставленный им череп врага и думала о том, за что же именно ей выпало счастье стать женой грозного божества. Может быть, Коатл говорил неправду? Может, на самом деле он ее обучал, просто так, что она не замечала этого? И, может, она напрасно утаила от него свой уход?

«Ничего, — думала Тенок, — когда мой сияющий великан вернется и возьмет меня в жены, я приду в деревню и позову всех жителей поклониться ему. И тогда Коатл обязательно расскажет о воле богов и научит понимать их язык. Ведь будучи женой, я должна буду говорить с мужем».

Великан явился, когда день уже клонился к закату. Он снова был в зримом обличье и снова нес черепа — на этот раз звериные. Были при нем и шкуры, принадлежавшие ягуару и кайману. Наверное, он хотел украсить ими стены и ложе.

— Теперь я знаю, ты бог-охотник Хамаш[2], — догадалась Тенок. — Тебя издревле почитает мой народ. Но что привело тебя к смертным, и почему ты хочешь взять смертную супругу?

Хамаш не ответил, лишь вновь зарычал. Тогда девушка попыталась умилостивить его жертвенной пищей, но он не принял ни лепешки, ни плоды, ни вино. Наверное, он мог вкушать только плоть. Но где бедной девушке было взять сейчас дичь?

— Завтра я принесу тебе мясо, пока же выпей вина, оно согреет твое сердце и порадует душу, — сказала Тенок, однако божественный охотник не обратил на подношение внимания. Он вновь решил испытать свою невесту и изменил облик, сделавшись страшным, как демон ночи. Из-под панциря озерной черепахи пронзительно засверкали желтые орлиные очи, а вместо рта оскалилась зубастая пасть, вокруг которой шевелились ноги рака. Прежнее же лицо осталось в когтистых руках, словно бесполезная оболочка.

Но Тенок уняла дрожь и осталась на месте, даже когда жуткие челюсти защелкали, и змеиный язык проскользнул среди зубцов. Перед ней по-прежнему оставался ее нареченный, и не до'лжно было его бояться.

А Хамаш, убедившись, что девушка готова принять его даже таким, запел, как пересыпаемый в миску сухой маис, и взялся чистить шкуры. Странно, что делал он это не каким-то магическим способом, а вполне по-человечески. Или же и боги в мире людей должны были жить по человеческим законам?

Когда стало совсем темно, Раскат подумал, что неплохо бы вздремнуть. На сегодня он не планировал ночной Охоты, ко всему прочему, снаружи начинался дождь, под которые лезть не хотелось. От дождя обязательно стало бы коротить систему камуфляжа — почему-то до сих по никто не додумался исправить этот дефект. Возможно, потому что все на него забивали. А между тем, ощущения были не из приятных.

Мягкотелая самочка закончила циновку и уже вовсю клевала носом, но то и дело просыпалась и смотрела на сына Зноя, как будто убеждаясь, что он никуда не делся. Странная... Вероятно, она опасалась, что вернутся ее недоброжелательные сородичи. За что они, интересно, хотели ее убить?

Ладно, какая, в сущности, разница.

Оставив шкуры, обработанные консервирующим составом, подсыхать, Раскат начал устраиваться на ночлег. Но стоило ему найти удобный угол и притулиться спиной к стене, как малявка вскочила и засуетилась вокруг него, попискивая и жестикулируя.

— Ну что тебе еще нужно? — проворчал самец.

Самочка, явно довольная тем, что ей удалось обратить на себя его внимание, подбежала к застеленной тканью плите и начала хлопать по ней ручками, периодически подавая знаки: «Иди сюда».

— То есть это — для меня? — удивился Раскат, вставая и направляясь к ней. — Ну ладно... В целом... Почему нет?

Спальное место оказалось неожиданно мягким. Не заставляя упрашивать себя дважды, сын Зноя взгромоздился на него и, откинув край покрывала, обнаружил толстый слой травяной подстилки. Надо же, какая забота...

Самец ухмыльнулся и вольготно раскинулся на лежанке. Что ж, кое-какая польза от этой аборигенки имелась. Хотя мотивы все равно не особо угадывались. Но...

— А это что еще значит? — То, что произошло дальше, не только нарушило ход его мыслей, но и заставило подскочить прямо из положения лежа. Деловая козявка, убедившись, что ее пожелание исполнено, без капли стеснения легла рядом!

Такого сын Зноя точно не мог ожидать. Оправившись от шока, он, разумеется, тут же с негодующим рычанием спровадил оборзевшую самку на пол. Для чего она, спрашивается, циновки-то плела? Вот пусть на них и располагается.

Мягкотелая, судя по ее виду, пришла в невероятное изумление, но тем не менее послушалась. Хотя, наверное, сложно не послушаться, если на тебя рычит яутжа... Кто другой на ее месте вообще бы обратился в бегство. Но, похоже, эту чудом избежавшую мучительной гибели особь теперь было непросто напугать.

