12. Люблю
"Микочка?" — в голове сразу пролетели воспоминания двухлетней давности, когда девочка вместе с человеческим мальчиком, коего звали Микаэлой Хакуя очень часто играли вместе. Но после трагической ситуации больше не виделись, ведь даже не было известно, жив ли он сейчас или нет.
Ожидание тянулось дольше обычного, то ли парень весь из себя, как говорят, пальцы веером, то ли это и взаправду Мика, ненавидящий вампиров всей душой.
— Микаэль Хакуя? — терпеть больше не было сил, или сейчас, или никогда.
Капюшон шолохнулся, видимо имя, произнесенные вслух, как-то повлияло на вампира. Голова поднялась, а руки девицы сами собой потянулись к скрытому лицу. Раз. Капюшон был сдёрнут. Блондинистые волосы, голубые, как небо, глаза, печальный взгляд и так не похожая внешность на японца.
— Мика.., — слова застряли в горле, боязнь произнести что-то лишнее и спугнуть драгоценного друга взяли вверх.
До этого грустные глаза широко распахнулись, благодаря чему можно было увидеть вертикальные зрачки.
"Вампир... Он тоже вампир..."
Больше не было той злости и отчаяния во взгляде, скорее удивление и доля радости. Как он мог забыть ту милую, но в тоже время с характером, полукровку, что так заботилась о нем и пеклась о его же семье.
— Лиза, — странное для японцев имя, но в тоже время родное для семьи и друзей.
Неловкости ситуации можно было позавидовать. Два стражника до сих пор стоят и не могут вникнуть в суть дела. Ясно лишь одно, эти два недо вампира явно знают друг друга.
— Лиза-тян, ты знаешь его? — немного недовольно, но в то же время растягивая слова, заинтересовался Лакус.
Девушка же не обращала на него внимания, ее внимание было сосредоточено лишь на одном парне, находящимся прямо перед ней. Неожиданно для всех Элизабет бросилась к нему на шею. От такого жеста блондин немного пошатнулся, но все же позволил себя обнять, при этом кладя руки на талию полукровки. Лакус в шоке отпрянул, у Рене немного вытянулось лицо, а отец разочарованно покачал головой, приговаривая, как его дочь не любит своего же папашу.
— Я так рада.., что ты жив..! — впервые за несколько лет девушка дала волю слезам.
В детстве ее практически невозможно было заставить плакать, как и в принципе, когда повзрослела. Просто не было нужды, как сама выражалась Элизабет. Но поддавшись чувствам, эмоции взяли свое. Два года назад, случился инцидент, имевший летальный исход. Ферид Батори убил совсем маленьких детей, всю семью Хакуя.
Ребенок сидел, улыбаясь, за каким-то делом. Он что-то рисовал или же наоборот писал на бумаге. Недавно зашедшие два стражника проходили по коридорам особняка, намереваясь, кое о чем ей сообщить. Как только им удалось зайти в комнату, девочка бросилась на шею к фиолетоволосому, ругая его за то, что он давно не заходил к ней.
— Привет-привет, — в своей обычной манере поприветствовал Элизабет Лакус. — Чем занимаешься?
— Учусь, — легче сказать одно слово, чем описывать каждое действие.
Разнообразные книжки, тетради с ручками и карандашами, все что мог предоставил отец дочери для полноценного обучения. Не любовь к учителям заставило Ферида отмахнуться от предыдущей идеи, завести нянек, поэтому переход на самообучение был лучшим выходом, хотя старший Батори довольно часто занимался с Элизабет, что на удивление, так же Кроули и Хорн, когда бывали в гостях, так же помогали.
Ну вот честное слово, жизнь была расписана как у принцессы. Учеба, фехтование, манеры и этикет, игра на музыкальных инструментах и изучение различных иностранных языков, от румынского до русского. Все входило в каждодневный график. Из-за чего складывалось ощущение некоторого отвращения к такой жизни, хоть и приходило смириться, против отца не попрешь.
— Ты знаешь, где сейчас Ферид Батори? — довольно резко зазвучал голос Вельта, отчего ребенок даже немного вздрогнул.
— Нет, но он ушел где-то полчаса назад.
— Тогда у меня для тебя печальная новость.
Для двух стражников не было секретом с кем девочка проводит свое свободное время. Мальчик, по имени Хакуя Микаэль, чье имя им удавалось не раз слышать. Из-за чего, как только они услышали о смерти детей, что пытались выбраться из города, так же удалось установить, как их зовут. Хоть люди и противны вампирам, но если полукровка узнает об этой новости чуть позже от отца, будучи не подготовленной, явно все будет не так складно.
