ГЛАВА 17
С большим трудом я удерживался на трёх ногах, стоя в телеге, на которую меня погрузили в тот день, когда отважный валлиец забрал меня с нейтральной полосы. Все солдаты собрались проводить меня, кричали и хлопали, желали здоровья. Но когда мы покатили по неровным военным дорогам, я не удержался, упал и остался лежать, не в силах подняться. Нога пульсировала и отзывалась болью на каждой кочке по пути от линии фронта. Телегу везли два крепких чёрных коня, хорошо откормленных, с блестящими шкурами, в мягкой упряжи, тщательно смазанной маслом. От голода, боли и усталости у меня не нашлось сил встать на ноги даже тогда, когда телега наконец остановилась в мощёном дворе, позолоченном тёплыми лучами осеннего солнца. Здесь меня встретило радостное ржание, и я поднял голову, чтобы узнать, кто меня приветствует.
Я оказался посреди широкого, мощённого булыжником двора с огромными конюшнями с одной стороны и огромным домом с башнями с другой. Из каждого денника на меня глядели лошади, с интересом навострив уши. Всюду были люди в защитной форме, некоторые из них бежали ко мне с уздечкой наготове.
Вылезать из телеги было трудно. Мои ноги совсем онемели. Но люди каким-то чудом помогли мне подняться и осторожно спустили по наклонной платформе. Я снова оказался в центре внимания. Солдаты гладили меня, ощупывали, осматривали.
— Какого лешего вы тут выстроились? — раздался вдруг трубный голос. — Коня никогда не видели? Такой же конь, как все прочие.
Голос принадлежал огромному человеку, который шёл к нам, грохоча сапогами по булыжникам. Его лицо было наполовину скрыто в тени козырька фуражки, натянутой почти до носа, а ниже до самых ушей торчали длинные огненнорыжие усы.
— Ну положим, это знаменитый конь. Положим, это единственный конь, который вернулся целым и невредимым с нейтральной полосы, но всё равно — это всего лишь конь. И жутко грязный к тому же. Я тут повидал немало грязных лошадей — каких только сюда ни приводили, — но такого облезлого, чумазого, исхудалого коня вижу первый раз. Просто безобразие! А вы тут стоите и пялитесь на него. — Я увидел, что у него на рукаве было три полоски, и заметил, что стрелки на форменных брюках идеально наутюжены. — В госпитале сто с лишним больных лошадей, а нас всего двенадцать. Вот этому лентяю поручили присмотреть за новоприбывшим, так что он остаётся, а вы все, бездельники, расходитесь. У вас своих дел хватает. Давайте, живо!
Солдаты разбежались, и со мной остался только один — совсем молодой. Он взял мой повод и повёл меня в конюшню.
— Эй, ты! — окликнул его громовой голос. — Майор Мартин через десять минут придёт осмотреть коня, и чтобы к тому времени он был вычищен, чтобы блестел, как зеркало, понял?
— Так точно, сержант, — ответил солдат.
Я радостно вздрогнул, услышав этот голос. Я пока не мог вспомнить, где и когда его слышал, но всё равно меня охватила радость, в душе поселилась надежда. И приятное предчувствие согрело меня. Он медленно вёл меня по мощёному двору, а я всё время пытался заглянуть ему в лицо. Но он смотрел под ноги, и я видел только его розовые уши и чистую шею.
— Ну как же ты оказался на нейтральной-то полосе, а, малыш? Все только об этом и говорят с тех пор, как узнали, что тебя к нам привезут. И как же ты себя до такого довёл, а? Весь в крови, весь в грязи, невозможно даже разобрать, какого ты цвета. Ну ничего, мы тебя приведём в порядок. Сейчас я тебя тут привяжу и соскребу основную грязь прямо во дворе. А уж потом начищу, как полагается, чтобы майор мог тебя осмотреть и разобраться с твоей раной. Прости, дружок, еды я тебе дать не могу, и воды тоже. Сержант просил тебе ничего не давать — вдруг понадобится операция.