Не сразу, но Раскату удалось задремать в этой непривычной обстановке. Однако стоило ему погрузиться в более-менее крепкий сон, как некое шевеление поблизости привело самца в мгновенное состояние бодрствования, а его запястные лезвия — в боевую готовность. Одним только богам ведомо, как ему удалось задержать удар в сантиметре от маленького тельца самочки. Смертоносные острия уже почти коснулись ее груди... Воин потрясенно застыл и медленно отвел руку назад. «Хозяюшка» мирно сопела рядом, ни о чем даже не подозревая. Тепловой кокон, окутывающий ее фигурку, слегка поблек — вероятно, особь замерзла и начала неосознанно пододвигаться к охотнику, которого, в отличие от нее, грела термосетка.

— Ох... Ладно, Жесткач с тобой, лежи, — смирился сын Зноя.

Отдышавшись, он откинулся на спину и уставился в потолок, прислушиваясь к шуму ливня. Непогода разыгралась не на шутку. Сон больше не шел, и Раскат от нечего делать повернул голову, чтобы как следует разглядеть свою невольную сожительницу.

Если честно, сперва охотнику казалось, что все Мягкое Мясо на одно лицо. Но чем внимательнее он всматривался в черты этой самочки, тем больше находил уникальных, только одной ей свойственных отличительных признаков. У нее была округлая мордочка и довольно аккуратный нос — насколько вообще может быть аккуратной точащая посреди лица штуковина с двумя дырками. Глаза казались не слишком большими, за исключением тех моментов, когда малявка чему-то удивлялась. Темный головной мех достигал середины спины. А формы... Ну, если не считать странных выкармливающих желез спереди (при должной фантазии их можно было принять за хорошо развитые грудные мышцы), то контуры весьма напоминали уменьшенную копию молодого Матриарха. Хотя, когда Раскат в последний раз Матриархов-то видел? Когда мальком был. Ну, Наставницы не считались — часть из них обладала практически мужским пропорциями из-за постоянных упражнений с молодняком, а другая часть (бо'льшая) в принципе утратила какую-либо фигуру по причине преклонного возраста. А до Сезона Любви Раскат в свои тридцать с небольшим еще не дорос. Чтобы дорасти, требовалось минимум пять Больших Охот закрыть. В общем, до-олго еще не светило...

Ближе к утру Раскат все-таки заснул — сам не заметил, как. А пробудился уже в одиночестве, от ярких лучей, льющихся через окно напротив лежанки. Мягкотелая самочка, впрочем, тут же обнаружилась неподалеку. Она возилась с очагом, пытаясь добыть огонь древним методом — при помощи трения.

— Ой, пусти уже, — фыркнул сын Зноя, поднимаясь и подходя к кострищу. Как и все яутжи он не очень жаловал открытое пламя, бьющее по глазам, но малявка, вроде бы, шибко не разводила, а ее народ, что поделать, от огня зависел очень сильно.

Отодвинув самочку, Раскат запалил сухие ветки при помощи лазера, после чего стоически вынес бурю первобытного восторга, связанного с этим нехитрым действием. Когда ликование поутихло, самец предоставил мягкотелой хлопотать на импровизированной кухне, а сам вернулся к выделке шкур, которую не закончил вчера. На Охоту он собирался пойти позже, ближе к закату.

Шкуры оказались довольно упрямыми, особенно та, что была снята с водяного хищника, так что работа заняла больше времени, чем предполагалась. Когда же сын Зноя достиг желаемого результата, то почувствовал, что совсем замаялся. Пасть и горло порядком пересохли. Вроде бы, неподалеку был родник, хотя...

Нет, ему стало не то что бы лень подниматься и идти на поиски воды, просто зачем, если запас питья, возможно, имелся прямо под рукой?

— Эй, зверюшка, что там у тебя за жидкость вчера была? — окликнул мягкотелую самец — та как раз прибиралась на «столе». Самочка подняла головенку и потешно склонила ее набок, как будто копируя вопросительную позу самого яутжа. Раскат указал на кувшин (хотя кувшином это можно было назвать с большой натяжкой — высушенный плод какого-то дерева).

Удивительно, но долгих объяснений не потребовалось. Аборигенка живо схватила сосуд и чашку, после чего подскочила к воину, прямо-таки лучась необъяснимым счастьем. Самец знаком показал, что в чашку напиток наливать не надо — как она представляла, он будет из такой посуды пить? Языком лакать? Забрав из маленьких ручек продолговатую емкость, сын Зноя поднес ее к пасти и принюхался. Мандибулы самца тут же недоумевающе поехали вниз.