— Семья Хакуя, с которыми ты так много времени проводила, мертва.
Улыбка мгновенно сползла с лица, губы предательски задрожали, а глаза заслезились. Нет, не может быть. Почему все дорогие ей люди рано или поздно погибают? Почему им не позволено жить счастливо!? Только из-за того, что она не такая как все!? То, что она не человек, и не вампир!? Да что с ней не так! Почему, как только она хоть немного почувствует себя счастливой, то все сразу катится к черту? Обретя отца, она вроде бы обрела ещё друзей, но теперь кажется, что лучше бы она даже его и не знала, тогда бы эти дети не умерли. Почему она не удосужилась даже поинтересоваться куда же он идёт? Почему не насторожилась? Куда делась та прекрасная интуиция?
Пробивает дрожь. А что если... Сумасшедствие так и продолжится? Если отец не остановится на Хакуя? Что если он продолжит в том же духе, и тогда... Лакус, Рене, Хорн, Чесс, Кроули... Нет, это уже из ряда вон выходит! Не может же он и вправду убить вампира, с которым общался столько лет? За стражников страх вызывало больше. Их ничего не спасет, если же старший Батори решится.
"Почему все так происходит? Отчего так сложно?" — быстро пронеслась мысль в голове, из-за которой слезы покатились ещё сильнее, хотя через минуту прекратились. Немного раскрасневшие лицо и голубо-красные глаза засветились злостью и не знанием, что же дальше делать. С силой растерев немного опухшие щеки, ребенку пришлось смириться, прошлого не вернуть, но такого не может больше продолжаться. Хотелось бежать, куда угодно, главное, чтобы не догнали.
А может и правда? Сбежать? Может хоть тогда люди не будут умирать, а совесть потихоньку успокоится?
Не могу. Только это и могла ощутить полукровка. Что-то заставляет ее остался тут, даже если и события будут ужасные. Она не хочет бросать его, только недавно обретя. Он же ее отец, он — ее единственная семья. Она...
— Я люблю его...
Послышался скрип открываемой двери, отчего товарищи быстро ретировались, как будто их здесь не было. Папаша, что с такой непринуждённостью входит в комнату, как будто ничего не случилось и мелит языком о каких-то глупых вещах. Заметив нехорошую ауру, что витала вокруг Элизабет, оскал расцвел ещё сильнее чем раньше.
— Милая, что такое, что случилось? — ужасная непринужденность, как бесит.
— А тебе как будто не известно, — с таким же злым и черным голосом, как и сама аура, ответила собеседница.
Может он решил построить из себя глупого вампира, а может он и вправду не понимает. Первое вернее.
— Ты. Убил. Их? — даже не следовала говорить, о ком вёлся разговор.
— Хах. Так ты об этом? Знаешь ли,я тоже пострадал, кто же знал, что они будут такими смелыми? — приложив кисть к подбородку рассуждал вслух вампир. — Меня прострелили в голову, а ты совсем меня не желеешь?
— Почему..? Зачем, зачем, ты их убил? — постепенно переходя на крик и при этом захлебываясь слезами.
То, что ранее она умерила свои слезы и, казалось бы, смирилась, но оказывается все не так. Грусть и злость раздирают изнутри. Рыдая, слезы градом катились на лицо, постепенно капая на пол. Неожиданно для самой себя опустившись вниз, при этом дрожащими руками держась за подол платьица и поджав губы, что бы не закричать во весь голос, она что-то замямлила.
— Почему ты убил их..? — ещё раз переспросила девочка, но уже тихим и совсем нежным голоском.
Голос пробился, крик вырвался наружу, а слезы так и продолжали течь, хоть Элизабет пыталась их как-то вытереть.
Батори стоял в некой растерянности. Нет, он не раз убивал, не раз видел, как люди рыдают, как умоляют, падают на колени, зачастую, нет, всегда, винят во всем его, кричат, как его ненавидят, и чтобы он побыстрее умер. Так почему же его собственная дочь, чьих друзей он недавно убил, всего лишь плачет? Из-за чего не проклинает и не говорит, что бы лучше она его не знала? Страх? Сомнение? Или просто не может такого сказать вслух?
— Почему ты меня не проклинаешь? — привычный оскал сумасшедшего сполз с лица, сменив эмоции на грусть.
— Люблю.