Стигмалион

Мама постарела. Я случайно заметила это. Вокруг рта тонкие морщины. На лбу несколько горизонтальных линий. Глаза уставшие, заплаканные. Никаких слов не хватит, чтобы вымолить прощение…

Рядом сидел, обняв ее за плечи, Сейдж. Мрачный, как грозовое облако, на подбородке щетина – пару дней не брился, глаза красные.

Только папы не было. Хорошо бы, он тоже пришел… И бабушка. А может, и не нужно им сюда приходить. Я все равно не смогу смотреть им в глаза…

— Ничего не говори – будет больно, очень сильные ожоги, — всхлипнула мама.

Я не смогла бы ничего сказать, даже если бы попыталась: у меня полголовы было забинтовано, и бинты тянулись поперек рта, а рот был забит горькой от лекарств ватой.

— Помнишь что-нибудь?

Я покачала головой.

— Зато Джон помнит, — процедил сквозь зубы брат.

— Сейдж, не сейчас, — попросила мама.

— А почему не сейчас? В следующий раз ее могут не спасти, ты знаешь! Она же намеренно это сделала, черт возьми!

Я подняла руку – она тоже была перебинтована, только пальцы торчали – и жестом попросила бумагу и ручку. Мама порылась в сумочке и вынула листок и ручку.

«Сколько я здесь?» — написала я так коряво, что сама бы не смогла прочесть. Но мама легко понимала мою писанину:

— Пятый день.

«Как Джон? Он знает, где я и почему?»

— Знает, — кивнула мама.

«Черт», — так и написала. Мама прочла, и горькая улыбка тронула ее губы.

«Он придет?»

— Ты хочешь этого?

«Да!».

— Тогда мы попросим его, — заверила мама.

— Да не придет он! — перебил Сейдж и запустил руки в спутанные волосы.

«Почему?» — написала я, рука начала дрожать.

Мама вздохнула и переглянулась с Сейджем.

— Он не спрашивал о тебе с того самого вечера, когда тебя забрала скорая, — выпалил Сейдж. — Ему все равно на тебя!

— Сынок, ты слишком резок…

— Мам, не нужно ее обнадеживать. Джон не из тех, кто будет сидеть у ее постели и ухаживать за ней, и лучше сказать об этом сейчас.

Я хотела задать еще миллион вопросов и получить на все ответы, но рука утомилась и уронила ручку.

Ничего, все заживет. И тогда я спрошу все, что хочу. Зато я трогала этой рукой Джона. Его лицо. И волосы. И руки.

— Поспи, хорошо? — попросила мама. — Завтра будет лучше, чем сегодня.

Спать я не могла. Мама оставила блокнот и карандаш, и я начала рисовать. Сначала появилась решетка, а потом пленница. Она вцепилась руками в стальные прутья и смотрела на меня огромным испуганным глазом с широким зрачком.

«Стигмалион» — вывела я сверху неровными буквами.

***
Прошла еще одна неделя в больнице.

Каждый день мне промывали лекарствами рот, покрывали губы свежими полосками заживляющей ткани, перебинтовывали ожоги на лице. Хорошо, что Джон не целовал мои глаза – наверное, я бы ослепла…

Больше всего на свете мне хотелось поговорить с Джоном. И меньше всего на свете хотелось, чтобы он увидел мое лицо. Я видела себя в зеркале, которое выпросила у медсестры.

Все не так страшно: просто новая кожа на месте ожогов – не бледно-розовая, а ярко-красная. Нужно время, чтобы она восстановилась и побледнела. Возможно, понадобится пластика губ, но еще точно неизвестно. Слизистая во рту заживала быстрее всего: я уже могла двигать языком, чувствовала вкус лекарств. Йогурта. И слез, когда они стекали по щекам и попадали в рот: соленые.

Я не знала, сколько еще смогу ждать, прежде чем не сдержусь, выпрошу у медсестры телефон и позвоню Джону.

Родные приходили каждый день. Чаще всего Сейдж. Был зол на меня страшно.

— Ты – бессовестная, эгоистичная дура, — повторял он каждый день и это задевало ещё больше.

— Знаю, — пробормотала я еле-еле. Если раздвину губы шире, то лопнет новая кожа, поэтому приходилось говорить, почти не раскрывая рта.

–— Бессовестная, безответственная, сумасшедшая, бестолковая. Родители этого не скажут, а от меня – получай.

— Ты знаешь, что такое «бритва Хэнлона»? — пробубнила я.

— Самое время поумничать.

— Я не умничаю. Я пытаюсь объяснить. «Бритва Хэнлона» – методологический принцип, который гласит: «Не приписывайте злому умыслу то, что можно объяснить обыкновенной глупостью». Вот и здесь не было никакого злого умысла…

— Даже не пытайся сбить меня с толку, — хмуро предупредил Сейдж.

— Сейдж, я не планировала все это! Клянусь! Мы просто перепутали банки. Случайно; Я потеряла бдительность. А потом подумала, что раз уж все равно валяться в реанимации…

— Если бы ты просто отпила из его бутылки, то все было бы не так плохо! Господи, поверить не могу, что ума в твоей тупой башке так мало.

— Наверно, пиво в голову ударило…

«И его поцелуи». — мысленно добавила я.

— Пиво, пиво… Отделалась бы ожогом на губах, а так посмотри на себя – всё лицо, шея, руки! Еще и на груди отпечаток ладони! Да не смотри на меня так. Увидел, когда срывал с тебя одежду и поливал водой, чтобы смыть следы! Ты этого уже не помнишь, потеряла сознание.