— Это что... алкоголь? — чуть не поперхнулся словами молодой воин. Вот это был, конечно, сюрприз. В клане любая брага находилась под строжайшим запретом. Вожак, если узнавал, что кто-то хранит спиртосодержащее, порол жесточайше. А уж если кто-то попадался с признаками опьянения... Ну, при Раскате такого не бывало, но старшие самцы рассказывали, что с таких Булава практически шкуру спускал. Но что в алкоголе такого — толком никто не объяснял. Понятно, что не полезно, так ведь даже рауты, говорят, пьют, и ничего. Главное, говорят, меру знать...

...А Вожак-то сейчас был далеко...

Раскат еще раз втянул воздух. Пахло странно. С одной стороны, спиртом, с другой — чем-то сладким, вроде меда или фруктового сока. Он с сомнением заглянул в горлышко сосуда. Потом с еще большим сомнением поглядел на мягкотелую. Та широко улыбалась.

— Ну ведь ничего не случится, если я попробую... — обращаясь не то к ней, не то к своей оскалившейся злым Жесткачом совести, пробормотал сын Зноя. Затем помедлил, глубоко вдохнул и сделал глоток...

Оказывается, боги тоже пьянели. И не просто пьянели, а пьянели очень быстро и сильно. Тенок видела, как мужчины племени выпивали такую горлянку в один присест и потом еще шли работать в поле. Но Хамаш вылил в пасть меньше половины, а зашатался так, будто куролесил уже сутки. Его взгляд, еще недавно столь ясный и грозный, замутился и начал блуждать, преследуя нечто незримое. После нескольких неудачных попыток подняться на ноги, божество глухо заурчало и растянулось на полу. Тенок успела поймать вывалившийся из когтистой длани сосуд и тут же услышала громогласный храп, что звучал совсем по-человечески. Голова бога-охотника запрокинулась и жуткие челюсти раскрылись, являя взору девушки трепещущие коричневые складки, чем-то напоминающие жабры рыб.

Тенок застыла в нерешительности. Она не понимала, что происходит. Быть может, ей дали какое-то слишком крепкое вино? Но по запаху оно было самым обычным. Чтобы убедиться, девушка чуть пригубила напиток и не почувствовала во вкусе ничего странного.

Возможно, земная оболочка, что солнечный великан принял, дабы показаться своей невесте, была слишком ему непривычна? Ведь боги чаще ходят бестелесными. Но этой ночью, впервые взойдя с Хамашем на ложе, Тенок поразилась, насколько же он осязаем. Его кожа была горячей, как нагретая в полдень скала, а мышцы были крепки, как застывший каучук. Сердце стучало медленно и гулко, а влажное дыхание шевелило волосы лежащей рядом девушки. Его тело даже имело запах, непохожий на запах пота, но тоже резкий, дразнящий... земной.

А сейчас, при свете дня, даже устрашающий лик божества казался столь же естественным, что и лики всех известных Тенок существ. Склонившись над ним, девушка видела не наваждение, сотканное из фрагментов птиц и зверей, но цельный образ, всего лишь чуждый человеческому глазу.

Пересилив себя, Тенок все-таки решилась дотронуться до кривых клыков, что поначалу приняла за конечности рака, и до широкого лба, действительно отдаленно напоминающего черепаший панцирь, но таковым не являющегося. То, что сперва виделось волосами, тоже оказалось чем-то совершенно иным. Это были длинные живые жгуты, теплые, покрытые черной гладкой кожей и унизанные блестящими кольцами. Дивясь, Тенок пропускала их между пальцами, а охотник словно не чувствовал ее прикосновений...

Хамаш проспал до позднего вечера. Нареченная невеста побоялась оставлять его и в деревню не пошла. Пробудившись, великан выпил весь запас воды. Потом он еще долго двигался с некоторой опаской и часто сжимал руками голову, как будто она сильно болела. Но тот, кто обретает тело, обретает и способность чувствовать боль — мог ли он об этом не знать? Или же осознанно пошел на это, чтобы быть с возлюбленной.

«Когда-нибудь ты сможешь мне рассказать», — думала Тенок, перестилая постель и краем глаза наблюдая за своим великаном — так, чтобы его не смущать.

Остатки вина она без сожаления вылила во дворе. Это было плохое подношение. Коатл говорил, что боги любят вино, но, похоже, он в чем-то ошибся. Быть может, не учел, что порой они слишком похожи на людей. Или наоборот учел...

Примечания:

[1] Имеются в виду «серые» гуманоиды с огромными глазищами.

[2] В мифологии майя и ацтеков был бог войны Камаштли, который в более древнем варианте являлся богом охоты. По всей видимости, у ацтеков это божество было «заимствованным», так что по поводу изначального имени я имела смелость пофантазировать. Также его отождествляли с утренней звездой, поэтому его тело имело желто-оранжевый (!) цвет — вот это вообще у меня вышло не специально.