За работой он принялся насвистывать, и тут уже у меня не осталось сомнений. Я не ошибся! Этот голос я ни с каким другим не перепутаю! Охваченный радостью, я поднялся на дыбы и заржал, надеясь, что он хоть теперь меня узнает, поймёт, кто я.
— Эй, полегче, малыш. Чуть не сбил с меня кепку, — мягко сказал он, крепко придерживая мой повод, а потом погладил по носу — он всегда так делал, когда хотел меня утешить. — Ну-ну, не надо буянить. Всё будет в порядке. Столько шуму из ничего. Был у меня когда-то знакомый конь — ну такой же непоседа, как ты. Никто не мог с ним поладить, а мы подружились.
— Альберт! Опять с конями разговариваешь? — крикнул кто-то снаружи. — И не надоедает тебе? Они ж не понимают ни слова!
— Знаешь, Дэвид, некоторые, может, и не понимают, — ответил Альберт, — но, как минимум, один из них всё понимал. И однажды он попадёт сюда и узнает мой голос. Он непременно к нам попадёт. И тогда ты увидишь коня, который понимает каждое слово.
Над дверью конюшни показалась голова.
— Опять ты про своего Джоуи, что ли? Вот ты упрямый! Я тебе тысячу раз говорил и ещё раз повторю: на этой войне полмиллиона лошадей, а ты пошёл в ветеринары в надежде встретить одного-единственного — ну разве не глупость?
Я коснулся земли копытом больной ноги, пытаясь привлечь внимание Альберта, но он только погладил меня по шее и продолжал орудовать щёткой.
— Сам подумай, каковы шансы, что он попадёт к нам? Посмотри правде в глаза: его, может, уже в живых нет. Знаешь, сколько их умерло? А может, его увезли в какую-нибудь Палестину. А может, он где-то среди окопов, которые тянутся на сотни миль. Ты умеешь ладить с лошадьми, и ты мне друг, и я тебе прямо скажу — если бы не это, я бы решил, что ты помешался на своём Джоуи, совсем свихнулся.
— Ты сам всё поймёшь, когда его увидишь, — ответил Альберт и опустился на корточки, чтобы счистить засохшую грязь с моего пуза. — Ты сам всё поймёшь. Такого, как он, нигде в мире нет.
Огненно-рыжий с чёрной гривой и чёрным хвостом. На морде белый крест, а на ногах белые гольфики — совершенно одинаковые. Ростом шестнадцать ладоней, весь само совершенство от носа до хвоста. Его ни с каким другим конём не спутаешь. Я бы узнал его из тысячи лошадей. Он особенный. И покойный капитан Николс это знал. Ну, тот, которому отец продал Джоуи, он ещё прислал мне картину. Вот он сразу понял, что Джоуи особенный, с первого взгляда. И я найду его, Дэвид. Ради этого я пошёл на войну, и я найду его. Я ему обещал, и слово своё сдержу.
— Нет, ты все-таки чокнутый, Берти, — объявил приятель Альберта и вошёл в конюшню. — Просто сумасшедший, честное слово. — Он взял мою больную ногу и осторожно её поднял. — Кстати, у этого на одной ноге белый гольфик, хотя его едва можно разглядеть под грязью и кровью. Ну ничего, сейчас промою рану, раз уж я всё равно тут. Ты один-то точно не справишься. А я уже свои конюшни вычистил, так что мне заняться нечем. Вот тебе помогу. Сержант Гром вряд ли будет против, раз я свою работу сделал.
Два солдата старательно меня чистили и мыли, а я думал только о том, как бы ткнуть Альберта мордой, привлечь его внимание, заставить его поглядеть на меня хорошенько. Но он занимался моим хвостом и не видел меня.
— Три, — объявил его приятель, смывая грязь с очередной моей ноги. — Три белых гольфа.