—  Прости…

— Не прощу, Скай. Скажи, что дальше? Ты и дальше будешь убивать себя, тая в объятиях и поцелуях каких то петухов?

— Я уже испытала все, что хотела испытать, Сейдж. Теперь я знаю, как это… Так что… Принцесса снова в Стигмалионе. В платье нарядном, на троне, в короне. Перчатки, вуаль, меховое манто. Только бы шрамы не видел никто.

— Что это еще за стишочки?

— Сама придумываю. Поэма о Принцессе Скай и зачарованном замке. Где ее очень жестоко наказывают за малейшие провинности и откуда она, бедная, не может убежать…

Провинности заключаются в прикосновениях. Намеренно дотронулся до человека? Получай ужаснейшие ожоги, которые если временно не убрать – послужат твоей смерти.

Сейдж придвинул стул к моей кровати и медленно сказал, очевидно, пытаясь донести до меня нечто очень важное:

— Каждый из нас живет в таком замке, из которого не может убежать, если тебя это утешит, Скай. Никто из нас не выбирает свое тело. Какое дали – в таком и живем. И, поверь, многим повезло куда меньше, чем тебе. Глухие, слепые, безрукие, безногие, страдающие от всяческих заболеваний, генетических нарушений, всевозможных форм неполноценности… Никто из нас не может убежать из своего замка! Всем приходится чем-то жертвовать. Безногие не могут ощутить мягкую траву под ногами. Глухие не могут слышать шум океана. Карлики не играют в волейбол, а колясочники не танцуют брейкданс! А люди вроде тебя не могут ни к кому прикасаться! Собери всю волю в кулак и прими же это, наконец, со всей ответственностью!.. Вкусно?

Сейдж всунул мне в рот очередную ложку жидкой овсянки.

— Вкусно.

— И еще. Если я впредь увижу возле тебя хоть одного парня, расскажу ему, что будет, если он притронется к тебе. Не поверит – подарю ему историю твоей болезни. С фотографиями.

— Не посмеешь, — возразила я так энергично, что каша потекла по подбородку.

— Я больше не союзник тебе, Скай. Я – твой сталкер.

***
Мне таки удалось выпросить медсестру и выпросить телефон. Джон ответил не сразу. Гудка с восьмого: я считала, пока шел вызов.

— Алло? — подозрительно произнес тот.

— Джон?

— Кто это?

— Скай.

Он замолчал, выдохнул, потом вдохнул и только тогда спросил:

— Ты как?

— Более-менее… Хочу увидеть тебя.

Еще один выдох.

— Не думаю, что это возможно.

Я вжала голову в плечи. Меня словно морозным воздухом обдало.

— Ты… занят?

— Послушай… Твой брат все рассказал.

— Что именно?

— Что ты… не такая, как все. Особенная в общем.

— И тебя это отталкивает?

Джон издал нечто, похожее на смешок, а потом сказал:

— Той ночью, когда ты убежала, испуганная до чертиков – думаешь, я ушел? Остался. И не зря. Ты кричала так громко, что перебудила весь дом. Потом кричал твой брат. Орал как чокнутый: «Только посмей уйти! Только посмей уйти!» Потом я начал барабанить в дверь, думая, что он избивает тебя. Мне никто не открыл. Зато через пару минут приехала скорая. Врачам открыли. А потом тебя вывезли из дома с окровавленным лицом. Я был уверен, что это дело рук твоего Сейджа. Налетел на него, был готов убить, уложить лицом в землю, дать любые показания! А потом он схватил меня в охапку и заставил слушать то, что говорит. И тогда я почувствовал себя просто… Ты хоть представляешь, что я чувствовал, Долорес? Ты хоть представляешь?

Я не смогла ничего ответить. Если нужно было отвечать.

— Ты должна была все рассказать, черт возьми!

— И ты бы все равно поцеловал меня? — спросила я с сарказмом.

— Конечно, — съязвил Джон. — Я же, блин, обожаю укладывать девушек в реанимацию! Ты с таким же успехом могла бы попросить избить тебя до полусмерти. Мясником – вот кем я себя чувствовал! Господи, а если бы ты умерла?

— Я и так умираю, Джон. Каждый день. Каждые сутки – шаг к могиле. Просто с поцелуями умирать веселей.

— Это здорово, если твоя собственная философия помогает жить, Скай, но… она неправильная. Она угробит тебя раньше времени.

Мне показалось, что он вот-вот бросит трубку, и попыталась поскорее объясниться:

— Джон, возможно, я делаю ошибки. Ужасные. И не беру в расчет чувства других людей… Я так долго жила вне социума, что, скорее всего, вовсе не умею этого делать. Но я хочу учиться. Хочу меняться. Хочу иметь друзей. У нас, ясное дело, ничего не выгорит, но… ты можешь приехать просто как друг? Поговорить о чем-нибудь. Мне было хорошо с тобой.

— Прости, думаю, это плохая идея… Надеюсь, ты идешь на поправку, — и он прервал звонок.

Я не сразу поверила, что он все-таки бросил трубку. Бог телефонных гудков смеялся мне в ухо. Я уронила мобильный в складки одеяла и, наверное, стала белее простыней, потому что медсестра подошла и заглянула мне в глаза.

— Деточка, если парень отказывается приехать, когда ты в больнице и просишь об этом, то… он не стоит того, чтобы о нем вообще думать.

— Он очень злится… И имеет право…

— И уж тем более не стоит искать этому засранцу оправдание!

___________________________________
Мой тгк: belwwies