— Прекрати, Дэвид, — бросил Альберт. — Я знаю, что у тебя на уме. Вы все считаете, что я его не найду. В армии тысячи лошадей с белыми гольфиками на ногах, но я тебя уверяю: только у одного ровный крест на морде. И больше ни один конь в мире не сияет ярко-красным цветом в солнечных лучах на закате. Я тебе говорю: он единственный на всём белом свете.
— Четыре, — сказал Дэвид. — Четыре белых гольфика. Осталось только найти крест на морде да полить его хорошенько красной краской, и вот он — твой Джоуи.
— Не шути так, Дэвид, — мягко попросил Альберт. — Не шути так, пожалуйста. Ты же знаешь, сколько для меня Джоуи значит. Это был мой единственный друг до войны. Мы с ним выросли вместе. Он — моя родная душа, единственный во всём мире.
Дэвид между тем занялся моей мордой. Отбросил гриву и принялся сначала осторожно, потом сильнее тереть меня щёткой, сдувая пыль, чтобы не попала мне в глаза. Вдруг он остановился, пригляделся и заработал ещё энергичнее. Он тёр сначала между глаз, потом к ушам так решительно, что я затряс мордой.
— Берти, — выдохнул он, — я не шучу, честное слово. Тут не до шуток. Ты сказал, что у твоего Джоуи четыре белых гольфика совершенно одинаковых, так?
— Так, — ответил Альберт, расчёсывая мой хвост.
— И ты говоришь, у него белый крест на морде.
— Ну, — спокойно сказал Альберт.
— Я никогда не видел такого коня, Берти, — продолжал Дэвид, приглаживая мне шерсть на морде. — Я думал, такого не бывает.
— Бывает, — сердито буркнул Альберт. — А ещё на закате он горел как огонь. И я тебе об этом сто раз говорил.
— Я не думал, что такое бывает, — повторил Дэвид, едва сдерживая волнение. — Но теперь убедился.
— Прекрати! Я же просил! — вскричал Альберт, действительно рассердившись. — Я тебе сказал, что Джоуи для меня всё. И я не потерплю таких шуток.
— Я не шучу. Совсем не шучу. Клянусь. Ты сам погляди: у этого коня четыре белых гольфика — ровнехонькие, как ты и говорил. А ещё у него идеальный белый крест на морде. И у него чёрные грива и хвост. Рост — шестнадцать ладоней. И если его почистить, будет точь-в-точь как на картине. И я уверен, стоит только его отмыть, мы увидим, что он огненно-рыжий.
Альберт вдруг отпустил мой хвост и медленно стал обходить меня, проводя рукой по моей спине. И вот он заглянул мне в глаза. Лицо его стало взрослее, вокруг глаз появились тонкие морщинки, он стал крупнее и шире. Но это без всякого сомнения был он — мой Альберт.
— Джоуи? — осторожно проговорил он, заглядывая мне в глаза. — Джоуи?
Я закинул голову и заржал, совершенно счастливый. Звук разнёсся по всему двору, и к нашей конюшне поспешили люди и лошади.
— Может быть, — сказал Альберт. — Ты прав, Дэвид, это может быть он. И голос похож. Но я хочу убедиться наверняка, и я знаю как...
Он отвязал повод и снял с меня недоуздок, а сам пошёл к воротам, остановился, повернулся ко мне, сложил руки рупором и засвистел. Это был наш секретный свист — низкий, прерывистый, похожий на крик совы, — тот самый свист, которым он меня подзывал давным-давно, когда мы жили на ферме. Не чувствуя боли, я кинулся к нему со всех ног и утнулся мордой в плечо.
— Дэвид! Это он! — закричал Альберт, обнимая меня за шею и зарываясь лицом в мою гриву. — Это мой Джоуи. Я нашёл его. Я обещал, что найду его, и нашёл.
— Вот видишь, — хитро сказал Дэвид. — Я же тебе говорил, что это он. А ты мне не верил. Я всегда прав.
— Не всегда, — сказал Альберт, — но в этот раз точно.